Аннотация: С Грелки - 8. Пощу как есть. Надо бы переписать финал, но соберусь ли? Хрен его знает.
"Идет смерть по улице, несет блины на блюдце:
Кому вынется - тому сбудется".
Егор Летов. "Про дурачка".
"Жили они долго и счастливо, и умерли в один день".
Сказки разных народов.
И умерли в один день
Дождь перестал, и сквозь просвет в тучах выглянуло солнце. Сразу сделалось душно - от земли волнами поднимался жаркий, насыщенный влагой воздух. Сергей присел на скамью, вытащил из мятой пачки сигарету и закурил. Терпкий дым царапнул горло, выплеснулся наружу долгим сырым кашлем.
Мимо, по узкой тропинке, неспешно прогуливались пациенты. Чужие редко заходят сюда. Слишком здесь мрачно. Палит, играя в лужах серебристыми бликами, солнце; одурманенный нежданным дождем сад пышет зеленью - казалось бы - рай на земле. Ан, нет. Преддверье рая.
Черствость души - подумал Сергей. Черствость души - вот чем надо обладать, чтобы работать в таком месте. Вот тебе, приятель, и окончательный твой диагноз. Черствый ты человек. Бездушный. Но с другой стороны - кто-то ведь должен?
К скамейке подошел старичок - сухой, словно прошлогодний камыш, в старомодных очках и смешной выгоревшей панаме. Тихо присел рядом. Сергей выдавил из себя улыбку.
- Доброе утро, Владимир Андреевич. Как вы себя чувствуете?
- Спасибо, Сереженька, спасибо. Пока неплохо... День сегодня такой... хороший.
- Да...
- А знаете, Сережа, - старик посмотрел на него сквозь толстые стекла очков, - мне сегодня сын приснился. Не такой, как сейчас, а маленький совсем... каким он был лет тридцать назад. Мы с ним на море ездили. Да. Знаете: дикий пляж - желтая песчаная коса, врезающаяся в синюю даль, небо, чайки. И ракушки - мелкие, поломанные - сплошным ковром... Мы их собирали. У нас была большая корзина уже доверху заполненная ракушками - а он все не унимался: еще, говорил, еще! Я, говорил, их домой увезу - и зимой буду вспоминать. Да... Я их с собой привез, ракушки эти. Сюда... Вы их отдайте кому-нибудь. Пожалуйста. Ну, там, в детский сад, какой-нибудь, или еще куда. А?
- Да, Владимир Андреевич, конечно. - Сергей отвел глаза, чтобы не смотреть на угольно-черную ауру, окружающую старика. - Конечно, отдам.
- Вот и спасибо.
Старик замолчал. Снял очки, протер их полой рубахи. Сощурился, посмотрел на высокое, карабкающееся к зениту, солнце. Улыбнулся чему-то.
- А вы знаете, Сережа, мне теперь уже совсем не страшно... Я ведь все время боялся. Последние месяцы - все время. Ночью не мог заснуть - думал - как же так? Как же - спать, если минуты бегут? Мои минуты! Последние! Считал - сколько еще осталось. Да... А сегодня вдруг проснулся утром и понял: не боюсь. Больше - не боюсь... Устал, что ли, бояться?
Мимо, сжимая в руке бесхитростный букетик ромашек, прошла молодая девчонка. Аня. Из двенадцатого коттеджа. Прошла, понуро склонив голову - цветочные головки на длинных стебельках подметали землю. Сергей плюнул, загасил сигарету, бросил в стоящую рядом со скамьей урну. Покачал головой, встал было, собираясь уйти, но старик торопливо схватил его за руку.
- Не уходите, Сережа, пожалуйста. Посидите со мной. Минуточку, а? Пожалуйста... Знаете, Сережа... Вы очень похожи на моего сына. Да... Не сейчас, а когда он был маленьким...
Сергей снова сел.
- Да, Владимир Андреевич. Да. Конечно.
Старик замолчал, но руку Сергея так и не отпустил. Врал он. Конечно, врал. Боялся он - и приближающейся смерти своей, и, главное - одиночества в эти последние часы. Сидел, прямой, как тот же камыш, тонкий. Руки его, все в темных пигментных пятнах, мелко дрожали.
- Мне, ведь, Сережа, уже восемьдесят два. Да. Долгий век выпал. Молодой был - дурной совсем - не понимал собственного счастья. Чем занимался? На что время тратил? Да... А теперь - что уж. В старости только и понимаешь, как это важно - жить. Столько всего переделать хочется... А некогда. - Он вдруг сильнее сжал руку Сергея. - Спасибо вам, Сережа.
- Владимир Анд... - Сергей понял, но сделать ничего не успел. Да и что тут можно было сделать? Старик вдруг покачнулся, схватился рукой за сердце, и медленно, словно в кино, стал заваливаться со скамейки.
Домой идти не хотелось, но и оставаться на работе дольше положенного Сергей не собирался. Он переоделся в цивильное, закинул за спину рюкзак, и неспешно зашагал к трамвайной остановке. Шел, раздумывая, куда бы направиться - но ничего дельного в голову не приходило.
Можно, конечно, к Катерине. Да. Можно. И, наверное, даже нужно, ибо было ей обещано - давно уже обещано - что как только появится у Сергея новая запись модной сейчас группы "Пурга", он сразу же, без малейшего промедления, принесет ей диск, дабы снять с него копию. И диск этот, подаренный бас гитаристом "Пурги" - старинным, еще со школы, Сергеевым приятелем - лежал сейчас в клапане рюкзака, вместе с мобильником и купленным давеча от безысходной скуки детективом. Так что зайти к Катерине был, казалось, прямой резон, но... Но, во-первых, Катерина еще не пришла с работы, и придет не раньше десяти вечера. А во-вторых - к Катерине сегодня совершенно не хотелось. Не хотелось, потому как у нее наверняка снова соберется компания - и будет выпивка, песни, танцы-жманцы, ненужные споры на прокуренной кухне, с пустыми понтами, с загибанием пальцев и тому подобным. И закончится, как всегда, больной головой и испорченным настроением.
А поеду-ка я, пожалуй, в центр - решил Сергей. Пройдусь по проспекту, зайду в пару-тройку забегаловок, не дорогих, а так - средней руки - где никто тебя не знает и никому ты не интересен; где усталый бармен за стойкой бодяжет безыскусные коктейли; где негромко играет самая что ни на есть примитивная (и от того столь любимая народом) попсовая музыка. А когда стемнеет - куплю в магазинчике, что на самом краю проспекта, фляжку коньяку, и пойду гулять по набережной. Просто шляться, ни о чем не беспокоясь, и ни о чем особенно не думая. И легкий, уже почти осенний ветер, пусть гонит золотистую, в свете фонарей, рябь, по мерной глади реки. И луна пусть лукаво выглядывает из-за черных крон рассаженных вдоль парапета кленов. И, может быть, на каком-нибудь дальнем мосту, опершись руками на перила, будет стоять девушка. Стоять и смотреть на воду. И ждать. Меня?
Народу на остановке, несмотря на час пик, было немного. Только трое подростков куривших у рекламной тумбы, искоса погладывали на немолодого - лет пятидесяти - мужчину, присевшего на бордюр у стеклянного навеса. Сергей сперва не понял в чем дело - воображение еще дорисовывало романтическую картинку - но стоило ему взглянуть на ауру мужчины, и ночная незнакомка истаяла, утонув в ее черноте. Жить сидящему на бордюре оставалось семь минут. Семь минут и двенадцать секунд. Одиннадцать. Десять. Девять...
Мимо, крестясь и сплевывая через плечо, прошаркала бабка - старая, но вполне еще крепкая. Неодобрительно посмотрела на Сергея, покачала головой, бормоча что-то себе под нос, еще раз перекрестилась, и поглядев по сторонам, припустила через дорогу. С другой стороны улицы оглянулась, погрозила Сергею костлявым кулаком, и нырнула в подъезд, громко хлопнув дверью.
Мужчина сидел спокойно, зная, что сейчас произойдет, и, видимо, смирившись с судьбой. Впрочем, что уж тут. Рыпайся, не рыпайся - с судьбой не поспоришь. Шпану бы, конечно, стоило прогнать - видно было, что пацанам не терпится порезвиться. Сергей потупился, и отошел подальше. Ну их. Уроды. Дебилы малолетние.
Вдалеке замаячил трамвай - Сергей вздохнул было с облегчением, понадеявшись, что удастся уехать и избавить себя от неприятного зрелища - но железный вагончик притормозил на перекрестке, и неуклюже вильнув крашеным боком, свернул в переулок.
Черт! Сергей бросил взгляд на мужчину - три минуты, двадцать семь секунд; на подростков - те хихикая раскидывали на морского кто будет первым; и решительно направился к мальчишкам.
- Ребята, не надо.
- А чё? - Один из шпанят - прыщавый и лопоухий - вызывающе уставился на Сергея. - Чё мы сделали-та?
- Не надо. Дайте человеку умереть.
- А мы чё? Мы чё - мешаем?
Сергей покачал головой и отошел в сторону. Две минуты десять. Девять. Восемь. Ему вдруг стало нестерпимо стыдно. Он вспомнил как давно (А так ли давно? Лет пятнадцать прошло.), в детстве, вот так же как эти балбесы, хохотал, глядя на агонизирующего старика. Древняя как мир ребячья забава - найти умирающего, и в последний момент подкидывать ему по паре минут, глядя как изворачивается судьба. Особым шиком считалось дождаться когда человеку остается уже всего-ничего, секунда, две - когда смерть уже смотрит ему в глаза: мчащейся навстречу машиной, падающим с крыши камнем, болью, взявшей сердце в тиски - и приписать к его судьбе еще минуту-другую. Чтобы водитель выправил автомобиль в метре от несчастного, девчонка открыла окно в квартире, преградив путь падающему кирпичу, а боль вдруг ослабила хватку. Ненадолго. Судьба хитра. С ней не спорят.
Забава. Что в детстве десять минут, отданные ради игры? Когда впереди еще многие годы, и смерть - это то что случается с кем-то, но не с тобой.
Игра.
Мужчина на бордюре вдруг побледнел, тяжело задышал, и сполз на асфальт. Прыщавый пацан сощурил глаза, щербато улыбнулся, и сделал шаг вперед. Минута двадцать секунд. Девятнадцать.
На третьем этаже стоящего рядом с остановкой дома, скрипнув ржавыми петлями, вдруг распахнулось окно. В проеме показался толстый, лохматый, одетый в не первой свежести майку, мужик; перегнулся через подоконник, смачно сплюнул вниз и закричал. Голос у него оказался неожиданно тонким и визгливым.
- Васька, бисово отродье! А ну, живо домой! Домой живо, я те говорю! Бегом! От я те ужо ухи-то пооткручиваю!
- А чё? - Заорал в ответ прыщавый. - А чё такое-та? Чё сразу Васька-та а?
- Домой, я те сказал! Поговори мне тут ещё! От, ить, вконец распоясался! Ну, мамка придет - она те всыпет!
- А чё мамка-то сразу? Я чё? Я тут ничё! Как что - сразу Васька!
- От ты как, да? Ну всё! Ну я те щас! Вот погоди, щас я спущусь! Ну я те ухи-то...
- Мальчики! - Порозовевшая от коньяка Катерина заглянула в кухню, и сразу сморщилась. - Фу! Накурили-то! Хоть форточку откройте, что ли.
- Катюша, золотко, - Дима загасил сигарету в пепельнице, вскочил, и чмокнул девушку в щеку. - иди к нам! Я как раз Сереге рассказывал - такой смешной случай сегодня был! Ты представляешь, привозят больного - ну совсем задохлик, меньше года осталось. Молодой еще, но весь уже никакой. И что ты думаешь - грыжу ему оперируй. Я ему говорю - радость моя, мешает она тебе эта твоя грыжа? Тебе ж все равно через полгода помирать - какая разница? Нет, оперируй - и все. Ну ладно, там делов-то - пластика по Жерару, нехитрая штука, но ведь башка же трещит после ночи! Операция-то плановая? Плановая. Говорю заву - мол, хоккей, надо так надо, готовьте на завтра. А он - нет, сегодня. Больной, говорит, специально натощак приехал, все анализы сделал - сегодня и точка. Нет, ну представляешь? Чтоб я еще в дежуранты пошел! И что ты думаешь, кто этот больной оказался? Ха! Ни за что не отгадаешь! Сыночек нашего мэра! В спорт решил пойти! Ему жить-то осталось - тьфу! А он - в легкоатлеты. Понятное дело его там завернули: мол, на хрена оно нам, да еще и грыжа у вас. А тому, вишь, присралось.
- Да ну вас, мальчики. - Катерина дернула плечиком, и снова сморщила нос. - У тебя, Димка, все разговоры только о больнице. Даже и не скажешь, что писатель. И чего вас, врачей, на писательство тянет? Пошли лучше в комнату, к ребятам.
- Мы придем, Кать. Скоро придем. - Сергей откинулся на стуле и посмотрел в окно. В голове уже изрядно шумело. Или это за окном? По проспекту ехали машины. Длинный ряд красных огней по одной стороне, и длинный ряд белых по другой. В свете фонарей мягко кружился тополиный пух. Как снег.
- Давайте. - Катерина посмотрела на свое отражение в зеркале над раковиной, поправила прическу, и повернулась уходить. - Да, Серж, я собственно что: я твои ракушки пристроила. Ленка возьмет. У нее мать работает в каком-то кружке, типа "умелые руки" - они там поделки с детишками лепят. Так что приноси завтра.
- Спасибо, Кать.
- Нет, стой. Завтра, пожалуй, не приноси. Завтра я вечером на показ. Потом банкет, потом черте что еще... Вот она, жисть журналистская. Никакого тебе отдыха. Давай послезавтра.
- Хорошо, Кать. Послезавтра. Спасибо.
- "Хорошо, Кать. Спасибо, Кать". Ты чего, Серж? Что с тобой сегодня?
- Да не, все нормально. Устал что-то. - Огни на проспекте то размывались в мутные пятна, то собирались в яркие контрастные точки.
- Мда. Устал. Завязывал бы ты с этими своими жмуриками. Совсем ведь свихнешься с такой работой. - Она покачала головой. - Ладно, давайте, закругляйтесь, и к нам. - Она вышла, закрыв за собой дверь. В коридоре обернулась, через дверное стекло показала Сергею язык, усиленно артикулируя крикнула: "Форточку там откройте!" - и ушла в комнату.
Дима сел обратно на стул - пластиковый, ядовито зеленый, чертовски стильный, и чертовски же неудобный. Плеснул себе коньяку.
- Хороша баба! Ой, хороша! Ну, давай, что ли, за женщин!
- Давай. - Сергей выпил, и закурил очередную сигарету.
- Слушай, а ты что, правда, что ли, в "дом смерти" устроился?
- Угу.
- Ух ты! То-то я смотрю, у тебя деньков прибавилось. Там ведь, это, говорят, принято, да? Типа чаевых. Им-то что? Плюс-минус два часа - невелика разница. А тебе пригодится, да?
- Слушай, Дим. - Сергей снова посмотрел в окно. Тополя вдоль проспекта стояли золотые, подкрашенные мягким светом фонарей. И серебряный тополиный снег. - А вот скажи, как тебе в больнице?
- Чего - как? Нормально, вообще-то. Работа как работа.
- Нет, ну вот привозят к тебе умирающего. Я не знаю... Ну, пусть, попавшего под машину. Вот он у тебя на операционном столе. Покалеченный. Порваный на части. Ты видишь - знаешь - он умрет через три часа. Что бы ты ни делал. С судьбой не спорят. Он умрет. И ты - врач - не можешь ему помочь. Можешь залатать раны, собрать кости, влить транквилизаторы, обезболивающее - но он все равно умрет. Через три часа. Ты... как?
- Как. - Дима пожал плечами. - Да никак. Во-первых, тех кто умрет через три часа к нам не привозят. В службе госпитализации тоже ведь не слепые работают. Ну, только в очень редких случаях. По настоянию, так сказать. А во-вторых, с судьбой действительно не спорят. Ну, умрет. Так ведь так и так умрет. На роду ему написано в это время умереть. Что уж тут. Если честно, я в таких случаях особо и не напрягаюсь. Что толку?
- Но тебе же их жалко?
- Хм. Жалко. Или не жалко. Все умирают. Я умру. Через тридцать семь лет, два месяца и восемь дней. Ты умрешь. Катька умрет. И каждый точно знает когда. Чего жалеть-то?
- А тебе никогда не хочется отдать им день, два, месяц? Никогда не хочется?
- Я что, больной что ли? Есть у них родственники - они вот пусть и отдают. Так ведь не отдает же никто! Что они - больные что ли? Ну, ты, брат, загнул. Судьба она у каждого своя. Сам понимаешь...
Сергей смотрел в окно. Под фонарем, в такт тополиной вьюге, танцевал Владимир Андреевич. Сухой, словно прошлогодний камыш, в старомодных очках и смешной выгоревшей панаме. Танцевал, поднимая вверх тощие руки - словно бросая в воздух убегающие секунды жизни. Запрокидывал голову, ловя ртом снежинки. Что он делает? - подумал Сергей. Это же ненастоящий снег! Но Владимир Андреевич протянул руку и поймал снежинку на ладонь. Она полежала какое-то мгновенье, и растаяла, утекла сквозь пальцы - каплей упав на асфальт. Нет, не на асфальт - на золотистый морской песок. Усеянный ракушками - мелкими, поломанными.
- ...И потом, он ведь и накануне знал, что завтра умрет. Так ведь? Значит, уже попрощался со всеми, подготовился. Чего жалеть-то? А?
Сергей посмотрел на Диму и протянул ему ракушку.
- На.
- А? Чего?
- Возьми.
- Что? - Дима непонимающе уставился на пустую ладонь Сергея.
- Ракушку.
- Ка... какую ракушку? Ты чего?
- Вот. - Сергей кивнул. - Ракушка. Будешь зимой вспоминать.
- Ну, ты даешь! - Дима рассмеялся. - Совсем ты, братец, пить разучился. Эка ж тебя развезло. Всего-то, вроде, бутылек укушали. Давай-ка мы тебя, дружище, спать определим. А? Эй! Эй! Ты что! Стоп! В ванную, братец, в ванную! Держись! Ё! Ну вот. Что ж ты, братец! А? Вот ведь! Катюша, солнышко, тряпку бы нам...
Народу в метро было - не продохнуть. Сергей забился в угол, и старался дышать ртом: от стоящей рядом внушительных размеров тетки разило потом и дешевым парфюмом. Тетка искоса глядела на Сергея, цокала языком, качала головой, и бормотала что-то насчет "залудить с утра пораньше". С другого бока к Сергею прижался студент с огромным тубусом в руках: каждый раз когда поезд тормозил, тубус пребольно бил Сергея по голове. Студент краснел, невнятно извинялся, но тубус не убирал.
Трещала голова, во рту угнездился горький вкус желчи. Настроение было дерьмовым. "Осторожно, двери закрываются!" - прогнусавил голос из динамика. "Поднажмем!" - крикнул кто-то с перрона. "Уплотнитесь, граждане! Ну-ка! Все на работу опаздывают!" Ароматная тетка вжалась в Сергея, уперев локоть ему в живот. Двери лязгнув захлопнулись, и поезд тронулся, рывками набирая скорость.
Сергей закрыл глаза. Не надо было вчера ходить к Катерине. Опять эти разговоры - сплетни, слухи, дебильные анекдоты. "А вы слышали, теперь модно включать в брачные контракты пункт об одновременной смерти. Жених и невеста распределяют общее время жизни так, чтобы умереть одновременно. Представляете? Прямо как в сказке! Жили они долго и счастливо, и умерли в один день! Ну, конечно, в случае развода статус кво восстанавливается." "Ах, какая прелесть! А вы слышали, собираются изменить систему жизненного налогооблажения! Теперь каждый должен будет жертвовать государству три дня за каждый год жизни. В три раза больше чем раньше! Правда, говорят, обратной силы закон иметь не будет, так что нас это не коснется. Ну а те кто еще не достиг шестнадцатилетия? Кошмар!" "Да, и говорят, пересмотрят списки претендентов на продление жизни за государственный счет! Собираются исключить писателей, музыкантов и артистов. Оставят только ученых и политиков. Полный беспредел!" "Ну, тебе-то, положим, это и так не грозило." "Да, но принцип! Кто при таком раскладе будет думать о культуре, я вас спрашиваю!" "Это еще что, говорят..."
Нет, не надо было вчера ходить к Катерине. Он вздохнул, и прислонился лбом к стеклу. Стекло было прохладным, и голова в такой позе болела чуть меньше. Мимо проносились кишки проводов - сходились и расходились, переплетались, и вновь разбегались в разные стороны. Словно нити судеб в руках норн. Вот так бредут они где-то в темноте подземки, эти древние, могущественные старухи: лица их грязны, на головах каски с фонарями, в руках молотки и большие кусачки. И прокладывают они по тоннелям кабеля судеб человеческих. А имена их -Урд, что значит "судьба", Верданди что значит "становление" и Скульд - "долг". И нет им покоя, и нет числа большим деревянным катушкам с проводами. Оборвется один кабель - они берут второй. Потом следующий. За ним третий. И так без конца.
На хрена им фонари-то, подумал вдруг Сергей. Они ж все равно слепые. Он помотал головой. Бре-е-ед. Что ж меня так разобрало-то давеча?
Поезд остановился, и Сергей, получив в очередной раз тубусом по голове, принялся пробираться к дверям. "Господин!" - уже на выходе за кто-то схватил его рукав. "Господин!"
Выцарапавшись из толпы, Сергей обернулся. Рядом, глядя на него снизу вверх, стоял чумазый мальчишка лет десяти. "О, Господи!" - подумал Сергей. "Только не это". Но мальчишка уже затянул, заученно растягивая слова: "Госпо-один хоро-оший, пода-айте секундо-очку, пожа-алейте сироту-у! Папы-мамы не-ет - сестренка ма-а-аленькая, больная вся-а-а - денег на операцию на-а-адо - кушать не-е-ечего - помогите пожа-а-алуйста - дай бог здоровья вашим детя-а-ам - пода-айте секундочку-у-у!" И замолчал, жалостливо глядя на Сергея. Сергей тоже молчал. "Секундочку" - уже нормально повторил мальчишка для ясности. "Одну". Сергей молчал. Мальчишка набрал в грудь воздуха и затянул по второму разу. Смотрел он глаза в глаза -просительно, но цепко и очень по-деловому. Мол, дай лучше - все равно не отстану.
Сергей присел на корточки, чтобы сравняться с пареньком ростом. Потрепал его по немытым волосам.
- Тебя как зовут?
- А? - Мальчишка сбился, сделал шаг назад и выпустил сергеев рукав. - Это... Леха.
- Леха. А зачем тебе секундочка-то, Леха? У тебя ж еще вон какая длинная жизнь впереди. Восемьдесят шесть лет с хвостиком. Мне гораздо меньше осталось.
- Так ведь, я ж говорю: сестренка больная совсем. Ага. На операцию денег надо. Что вам секундочка? Одна. А?
- На операцию? Хочешь, я тебе денег дам?
Парень отступил еще немного.
- Не-е-е. Чего это - денег? Я ж не нищий какой-нибудь. Сам заработаю.
- Ну, хочешь, я твою сестренку бесплатно к хорошему доктору устрою? А? У меня есть знакомый.
- Ты что, дяденька, псих что ли? - Леха отошел еще на шаг, и оглянулся по сторонам, явно готовясь сбежать. - Жалко - так и скажи. - Еще шаг. - Жмот. А то сейчас, это, милицию позову. Что приставаешь?
- Эх, Леха. - Сергей поднялся, и, отвернувшись, зашагал к эскалатору.
- Псих! - крикнул ему вдогонку Леха. - Сам к доктору иди! Жмот!
- И сказал Господь: пусть каждый знает конец свой и будет готов к нему, ибо конец его есть лишь конец испытаний в юдоли земной и шаг к жизни вечной. И никто не смеет приближать конец свой, ибо каждому Бог отмеривает по возможностям его. И чем сильнее человек, тем тяжелей испытания плоти и духа его. Но сокращать срок испытания - есть грех великий, ибо никому не будет положено выше сил его, а через страдания душа всякого очистится, дабы предстал он перед ликом Господа светлым и получил прощение за грехи земные. Аминь.
Батюшка отложил свиток в сторону, снял очки, и обратил взор на паству.
- Что есть сие речение Господа нашего, дети мои? Об этом хочу поговорить с вами сегодня. Не грех ли, спросите вы, в таком случае, уплата налога, коим обременяются все жители государства нашего, достигшие возраста совершеннолетия? Я отвечу вам: не грех. Ибо уплачивая налог, мы тем самым продлеваем жизнь избранных, призванных вести страну нашу к истинному свету, укрепляющих веру и праведность, сеющих любовь и добро. Тех, кто готов принять на себя испытания тяжкие, кто не страшиться скорби земной, и, пусть тяготится отсрочкой слияния с Господом, но бремя сие тяжелое приемлет с покорностью, ибо цель его светла есть.
Тонкая струйка воска стекла со свечи и застыла на пальцах. Сергей склонил голову, перекрестился, и тихонько вышел из церкви. Поставил свечу у иконы при входе, сел на скамейку и закурил.
Солнце пробивалось широкими лучами сквозь густую зелень рассаженных вокруг церкви лип. Мелко зудела мошкара, по аллее прогуливались пациенты. День перевалил за полдень, наступало ленивое время, когда сам воздух становился вязким и медленным - казалось, даже дышится в этот час с трудом. Впрочем, здесь, в "доме смерти", всегда дышалось тяжело.
Сюда приезжают умирать. Те, кто не готов встретить старуху в своем доме, у кого не осталось родных и друзей, кому не кого обнять в последний миг - те приезжают сюда.
Дверь церквушки отворилась, из нее неслышно, как мышка, выскользнула молодая девчонка. Аня. Из двенадцатого коттеджа. Повернулась лицом ко входу, перекрестилась, сняла с головы платок, и села рядом с Сергеем.
Она приехала в "дом" неделю назад. Тогда ей оставалось десять дней. Сегодня - уже три. Она посмотрела на Сергея. Улыбнулась.
- А у вас веснушки вылезли.
- Да. - Сергей улыбнулся в ответ. - Всегда становлюсь конопатым в середине лета. Не весной, как все рыжие, а только в июле.
- Вам идет. - Она посмотрела себе под ноги. - Поговорите со мной, пожалуйста.
- Конечно. - Сергей улыбнулся. - О чем?
- Не знаю. - Аня смутилась, и опять улыбнулась. - Я вообще-то не очень общительная. Глупо стесняться чего-то, когда тебе умирать через три дня, да? А я стесняюсь. Я ведь из детдома. Родители отказались от меня, когда мне было три года. Я дефектная.
- Ка... какая? - Сергей подавился сигаретным дымом.
- Дефектная. Дефективная. Меня так дразнили. Больная, одним словом.
Сергей промолчал. Здесь не принято расспрашивать пациентов. В "доме" не нужны никакие справки, биографии, характеристики. Не нужны анализы и истории болезней. Сюда приходят умирать.
- Я наполовину слепая. Не в смысле зрения. Зрение у меня хорошее - две единицы. Но я не вижу смерти. Я не умею понять сколько человеку осталось. И не могу отдать свое время другому. - Она снова улыбнулась. Улыбка у нее была легкая - не вымученная, как у большинства в "доме", а простая. Легкая. - Что-то не так в организме. Мне говорят - осталось три дня. А я ничего не чувствую. Мне ведь всего девятнадцать. С половиной. Я здорова, у меня ничего не болит. Но... с судьбой ведь не спорят? Да?
- Да. - Сергей отвел глаза. - С судьбой, черт бы ее побрал, не спорят.
- Вот я и говорю, чего стесняться? - Аня вдруг выпрямилась, и посмотрела ему в глаза. - Пойдемте со мной Сергей? Пожалуйста. В мой коттедж. - От резкого движения платок сполз с ее плеч и упал в пыль рядом со скамейкой. - Я живу в двенадцатом.
Сергей вдруг понял, что она сейчас заплачет. Просто возьмет и разрыдается прямо здесь, на скамейке. Он взял ее за руку, проглотил противный комок, вдруг образовавшийся в горле, и кивнул.
- Хорошо, Аня. Конечно. Пойдемте.
- Димка, привет!
Сергей лежал на кровати у окна. Рамы были открыты, и тонкие тюлевые занавески чуть колыхались, отбрасывая на противоположную стену серые тени. В душе плескала вода.
- А, очухался, алкоголик! Привет, привет! Как башка?
- Спасибо, болит.
- А то ж! Изрядно ты вчера укушался. Я уж думал с утра не встанешь. Но ты, старик, молодца - с утра прямо как огурец. Малосольный, правда.
- Ладно, хорош издеваться. - Мобильник тенькул, сигнализируя, что кончается заряд аккумулятора. - Слушай, Димк, вопрос к тебе, как к хирургу.
- Ну, давай, только по-быстрому. У меня рабочий день через полчаса заканчивается, а еще две истории писать.
- Слушай, Димк - такое дело. У нас тут в "доме" девушка одна... У нее болезнь странная - она не видит ауры. Не видит, сколько человеку осталось.
- Ну?
- Что - ну? Ты в этом понимаешь?
- А чего тут понимать? Врожденный дефект. Или приобретенный. Бывает.
- Слушай, Димк... А как его приобрести?
- Кого?
- Дефект этот.
- Ты чего, с ума спятил? На фига оно тебе?
- Ты скажи - знаешь как?
- Братец, ты еще того, не проспался, я думаю. Может тебе заодно уши отрезать, или еще чего? Ну, чтоб сразу? Чего мелочиться-то?
- Димк, я серьезно.
- Это противозаконно. На это никто не пойдет. Это не лечение, а наоборот. Калеченье.
- А если с согласия и по требованию?
- Все равно. Упекут в психушку и вся недолга.
- А... за деньги?
- Даже за деньги. Упекут обоих.
- А за время?
- Слушай, ты что, правда спятил?
- За время - можно?
- За время все можно. Но я тебе ничего советовать не буду. Я не псих. И не идиот. Это статья.
- Димк! Ты мне только скажи к кому обратиться. А? - Мобильник снова тенькнул. - Димк! У меня батарейка садится. Я к тебе заеду сейчас.
- Ты что, совсем охренел? Даже не вздумай. Услышит кто - меня враз из больницы попрут.
- Димк!
- Блин! Ладно. Хорошо. Пиши. Два девять семь, три один, пять ноль. Степан Викторович. Есть такой... Скажешь, что от меня. Он знает к кому обратиться. Но... мой тебе совет, братец. Проспись, и хорошенько подумай. Очень хорошо подумай. Слышишь?
- Да, Димк, спа... - Мобильник тенькнул три раза и отключился.
Сергей откинулся на подушке и посмотрел на потолок. Вокруг люстры летала муха. Ей оставалось жить двенадцать секунд. Сергей поднял с пола тапок, подождал чуть-чуть и бросил. На потолке отпечатался след подошвы, и черно-красное пятнышко. Так-то. С судьбой не спорят. В ванне выключили воду.
- Сережа, иди сюда. И принеси полотенце! Оно там, на комоде.
- Да, Аня! Сейчас иду. - Сергей улыбнулся и вскочил с кровати. - Иду!
Сергей поднялся по массивной мраморной лестнице, и позвонил в звонок. Не открывали долго - минут пять, а то и больше. Потом послышалась возня - кто-то бряцал цепочкой и отодвигал засовы. Дверь чуть приоткрылась - сквозь небольшую щель Сергей увидел кусок большой прихожей, и сморщенного старика в инвалидном кресле. Тот долго изучал Сергея, и наконец проблеял:
- Вы кто, молодой человек? Что вам нужно?
- Я, собственно к Степану Викторовичу. От Димы Белозерского.
- От Димы Белозерского? А зовут вас как?
- Сергей.
- И что вам нужно, Сергей от Димы Белозерского?
- Можно войти?
- Войти можно. - Согласился старик. Закрыл дверь, снова лязгнул цепочкой, и отъехал в глубь прихожей. - Входите, Сергей от Димы Белозерского.
Сергей вошел. Прихожая была настолько огромной, что о размерах квартиры страшно было даже подумать. И старик в кресле - на вид совершеннейшая развалина - был на поверку интереснейшим типом. Можно было предположить, что годков ему стукнуло под девяносто. И жить при это оставалось еще столько же. Даже больше. Сто три года, семь месяцев и двадцать два дня.
Ну, - пригласить гостя в комнату старик не соизволил. - что же вам надо, Сергей от Димы Белозерского?
- Вы - Степан Викторович?
- Я - Степан Викторович. Но это не ответ на вопрос. Я вас слушаю, молодой человек.
- Я собственно... Дима сказал, что вы можете мне помочь. Я не хочу видеть время смерти. Своей. И чужих. Я... не могу. Это возможно?
С самого утра шел дождь. Лил, превращая дорожки в саду "дома смерти" в маленькие веселые речушки. С липких липовых листьев падали вниз тяжелые капли, и с веселым плюхом погружались в огромные лужи, вздымая вверх коричневые брызги.
Дверь двенадцатого коттеджа была не заперта.
- Аня! - Сергей быстро вошел в комнату. Кровать прибрана, на подоконнике, в простенькой вазе - букетик ромашек. - Аня!
Тишина. У Сергея похолодело в груди. Черт! Еще рано! Еще есть несколько часов - пять или шесть - он не помнил точно. Немного, но есть! Он не мог опоздать!
Черт! Сергей забежал на кухню - никого, в ванную, в туалет - никого!
"Там ведь, это, говорят, принято, да? Типа чаевых. Им-то что? Плюс-минус два часа - невелика разница. А тебе пригодится, да?" - вспомнилось вдруг.
Да нет! К черту! Она же не может! Судьба есть судьба - раз есть пять часов - значит есть! С судьбой не спорят!
- Аня! - Сзади скрипнула входная дверь.
- Сергей? Как хорошо, что ты пришел! - Она бросилась к нему, уронив на пол свежесплетенный венок, повисла на шее, прижалась всем телом. - Тебя не было два дня... Я думала ты обиделся. Я... Я не хотела. Прости. Господи! Как хорошо, что ты пришел!
- Аня. - Он прижал ее к себе, зажмурился, зарылся носом в ее волосы. - Аня... Пошли отсюда.
- Куда?
- Пошли. Все будет хорошо, Аня. Все будет хорошо... Мы будем жить долго и счастливо. И умрем в один день. Как в сказке.
- Что ты говоришь, Сережа? О чем ты? В какой день?
Он улыбнулся.
- А вот этого я тебе не скажу. Не скоро. Еще очень не скоро. - Сергей посмотрел на Аню, и снова прижал ее к себе. Покрепче. - Пойдем. Поедем ко мне домой. Мне надо будет уйти на пару дней, но потом я вернусь, и все будет хорошо. - Он взял ее лицо в ладони. - Ты мне веришь?
- Верю. - Ответили ее глаза.
Андрон Семенович прикрыл дверь палаты, и встал перед рядком потертых стульев, на которых сидели ожидающие родители. Кивнул Геннадию и Марине: "Пройдемте в ординаторскую".
В ординаторской сел за стол, достал сигарету, закурил. Пригладил бороду. Снял голубую шапочку, положил на стол. Передвинул пресс-папье. Снял с шеи фанендоскоп. Снова пригладил бороду. Передвинул на место пресс-папье.
Марина смотрела на него с надеждой. С дурацкой, все побеждающей надеждой обреченного человека.
- Мда. - Андрон Семенович взял в руки шариковую ручку, зачем-то повертел ее в руках, и бросил обратно.
- Доктор? - Голос Геннадия дрожал.
- Увы. - Андрон Семенович развел руками. - Увы. Метастазы в лимфах. Это конец. Полгода - максимум, что ему осталось. Увы.
Марина разрыдалась. Слезы, сдерживаемые последние два часа хлынули наружу.
- Но он же такой маленький! Ему же всего три годика! Доктор!
Андрон Семенович снова развел руками.
- Господи! Господи! Сереженька! Мой Сереженька! За что! Если бы я могла! Если бы я могла отдать ему свою жизнь! Доктор! Господи, он такой маленький!
Андрон Семенович внимательно посмотрел на Марину, потом перевел взгляд на Геннадия. Тот сидел белый как снег за окном.
- А вы?
Геннадий сглотнул.
- Что?
- А вы? Вы тоже хотели бы отдать свою жизнь вашему сыну?
- Я... Что? Конечно! Господи, да что вы спрашиваете!
Андрон Семенович пригладил бороду, встал, подошел к окну.
- Ну что ж... Возможно, в таком случае, удача и улыбнется вашему ребенку.
- Ч-что? - Марина перестала рыдать и посмотрела на спину врача. - Что вы сказали?
- Ну, - Андрон Семенович отвернулся от окна и посмотрел на молодых родителей. - представьте, что такая возможность у вас есть. Вы по-прежнему готовы отдать свою жизнь своему ребенку?
- Конечно, - крикнул Геннадий, - но... Какая возможность? Вы... Вы издеваетесь над нами, да?
- Представьте, - Андрон Семенович заложил руки за спину, и покачался на пятках, - что есть такое место - неважно, другая планета, альтернативная реальность - не важно - где это возможно. Отдать свою жизнь другому. Добровольно, разумеется. Только добровольно. И я могу вас туда, мнэ-э, переправить. Вы готовы?
- Да! - Жарко воскликнула Марина. Слезы высохли, в глазах вновь заблестела надежда. Безумная надежда. - Да!
- Ну... - Андрон Семенович замялся. - Это будет вам дорого стоить, конечно. Но такая удача дается только раз в жизни, не так ли?
- Не важно! - воскликнула Марина.
- А... сколько? - Попытался спросить Геннадий, но наткнулся на испепеляющий взгляд жены и замолчал.
- Собственно, это не секрет. Все ваши сбережения. Продадите квартиру, машину - все. Там вам они не понадобятся. Вернее, их все равно нельзя туда переправить. Дорого? Да. Но ведь это - чудо. А чудо не может стоить дешево.
- И это все чем нам придется платить за чудо? - Геннадий недоверчиво покосился на жену. Мошенник? Очень похоже. Наживается на чужом горе, скотина. - Только деньги?
- Да. Только деньги. Это все чем вам придется платить за свою удачу. Согласны?
- Я согласна. - Быстро сказала Марина.
Геннадий молча кивнул. Интересно, подумал он, мне показалось, или он действительно выделил это "вам"?