Зрение падает быстро. Боюсь, скоро придется отказаться от той единственной радости, которую еще позволяю себе - от скорости. Стремительно лететь, как в пропасть, в черноту шоссе, тоннелем пробивающим себе путь в толще мощных платанов, подсвеченных снизу соблазном фонтанов-фонарей.
Авто так мягко касается поверхности асфальта, что не верится, что касается, верится, что скользит над поверхностью Земли на гигантской воздушной подушке, задевая звезды орбитой дороги.
Дальнозоркость - старческое благо. Оно позволило увидеть вдали две тонких голенастых ноги, со сбитыми коленками, щедро смазанными зеленкой.
Мимо успевает пронестись пионерская линейка, где по моей ябеде вожатая горячо обличает восьмилетнего пацанчика за убитого воробья. Если честно, то воробья убил В.И.Ленин. Точнее - кудрявый Володя Ульянов, проживавший в центре моей октябрятской звездочки, проткнувшей одним из своих лучей сердечко птенца.
А ведь я яростно дралась с мальчишкой, чтобы спасти воробышка из рук птичьего ката, разорителя гнезд и жестокого истязателя всего живого и слабого. Но, пытаясь вырвать желторотика из жестких рук, не заметила, как оголец сорвал с моей формы звездочку и воткнул её в птенца, который уже был у меня в ладони и облегченно вздыхал, радуясь избавлению от мучительной смерти.
Крови было совсем мало - только звездочка стала еще багровее, под красной пеленой исчез кудрявый лик, да крохотные перышки насытились ею. Но навсегда мне стало уроком не радоваться победе в бою - опасность наносит удар тогда, когда ты думаешь, что она миновала.
***
Наконец коленки в зеленке приблизились настолько, что стало ясно - это две березы, нижние ветви которых спилены заподлицо, а раны замазаны зеленой краской. С верхних уцелевших ветвей спускаются цепи, придерживающие нечто посверкивающее - гроб. Хрустальный гроб. Под ним не растет трава, хотя в отдалении буйное разнотравье.
Лежу это я в хрустальном гробу, сплю. Сплю и сплю, и сплю, и сплю, и сплюисплюисплю, никак выспаться не могу.
Жду, когда меня поцелует королевич Елисей, чтобы ожить и жить, а не снегурочкой престарелой вертеться на Красной пощади. Какой снегурочкой? Вот, блин, склероз! Спящей царевной, конечно!
И вот, наконец, юный, хрупкий и глупый болван пытается открыть крышку гроба, но куда ему, болезному. Свистнул он как два пальца об асфальт, прибежали семь гномов, и давай ледорубами по хрусталю долбить. Гроб они, конечно, разбили, но меня не разбудили, хоть и грохнулась спиной на сыру землю со всего маху.
Юный дурачок прилип к моей щеке и ну её слюнями мусолить. Противно мне стало, оттолкнула дурака, утерлась рукой и восстала.
Вся в цепях, в татуировках, в бандане и пирсинге. Пирсинг не только на веках и в носу, на языке и на пупке, но и на всех губах. На половых - малых и больших - тоже.
Напульсники, жилетка, штаны и сапоги - кожаные, в заклепках.
Немыта и вонюча, но верхом на чоппере прусь в клуб искать партнера для случки. И тут вижу балетного - дорогу перед моим мотоциклом перебегает.
И аж затормозила!
Я и от балетного!?
Всем известно, что тормозить от балетного бесполезно - ни о чем, никто так нежно не заботится, как балетный о своей простате. Это единственный смысл его жизни.
А я торможу!
О, великий Фрай! Видишь ли ты это? Простишь ли мне мои прегрешения?
- Придется тебе в качестве епитимьи отказаться от всех антидепрессантов и антиоксидантов, оставив не более одной чашечки кофе в день. Иначе греха не замолить. - Это что же, Фрай мне по мобильнику отвечает?
До чего дошел прогресс - божество онлайн! Очень удобно: в церковь ходить не надо, на службе скучать не надо, поклоны бить не надо. Перекинул со счета на счет - и готово.
Наконец пришла в себя и мотор завелся. Ехала за балетным медленно-медленно до самого театра.
Чоппер сначала ворчал, а потом взвыл от унижения малой скоростью, но я его осадила, напомнив, каково нам было в Ямало-Ненецком автономном округе у самого Ледовитого океана. А на Сахалине? Там мужик швырял камешки в пролив Лаперуза.
И всё глядел в направлении родной стороны. Куда бы ни поводил взор - на север ли, на восток ли - а всё выходило, что глядел на родимую деревеньку, где алела кровь убитого им брата на белом рассыпчатом теле вареной картошечки.
Ррраз! И чашка с картошкой вдребезги на полу, а брата чугунным утюгом по голове утюжить, пока кровь не залила всю несъеденную картоху. И сразу же, как тело обездвижило, прошла злоба на брата.
И с тоской думалось мужику, что вот есть люди, рождающиеся с Фраем в сердце, с его учением, а ему, дураку, пришлось такой тяжелый путь пройти - убийство, суд, Владимирку, каторгу, кандалы, порку плетьми за побег, чтобы познать сокровенное - фраевское.
Открылось ему великое и простое знание о топоре и сардинках.
Чтобы сохранить свою идентичность - эту злобу, неуемную жажду жизни, жесткий неуживчивый характер, ненависть к мелочному порядку, всё то, что позволяет жить и выживать в этом суровом климате, создавая неповторимую хтоническую культуру - русские должны быть как сардинки. Чем сардинок больше, тем выше степень их выживаемости.
А уж если косяк серебристых сардин достигнет критической массы, то и начнется настоящее веселье. Из них тогда можно получить особый топор, что в воде не тонет. Серебро чешуек пойдет на лезвие топора - тончайшее, чистейшее, острейшее. Никакой барабардающий меч не сравнится с ним в поражающей способности к уничтожению нечести. У русских ведь всё с топором. Топорники мы. Если разозлить, очнуться можем только, когда чужая черная кровь по рукам потечет. И на брата-предателя, не смотря, что брат, замахнемся без зазрения.
Мужик-каторжанин скользнул в океанскую волну. Кандалы стесняли движение, но он всё же оказался там, где хотел - не достигнув дна, завис в парении в толще воды, избавляясь от ставшего ненужным воздуха. И, наконец, соединился с косяком сардин. Так что на тот момент, когда Фрай обратился к каторжанину с просьбой о топоре, он сразу же его и предоставил в лучшем виде.
На столе перед Фраем лежала старуха в голубом атласном халате, стилизованном под наряд снегурочки. А он, задрав ей одежду и спустив трусы, сёк смоченными в солевом растворе розгами морщинистую задницу, приговаривая: "Не смей глумиться над покойными, над невинно убиенными! Не смей поддерживать террористов, взрывающих русских людей! Не подноси мобильный к правому уху, а только к левому!"
Каторжанин смотрел на экзекуцию выпученными глазами.
- А топор-то тебе зачем? Неужто голову старухе рубить?
- Нет, попытаюсь сначала спасти её душу. Умирать ей скоро, а как я её приму, если у неё совести не осталось? Совесть-то у неё разложилась, сгнила.
- Спасти? Топором?
- Этот топор операции может делать почище скальпеля. Был у нас такой случай - культурный феномен. Старушка с топором русского писателя в голове прошла по нравственности ни одного поколения. И многие, очень многие запомнили, что процентщицей быть плохо, опасно, безнравственно. Можно и топором схлопотать по черепушке, если межнациональными процентами давить на русского человека.
Искушающий грешнее искушаемого.
Надо заветы дописывать. Срочно. Не всегда ведь знаешь, что ты создаешь на самом деле, и какие последствия могут быть. Вот сотворил я в мозгу человека центр совести, он находится за правым ухом и чуть выше него. Откуда мне было знать, что люди так быстро дойдут до мобильных телефонов! Предполагалось изобретение чего-то менее вредоносного. Но оказалось, что французы додумались в качестве антенны использовать тело человека. А все правши, как один, подносят мобильный телефон к правому уху! Надо срочно внести коррективы и написать в заветах, что только к левому уху телефон подносить надо, а то ведь без совести останется человечество и перебьет друг дружку из-за процентов.
Ну, чего вытаращился? Э-э-э-э! Да что тебе, дураку, говорить! Бессмысленный ты человек, инстинктивный. Знать не знаешь, что если взять катод и анод и создать поле выше правого уха, то человек перестанет различать, что хорошо, а что плохо. Мораль умрет. Вот я сейчас сделаю топором тонкий надрез в правой височно-теменной зоне, кое-что рассеку, а вот здесь края подтяну... эй, мужик, кохер подай, пинцет, ретрактор, лигатуру, теперь шить...
И Фрай сосредоточенно зашевелил руками в черепушке старухи. Наконец, закончил, сел и закурил.
- Знаешь, мужик, нет ничего проще, чем потерять моральные ориентиры. Видимо все российские и украинские правозащитники именно так и обрабатывались западными спецслужбами - к ним применяли транскраниальную магнитную стимуляцию височно-теменной области коры правого полушария. Иначе никак невозможно объяснить, почему правозащитники совершенно аморальны, ненавидят собственный народ и получают оргиастическое наслаждение только от обладания зелеными фантиками. Забывая, что в моральных правилах новизны не будет никогда.
Чоппер не пожелал слушать дальнейшие рассуждения Фрая. Заупрямившись и включив форсаж, унес меня в Аризону, туда, где пустыня изменяет представление человека о его месте в мире. Утомившись дневными скитаниями разбила бивак на обочине хайвэя. Мой костер привлек двух мотыльков на "харлеях" с косяками: Капитана Америку и Билли - из тех, кто не платит за секс.
- Хочешь, погадаю? Я умею видеть будущее. - Как ни пошалить.
- О, вумен-нострадумен!
- Бери выше - я из будущего. И кино о вас смотрела. Как вы на чопперах мотались по пустынным дорогам Америки, ища свободы в движении и в дури. Как Джек Николсон - такой молодой - открывал вам глаза на свободу и смерть, а вы не верили, но потом вас шлепнули на излете, прямо в мотор. Оба ваши мотоцикла вмазались затрещиной в статую Свободы, и она дала трещину. Но банкиры убедили всех, что Свобода лопнула от старости, надо только подновить слегка и всё будет окейно.
- Герла, что куришь?
- У нас тоже свобода появилась, почти такая же, как у вас, правда без могильного изваяния. Зато с гекатомбами жертв. Массовыми мошенничествами девяностых тысячи стариков и просто простофиль были вышвырнуты из своих квартир. В нашем климате остаться без крыши над головой равносильно приговору неизбежной мучительной смерти.
И помчались русские бездомные навстречу новогодней девочке со спичками.
Один мужичок, сосед, крепкий еще, непьющий, во время приватизации решил жилищную собственность оформить на дочь. Глупость свою смыл изгнанием из квартиры, которую получил на заводе за многолетний труд своими золотыми руками.
Дочь ему дала вольную от собственности и от себя.
Хлебай свободу, русский, хлебай, да не захлебнись!
Но он не пал духом - начать с нуля, так с нуля. Продолжал ходить на завод работать. Вот только зарплату никто не платил, а заводское общежитие захватили рейдеры.
Земли у нас много, просторы - немереные. Вскопал мужичок огород, засадил картошкой, поселился в мусорном киоске, даже букетик цветов на кособоком столике поставил.
Но подростки при богатых родителях решили, что слишком много воли стало у труженика, и, облив киоск бензином, как-то ночью его подожгли. Вместе со спящим вакантным.
Картошку тинэйджеры выкопали, в кострище, где мужика спалили, запекли и съели. Наказания, конечно, никто никакого не понес. Кто ж будет портить жизнь юным хищникам, тем более, что человека уже не вернуть.
- Пора спать.
- Пора. Мне пора домой.
- Есть ли еще дом у тебя?
***
Нет, чоппер, ты хорош, но мне не нужен. Не нужны твои гармоничные самолетные пропорции, созданные бывшими пилотами истребителей, вернувшимися после второй мировой войны и пересевшими на мотоциклы с удлинёнными рамой и передней вилкой.
Не нужен мне балетный, не нужен мне клуб, не нужна мне случка. Не хочу животной жизни. Не хочу быть похожей на байкера. Не хочу быть похожей на мужика.
Прощай, Фрай, надеюсь, ты сделаешь всё правильно.
Прощай, каторжанин, не познавший гражданской войны.
Прощайте, наркоманы - смертники без приговора.
Выехала из портала "Коленок в зеленке" уже на автомобиле.
Чистый холодный рассвет тянул к дымящемуся кофе и острому сыру.
Именно во время завтрака много лет назад придумала, как устроить себе новую звездочку. Ту, залитую кровью не выросшей птицы, закопала вместе с ней. Совочком, стянутым из детской песочницы, выкопала неглубокую ямку.
Вожатая рыдала рядом, но не я. Тогда еще не умела плакать.
В детстве и юности была как хрусталь, чистый и твердый. Разбить можно, выдавить слезу - нет.
Влажные комья майской земли засыпали птицу со звездой в сердце.
Каждый день ласкала взглядом и пальцами звезды на боевых полковничьих погонах отца. Вечером одну из них аккуратно вытащила из плотного тела золотого галуна. Алым маминым лаком для ногтей залила золотой высверк. Вырезала маникюрными ножничками крошечную дырочку на форменном фартуке и привинтила звезду.
Утром отец присел передо мной на корточки и долго смотрел мне в глаза.
Промолчал, но шинель не надел, сказав, что уже тепло, уехал на службу в кителе. Попросил мать не ругать меня за самостоятельно принятое решение, объяснив ей, что я имею право на одну из его полковничьих звезд. Если бы не моё рождение, то он имел бы на один мотив меньше драться на фронте с фашистами так хорошо, что быстро поднялся по служебной лестнице.
Немедленно налить и выпить за тех, кто не вернулся с фронта.
Тяжелая контузия, перекосившая рот, не столько уродовала, сколько мешала отцу нормально есть и пить. Но мыслил отец по-прежнему блестящим стратегом, за что был ликвидирован подстроенной автомобильной аварией. Руль глубоко вдавился в грудную клетку, и одно из ребер, сломавшись, воткнулось в сердце.
Хоронили в октябре, после Покрова, в шинели без одной звезды. Вот она передо мной, как лист перед травой, закреплена на водительской панели.
Алый лак я тщательно удалила, вернув звезде отца золотой блеск Славы.
![Топорники мы [Документ]](/img/s/sotnikowa_o_s/chopper/0_271f4_83233665_xl.jpg)