И грязные брызги летели из-под колес. Представьте себе!
И круглые зонты стреляли антеннами спиц в открытый космос. А-а-у!..
Где ты, зимушка-зима?
Где ты, дедушка Мороз?..
И в ночь под самое Рождество вдруг сгустились серые лохматые тучи.
Сердито полезло одеяло облаков над жуткой слякотью. И мы прижались носами к стеклам. Неужели зима?
Тут завьюжило северным ветром. Взмыли с деревьев под ноги последние мокрые листья. Шлепнуло на стекло лиственным блинком, переспелым, ржавым... И брызнул на растрепанную в клочьях кустов землю долгожданный снег.
Ура!
Наконец-то!
Вот оно, Рождество!
Снег шёл мокрыми хлопьями, огромными, с пол-ладони. Эти нескладные хлопья падали в чёрную кашу земли. Потом понесло лёгкими снежными колючками, завьюжило во все стороны, и в глубокую темень рождественской ночи выпал настоящий белый покров, нежный, пушистый, искрящийся Рождественским светом.
Словно кто-то неведомый, хозяйственный, домовитый прибрал всю нашу неприглядную хмурую землю для дорогого Гостя...
И утром мы все просто ахнули! Зима!
И Николка первым бросился обнимать пушистый снег.
Он распахнул руки и бросился в ближайший сугроб. Прямо въехал в него восторженной мордочкой.
И наш пёс Донька, неведомой никому породы бардельтерьер, следом за Николкой обалдело тёрся по снегу чёрными боками и взрывал снег носом, так что вся физиономия у него побелела, усыпанная снежной мукой.
Вот же, мальчишки!
И я взяла снежинку на пальчик, посмотрела, дунула.
Полетело тонкое чудное кружево.
Изумительная красота!
А потом мы собирались в церковь. И одевались по-зимнему. Без зонтов, плащей и капюшонов. Как и положено на Рождество. Папе полушубок твердой на ощупь овчины. Маме теплое пальто с пушистым воротником. Николке куртку-аляску на молниях. И всё это тут же покрылось серебристым пушком на улице. И захрустело под ногами, хр-рупс! Словно мы давили тонкую яичную скорлупу. И заблестело нестерпимо ярким светом до рези в глазах.
Сияющее наше Рождество!
А в церкви было радостно, радостно. Словно мы сами все только что народились на белый свет. И люди тихо и благостно улыбались друг другу. И кланялись знакомым и незнакомым. И казались не чужими, посторонними, а будто бы родственниками, собравшимися по-домашнему на общий семейный праздник.
И плыли сизые дымки восковых свечей.
Пахло душистой хвоёй и ладаном.
И снег на плечах таял и исчезал бесследно на глазах.
Какое чудо!
А когда мы выстояли небольшую очередь к рождественскому вертепу, Николка за моей спиной громко ахнул. И я с ним мысленно согласилась. Потому что рождественский вертеп в нашем Ильинском храме самый красивый на свете. Казалось бы, такие елочные шалашики над иконой Рождества стоят во всех храмах, ничего вроде особенного. Везде похожие елочные лапы прикрывают пахучими иголками пещеру, где родился вифлиемский Младенец. Но наш вертеп самый таинственный, самый загадочный, самый праздничный.
И запах хвои у нас самый упоительный.
И свет голубой лампадки самый радостный.
И Николка долго очарованно качался перед зеленой пещерой вертепа, не решаясь прикоснуться к иконе, пока позади не закряхтел кто-то.
И еще над вертепом неслось ангельскими голосами:
- Ели-ицы во Христа крести-истеся, во Христа-а облекос-остеся-а-а-а...
Так что душа парила в хвойном духе Рождества, и радость разливалась ярким румянцем на щеках.
Как я люблю наше Рождество!
Рождество Твое, Христе Боже наш,
Возсия мирови свет разума...
Неслось с небес... с верхнего клироса, где серебряный альт звенит колокольчиком, бархатный бас падает пушистым снегом и мягко стелятся нежные тенора.
А внизу совсем рядом вторят хору робкие девичьи голоса.
Велича-ай душе моя Го-оспода...
И я мысленно пою с нижним клиросом. И самой так хочется стоять среди девочек и петь нежно и радостно.
Имя святое Его...
Наверное, в этом году я наконец-то осмелюсь и попрошусь на нижний клирос. Там Оленька работает регентом, а мы хорошо знаем ее озорного Ромочку, который и минуты не простоит спокойно. И Николка наш с этим Ромашкой вместе не могут стоять спокойно. Они мелькают белобрысыми чубами по всему храму, то в одном углу, где огромный крест с Голгофой, там они целуют череп Адамовый, то в другом возле сияющей крестильной чаши, там они лобзают ангела по очереди.
Только мы с мамой стоим неподвижно и не обращаем внимания на суетливых мальчишек.
Избавление посла Господь людем Своим...
Нежно выводят девичьи голоса, и я пою вместе с ними еле слышно.
И вот литургия закончилась, и батюшка, как обычно, вышел на амвон с золотым крестом. И прихожане пошли прикладываться к кресту, пропуская вперед детей и мужчин. Вот тут-то Николка и вцепился в мой рукав и задергал, зашипел, тс-с-с...
И я увидела, что батюшка маленьких детей благословляет особенно. Он кладёт им крест на льняные головки, а потом откидывает в сторону руку, и в ладони у него появляется Рождественский подарок из плетеной корзины. Большой, пребольшой, хрустящего целлофана пакет с шоколадом, мандаринами и конфетами.
И Николка эту церемонию издалека увидал и заходил ершом, запрыгал от нетерпения. Еще бы!
Дома новогодние подарки совсем другие! Сразу видно, что их просто в магазине купили или, того хуже, на какой-нибудь пыльной базе продовольственной. И в универсамах штабелями эти новогодние подарки лежат на каждом углу, видимо-невидимо, не пройдешь мимо. И если разобраться, то все новогодние подарки на одно лицо, просто шоколадные изделия... А тут!
И Николка даже замер, когда батюшка положил на него сияющий крест.
И втянул голову в плечи.
И щеки у него провались от волнения.
А когда ему на руки свалился большущий кулек с конфетами, Николка просто задохнулся от счастья. И улыбка у него вылезла наружу, как он её не закусывал, не прятал в уголках дрожащих губ. И в глазах у него заплескалось чудное сияние Рождества...
И когда мама наклонилась к Николке:
- Давай положу подарок в сумочку?
Николка сердито помахал головой.
Ещё чего?
Отдать такое сокровище!
Как же можно?
Но тут мама взяла в церковной лавке новенькую лампадку синего стекла, поставить на праздник под образа. И Николка тут же собрался непременно её нести самолично. Как же без него?
Но только тонкое хрупкое стекло нужно было держать обеими руками, осторожно, чуть дыша, хоть оно и было в нарядной коробке и в оберточной бумаге. И пришлось Николке, скрепя сердце, батюшкин подарок уложить в мамину сумочку под строгий неусыпный присмотр, чтобы никому, никому...
Ни под каким видом!
И Николка маме даже пальчиком погрозил.
А мама не задумываясь пожала плечами.
И, может быть, тихо-мирно добрался бы Николкин подарок до нашей квартиры целёхоньким, но вышло несколько по-другому...
На ступенях нашей Ильинской церкви стояла одинокая девочка и размазывала по лицу грязные слезы. Вместо теплого пальто с пушистым воротником какое-то худенькое пальтишко едва прикрывало девичьи плечи. И на ногах у неё была какая-то снежная каша вместо приличных сапог. И пальцы, посиневшие от холода, дрожали под горлом, сжимая ворот тоненькой кофтенки...
И мама тут же остановилась, замерла перед этой девочкой, как вкопанная, и, сумочка печально щёлкнула замочком, дзынь...
И Николка со страхом глянул на мамину сумочку и даже зажмурился.
Потому что зашуршал целлофан Николкиного подарка. Ой-ой!
И появился на свет душистый мандарин и конфеты горстью.
И девочка со страхом протянула руку, и тут же посыпались ей на руку конфеты со всех сторон. Потому что все прихожане из нашей церкви эту несчастную девочку заметили. И все вдруг зашуршали целлофаном подарочных кульков. Так что гремело и стреляло в Николкиных ушах, будь здоров...
И тяжело вздохнул наш Николка, и повесил нос. Ну и ну!..
А чуть дальше на улице сидела на инвалидной коляске бабушка Катя.
И она всплеснула руками, увидев нас.
Николка немедленно насторожился, согнал свои бровки хмурыми тучками. И точно!
Мама, не задумываясь, сунула руку в Николкин подарок.
Какое безобразие! Представьте себе!..
И посыпались на колени бабушки Кати блестящие шоколадные конфеты.
Очень они ей нужны!
И блестящий мандарин выкатился из маминой сумочки колобком.
А ты-то куда?
И Николка засопел паровозиком и задышал часто-часто, пых, пых...
А возле ворот маму встретила тетя Таня, оставшаяся с четырьмя маленькими детьми без мужа. И они топтались, бестолковые, беспомощные, возле мамочки своей, хлопали варежками, хрустели снежком, пузыри пускали, разини такие... Нет, чтобы бежать скорее за подарками к батюшке. Чай, корзина у него не резиновая.
И Николка совсем рот открыл. Потому что опять щёлкнула замочком мамина сумочка. И опять посыпался на чужие руки конфетный дождь.
Да что дождь!
Ливень!
И Николкины губы задрожали, и выкатилась на щеки одинокая горькая слеза.
Что там осталось от чудесного подарка?
И Николка свесил голову и всю дорогу молчал, как рыба об лед.
И ничего ему не было больше интересно.
Ни брызжущий искрами рождественский снег. Ни выросшие на козырьках крыш мутные сосульки. Ни снежные бабы, увенчанные дырявыми вёдрами. Ни снежки, которые с хрустом лопались на досках заборов. Ничего не интересовало несчастного Николку.
И мама наконец заметила его несчастье.
- Что-то наш Николка совсем захандрил, - заботливо сказала мама. - Что это с Николкой? Что с ним случилось?
А я сказала:
- Я знаю, что случилось. Нашему Николке просто жалко своих конфет. И мандарин жалко для бедных. Это он убивается так по шоколаду...
А мама сказала:
- Вот и неправда! У Николки сердце доброе. Ему ни капельки не жалко. Даже наоборот. Как та бедная девочка обрадовалась, видели, да? Она просияла вся от счастья. Разве это никто не заметил? А у бабы Кати слёзы были на глазах от радости. А тети Танина ребятня конфеты чуть ли не с фантиками кушала. Как же им пожалеть? Правда, Николка? Правда же?..
И Николка кивнул головой и тяжко вздохнул.
Наверное, не жалко...
А дома мы с шумом раздевались в прихожей, стряхивали снег с воротников, толкались, ступали носками в снежные лужицы, визжали и даже целовались от какой-то налетевшей вихрем радости.
Не жалко нам ничего! Не жалко! Понятно вам!
И у Николки вернулся яркий румянец на щечки. И он меня с чувством поколотил по спине. Для пущей бодрости.
А потом мамина сумочка торжественно перенеслась на гостиный стол.
Николка замер возле неё и дрожащие руки спрятал за спину.
Ну! Что там осталось ещё? Что?
И щёлкнул замочек в последний раз.
Что же там в кулечке? Посмотрим-ка!
И тут мамины брови поползли вверх.
И у меня забегали глаза, запрыгали мячиками.
А Николка подскочил в немом восторге несколько раз!..
Потому что Рождественский подарок едва вылез из сумочки, такой он был полный, преполный...
И туго сидели в нем душистые мандарины.
И шоколад в нем застрял лопатой.
И конфет в кулечке было видимо невидимо, словно ничего не доставали из него ни девочке в худеньком пальтишке, ни бабе Кате на инвалидной коляске, ни тети Таниным ребятишкам...
Словно в подарке рождественском ничего не убавилось...
И Николка схватил свой подарочек и заплясал с ним вокруг стола.
Радости то сколько, радости!
Надо же!
Какой же был счастливый наш Николка!
И мы не сразу разорили Николкино сокровище.
Мы положили заветный рождественский подарок в сервант на самое видное место. Чтобы понемножку брать рождественские конфеты к чаю.
И Николка всем разрешал брать чудесные конфеты.
И маме, и папе и даже мне, представьте себе.
И прошел один месяц, за ним другой, но чудный кулечек не думал опустошаться. И мы все страшно удивлялись. Словно у нас в серванте стоял волшебный горшочек каши из сказки.
День проходил за днём, плыли из кулечка конфеты к чаю, плыли, плыли и не кончались.
И почернели сугробы на весенней улице.
Закапало с крыш, ка-ап, ка-ап.
Отшумела масленица с блинами и вареньем.
И вдруг в один замечательный день закончился наш подарок.
На первый день Великого поста. Когда варится картошка в мундирах, пахнет капустой в укропах, и брызжут рассолом солёные огурцы. Когда кипит, пузырится каша в кастрюльках, тянет острым запахом лука, и ржаные сухарики хрустят на зубах...
Закончились, наконец, шоколадные конфеты из чудесного Рождественского кулечка.
Наш Николка самолично в этом убедился.
Он подставил стул, стащил кулек и вытряхнул из него сахарную пыль.
Пусто...
Нету ничего...
Ой-ой!..
И Николка слез со стула и развел руками:
- Ну, вот и всё! Кончился, наконец, праздник! Полакомились и хватит!
И по-взрослому так нахмурил бровки:
- Поститься надо уже. Сколько же можно... Пора и честь знать!