У Марка Твена, замечательного насмешника и ирониста, есть любопытнейший рассказ "Таинственный незнакомец". Насмешники и иронисты отнюдь не чужды порывам к большой метафизике, - наверное потому, что в душе дистанцируются от вокруг-да-около-нас-данной повседневности. В этом рассказе Сатана-младший, племянник всемирно известного дядюшки с той же фамилией, по странному капризу вдруг подружился с группой позднесредневековых австрийских подростков. И творит свои то ли черные, то ли светлые, то ли непонятно какие дела с подобающими случаю сентенциями. А в конце рассказа выдает главному герою Откровение об устройстве бытия, которое с полным правом можно назвать Откровением Сатаны. Приведем необходимые выдержки из последней главы, а затем проясним ее суть.
"[...]Сатана сказал, что пришел проститься со мной, прибыл в последний раз. У него есть дела, которые призывают его в другие концы вселенной, и он пробудет там столько времени, что я не сумею дождаться его возвращения.
- Значит, ты больше совсем не вернешься?
Да,-- сказал он,-- мы с тобой подружились. Я был рад нашей дружбе. Наверно, и ты тоже. Сейчас мы расстанемся навсегда и больше не увидим друг друга.
-- Не увидимся в этой жизни, но ведь будет иная жизнь. Разве мы не увидимся в той, иной, жизни?
Спокойно, негромким голосом он дал этот странный ответ:
-- Иной жизни не существует.
Легчайшее дуновение его мысли проникло в меня, а с ним вместе неясное и пока еще смутное, но несущее с собой покой и надежду предчувствие, что слова Сатаны -- правда, что они не могут не быть правдой.
-- Неужели тебе никогда не случалось думать об этом, Теодор?
-- Нет. Мне не хватало смелости. Это действительно правда?
-- Это правда.
Благодарность стеснила мне грудь, но, прежде чем я успел ее выразить, вновь родилось сомнение:
-- Да, но... мы сами видели эту иную жизнь... мы видели ее наяву... значит...
-- Это было видение. Не больше.
Я дрожал всем телом, великая надежда охватила меня.
-- Видение? Одно лишь видение?
-- Сама жизнь -- только видение, только сон. Его слова пронзили меня, словно удар ножа. Боже мой! Тысячу раз эта мысль посещала меня.
Нет ничего. Все -- только сон. Бог, человек, вселенная, солнце, россыпи звезд -- все это сон, только сон. Их нет. Нет ничего, кроме пустоты и тебя.
-- И меня?
-- Но ты -- это тоже не ты. Нет тела твоего, нет крови твоей, нет костей твоих -- есть только мысль. И меня тоже нет. Я всего только сон. Я рожден твоей мыслью. Стоит тебе понять это до конца и изгнать меня из твоих видений, и я растворюсь в пустоте, из которой ты вызвал меня... Вот я уже гибну, кончаюсь, я ухожу прочь. Сейчас ты останешься один навсегда в необъятном пространстве и будешь бродить по его бескрайним пустыням без товарища, без друга, потому что ты только мысль, единственная на свете; и никому не дано ни изгнать эту одинокую мысль, ни истребить ее. А я лишь покорный слуга твой, я дал тебе силу познать себя, дал обрести свободу. Пусть тебе снятся теперь иные, лучшие сны.
Странно! Как странно, что ты не понял этого уже давным-давно, сто лет назад, тысячи лет назад, не понимал все время, что существуешь один-единственный в вечности. Как странно, что ты не понял, что ваша вселенная, жизнь вашей вселенной -- только сон, видение, выдумка. Странно, ибо вселенная ваша так нелепа и так чудовищна, как может быть нелеп и чудовищен только лишь сон. Бог, который властен творить добрых детей или злых, но творит только злых: бог, который мог бы с легкостью сделать свои творения счастливыми, но предпочитает их делать несчастными: бог, который велит им цепляться за горькую жизнь, но скаредно отмеряет каждый ее миг; бог, который дарит своим ангелам вечное блаженство задаром, но остальных своих чад заставляет мучиться, заставляет добиваться блаженства в тяжких мучениях; бог, который своих ангелов освободил от страданий, а других своих чад наделил неисцелимым недугом, язвами духа и тела! [...]
Теперь ты видишь, что такое возможно только во сне. Теперь тебе ясно, что это всего лишь нелепость, порождение незрелой и вздорной фантазии, неспособной даже осознать свою вздорность; что это только сон, который тебе приснился, и не может быть ничем иным, кроме сна. Как ты не видел этого раньше?
Все, что я тебе говорю -- это правда! Нет бога, нет вселенной, нет жизни, нет человечества, нет рая, нет ада. Все это только сон, замысловатый дурацкий сон. Нет ничего, кроме тебя. А ты только мысль, блуждающая мысль, бесцельная мысль, бездомная мысль, потерявшаяся в вечном пространстве.
Он исчез и оставил меня в смятении, потому что я знал, знал наверное: все, что он мне сказал, было правдой."
Итак, реальность - только сон. Иной мир - не более чем видение. Я сам - одна лишь блуждающая мысль. Другие - горькие плоды моего воображения. Бог как Главный Мировой Начальник со своими служебными обязанностями совершенно не справляется и не уходит в отставку только потому, что Его никто не может сместить. Да и если бы кто-то мог "заменить собой" Бога, - он все равно "заменил" бы одну пустоту другой, не более. Вот она, Последняя Правда Жизни, именно чувством глубокой правды - "буди, буди!..." - сопровождаемая.
Спрашивается, а почему такой эффект "чувства глубокой правды" рождается у героя-слушателя? Потому ли, что Последняя Правда действительно такова? Или просто потому, что таков контекст этой речи?
Проведем следующий мысленный эксперимент. Допустим, что человек с раннего детства приучается к мысли о том, что реальность - сон, ничего кроме видений нет, все, что в нем есть, -только мысль и т.п. И этот образ мыслей для него нечто само собой разумеющееся. Предположим, что он встречается с какой-нибудь необычной личностью и попадает под ее очарование. И вдруг в конце их совместных приключений, при расставании, когда он говорит другу-экстремалу "Прощай, жаль, что ты - лишь моя мысль и скоро исчезнешь",- друг торжественно-таинственно произносит. - "А ведь это не так. Я не только твоя мысль. Я действительно существую. И весь мир существует независимо от тебя. И иная реальность - тоже неизбежна". Каким чувством проникнется услышавший эту поразительную новость? - Ну конечно же - он проникнется чувством глубокой правды!.. - "Он исчез и оставил меня в смятении, потому что я знал, знал наверное: все, что он мне сказал, было правдой". - Все дело в том. что имеет значение не столько само содержание Откровения, сколько то, НАСКОЛЬКО ВНЕЗАПНО ОНО БУДЕТ ПРОТИВОРЕЧИТЬ НАРАБОТАННЫМ ПРЕЖНИМ УСТАНОВКАМ. - ЭФФЕКТ ЛЮБОГО ОТКРОВЕНИЯ ПРЯМО ПРОПОРЦИОНАЛЕН СТЕПЕНИ ЕГО НЕСООТВЕТСТВИЯ ПОВСЕДНЕВНЫМ НОРМАМ. Это и есть его собственная Норма Откровения.
То, что сказал Сатана у Марка Твена, вполне этому принципу соответствует. Но и это отнюдь здесь не главное. Главное - ИГРА САТАНЫ НА ПОНИЖЕНИЕ. - Он выдает в качестве высшей правды МИНИМАЛИЗИРОВАННУЮ КАРТИНУ БЫТИЯ - потому что в мире рассказчика, мире, где все было заряжено ИГРОЙ НА ПОВЫШЕНИЕ, - хотя и самой варварски-дикой, по нашим меркам, но именно ДВИЖЕНИЕМ ВВЕРХ - эта сатанинская картина удовлетворяла чувству неожиданности. Именно это чувство ИГРАЕТ РОЛЬ "ПРАВДЫ", поскольку человеческая психика так устроена, что она принимает в качестве метафизической (вне-и-над-опытной) правды не то, что и так известно, но то, что совершенно этому известному противоречит. А откуда такое предпочтение необычного повседневному? ВОТ ТУТ МЫ ПОДХОДИМ К ДЕЙСТВИТЕЛЬНОМУ ИСТОЧНИКУ СИЛЫ ВСЕХ ОТКРОВЕНИЙ.
СМЕРТЬ, РАДИКАЛЬНО ОБНОВЛЯЮЩАЯ НАШЕ Я, И ПРЕДУГАДЫВАЕМАЯ НАМИ В СВОЕЙ РАДИКАЛЬНОЙ ИНАКОВОСТИ - ВОТ НЕИССЯКАЕМЫЙ ИСТОЧНИК НАШЕГО ТРЕПЕТА ПЕРЕД НОВАЦИЕЙ. Мы знаем, что мы неизбежно умрем. Мы знаем, что в момент смерти наши ощущения РАДИКАЛЬНО ПЕРЕМЕНЯТСЯ. Это знание не только Ума, но и каждой нашей микрочастицы. Поэтому любая картина мира, культивирующая НЕИЗБЕЖНУЮ ПЕРЕМЕНУ ПОВСЕДНЕВНОСТИ, накладывается на этот Инстинкт Прехождения. И именно такую накладку мы и ощущаем как "Последнюю Правду", независимо от ее конкретного содержания.
Бог играет на Повышение. - Мир ЕСТЬ, Я ЕСТЬ, Другие ЕСТЬ... ЕСТЬ ВСЕ И ДАЖЕ БОЛЬШЕ. Сатана играет на понижение - и играет, обычно, в том мире, где игра на повышение стала психологически тривиальной. - Мира НЕТ, Меня НЕТ, Других НЕТ... НИЧЕГО НЕТ - И ДАЖЕ МЕНЬШЕ. Именно поэтому он до поры и может добиваться успеха. Пока его собственная игра не станет таким же малоинтересным тривиалом. Пока чувство правды, по мере просветления наших душевных сил, не перерастет эффекта неожиданности, лишь имитирующего эту правду для нас.