Шендогилов Александр Владимирович : другие произведения.

Марш Отчаянно-Нечаянных

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
   ((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((((
  
   " МАРШ ОТЧАЯННО-НЕЧАЯННЫХ ".
  
   )))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))))
  
  
  
   Я почувствовал и ясно осознал, который уже раз в своей жизни, что пора просыпаться, пора вставать. ... Видимо, это чувство мне необходимо зачем-то, как и другим, наверное, тоже. Чувство, отделяющее одно состояние от другого, сигнал о том, что - то, что будет дальше, уже не будет являться тем, чем оно было ещё одним мгновением назад, и мы никогда не сможем это изменить, так как бессознательно подчиняемся программе, принимая и исполняя этот сигнал к пробуждению. ... И ещё. Эта программа даёт нам уверенность в том, что теперь-то мы безошибочно сможем сами отличить сон от реальности, так как между ними всегда есть граница, переход из одного состояния в другое. Ежедневный - выход и воскрешение, перед ожидаемо-добровольным подчинением отречению от реальности, и вхождением в неожиданно-бессознательное, в котором изменяются и все наши чувства. Хотя они, как и мы, тоже подчинены сигналу перехода, оттуда - сюда. И всегда неразрывно следуют за нами. ... Но то, что ещё вчера нам казалось таким нереальным - для кого-то может быть обычным - завтра. Что-то всё же происходит с нами в тот самый момент перехода из одного состояния в другое, что-то изменяется вокруг нас. Пусть по времени это и занимает всего лишь мгновение, а вот по ощущениям - мы, как будто всё время попадаем на разные новые планеты, но они все имеют одно и тоже название, для удобства запоминания.
  И всё это само уже и есть - чудо нашего бессознательного перемещения из "ничего" в границы "безграничного", с правом на передачу сигнала, пропущенного через нас, как самый важный элемент сложнейше-выстроенной системы чувств, переживаний, страданий и радости. ...
   Я сразу же сумел сориентироваться в новом для меня пространстве. Моя рука сама потянулась и нажала на клавишу радио, передавая сигнал от сложного биологического организма, который способен принимать все сигналы вселенной, простейшему электронному устройству, просыпающемуся мгновенно, без всяких там сомнений и размышлений, и одинаково реагирующему на любые внешние воздействия. Так уж было кем-то заложено в его программу. Как, ни
  странно, но бодрый детский голосок послал мне оттуда ответный сигнал задорной песней:
  
  Ясно, ясно, ясно-о-о
  Ясно, ясно - мне-е-е
  Наша жизнь прекрасна
  Мы живём в говне-е-е.
  
  Всё ведь тут знакомо
  И понятно нам
  Жить в говне приятно
  Всем, как мы скотам.
  
  Ля-ля-ля. ... Ля-ля-ля.
  Ля-ля, ля-ля, ля-ля
  Ля-ля, ля-ля. Ля-а-а-а ...
  
  ... И этот сигнал, очень похожий на азбуку Морзе, был принят не только мной. Сразу же, пока я ещё соображал, что же это происходит, и где я, припев этой, простенькой, на первый взгляд, песенки подхватил суровый мужской хор, отражая и усиливая его басами, для передачи послания ещё дальше:
  
  Не путайте нас с котами!
  Мы дети другого семя
  Признаемся - сами,
  Как папе и маме
  Мы - скотское племя!
  Мы - скотское племя!
  Для нас никогда
  Не меняется время.
  
  Ля-ля-ля. Ля-ля-ля.
  Ля-ля, ля-ля, ля-ля.
  Ля-ля-ля, ля-ля-ля. ...
  
  
  ... С последним аккордом этого зашифрованного послания диктор буднично так напомнил всем вновь прибывшим, что эта песня совсем недавно заняла первое место на детском Евровидении. Он явно хотел сказать, что-то другое, но у него не хватило смелости соврать. Да, пора уже было жить по-новому. ... Пора было вставать. Пора подниматься. Просыпаться нужно было. ... Я отогнал от себя надоедливый последний сон. Открыл глаза, ... но об этом чуть позже. Пусть пока всё останется так, как и было. Потому что я не смог сразу нащупать ногами свои домашние тапочки у кровати. Их там, просто, не было. ... Да и как я их мог нащупать, когда моя кровать зависла на орбите в открытом космосе. Рядом проплывал ещё, какой-то спутник. Я его просто реально видел после своего пробуждения и ещё подумал тогда про себя - "Что это за херня такая? ... Я же уже проснулся". - Тумбочка с часами парила, кстати, тоже рядом, как пристыкованная к кровати в один научно-исследовательский комплекс, а вот тапок моих не было. - "Может быть, они на Землю упали? Вот же кто-то найдёт их там. Повезёт же кому-то. Да, это, если они вместе, вдруг, свалятся с неба. Тогда - да! Хорошие же ещё были, новые почти тапочки. ... Кожаные. Удобные такие. Мягкие. Кожа была хорошей выделки. Сколько я их и поносил-то? Да, ... жалко. ... Нет, не найдут. Не найдёт их никто! ... Можно немного успокоиться. Это же - научный факт. Не я это всё придумал. Они же должны будут сгореть в плотных слоях атмосферы, как две небольшие кометы пролетят мои тапочки над планетой. Не достанутся, значит, они никому. ... А что это я всё про тапочки свои ною? Откуда во мне такая мелочность с самого утра? ... Ах, да! Дышать-то здесь нечем!". ...
  
   -:-
  
  ... И в то же время, ветер, где-то с воем продувал насквозь пустынную улицу, перемещая потоки холодного и резкого воздуха, развращая и вращая все придорожные знаки и указатели. ... Вот и осень пришла. Никто ведь никогда не любил эту осень, а она всё время приходила и приходила, несясь верхом на ураганном ветре, изгибаясь и шевеля, тысячами своих оголённых рук, очень похожих на ветви уснувших деревьев. Предвестница холодов и приступов помешательства. Мне иногда так и хотелось забраться на самое высокое здание, дерево, трубу, памятник и крикнуть оттуда ей:
  
  Осень, осень!
  Мы все просим
  Мы все просим:
  Уходи!
  
  Умаляем!
  Мы страдаем
  В эти пасмурные дни.
  
  
  И всё, ... больше ничего не кричать. Только эти немудрёные слова древнего заклинания для отмены - смены времён года, а, может быть, это бы стало новым лекарством для всех обострённо чувствующих осень. Но и это мне никогда не разрешали сделать угрюмые, как осень, странные люди с повадками обречённых на вечный холод. Добровольные охранники осени. Они всегда - не улыбались, хотя, может, это по погоде было так у них заведено от рождения. Но важным, несомненно, было то, что они всегда появлялись неизвестно откуда, как сырость и туман, всегда в строго-сером настроении, и постоянно стягивали меня за ноги, подозревая в том, что у меня могут появиться там и другие зарифмованные просьбы-заклинания или, что ещё хуже - молитвы. Сегодня осень - уходи, а завтра что? Ведь на все молитвы нужно же будет отвечать в установленном порядке и в отведённые для этого сроки. А кому этим, вообще, хочется заниматься? И они хватали меня своими холодными руками за мои тёплые ноги, хотя и без тапочек. Всегда с одним и тем же боевым кличем - "Слазь, сука!!!". Они тянули меня, а я всегда тянул с ответом им. ... Вот поэтому осень и приходила всякий раз разнузданно и развязано, как к себе домой. А может, это и был её дом? ... Её. Не наш. Но поделать с этим мы, как, впрочем, и всегда раньше, особо ничего не могли, и, в основном, мы просто прятались от неё по, пока ещё, своим домам и квартирам. Выжидали, и согревались молча разными мыслями. Тупо смотря в окно и, изредка, в себя, ... в окне. За которым, эти странные люди, не по погоде, скрытно смеялись, не подавая вида, когда подбрасывали вверх, у себя над головой, пожелтевшие листья, отмечая так свою очередную победу. С большими надеждами на самоудовлетворение, хотя бы в этом. И даже дворники боялись сделать им замечание в этот момент, так всё было серьёзно и строго отрепетировано у них. Прямо, завораживало это зрелище, а дворников так особенно. Оно прямо доводило их до страшных галлюцинаций. ...
   Где ветер всё лютовал и лютовал неистово, выл, завывал и гудел в бешенстве, безнаказанно гоняясь за листьями, бумажным мусором и одинокими смельчаками, всё же решившими выйти в такой момент на улицу. Прямо, головы готов был сорвать со всех прохожих. Ему-то было можно это делать. ...
  
   -:-
  
   По безлюдной улице Энтузиастов катилась оторванная ветром женская голова, за которой гналось обезглавленное тело. Голова взывала к телу, когда ей не мешал асфальт: - Ну что же ты, Тамара! ... Как же ты будешь без меня? ... Не оставляй меня! Догони-догони! ... Скорее, Томочка! ... Скорее-е-е-е-е! - перешла она почти на визг. - У меня такое плохое предчувствие. ... Я так боюсь, ... что там вот, за тем углом, меня поджидает окончательно запутавшийся в тактических схемах футболист с хорошо поставленным ударом с правой ноги. ... Не дай ему, Томочка, навесить в штрафную площадь! Костьми ложись под удар! ...
   Странные люди безразлично и уныло смотрели одним глазом из-за посеревших вмиг деревьев на происходящее, но не вмешивались, команды им не было пресекать такие разговоры и просьбы. А так, чего только в жизни этой не бывает. Это же осень. Она многолика в своей сырой подлости. ... На все нестандартные ситуации инструкций не придумаешь. Ветер внезапно может поменять любое направление.
   ... Тело же старалось изо всех сил, но ветер не давал Тамаре ухватить за закрученные в локоны волосы свою голову. И короткими порывами, как бы, играя с ней, укатывал её голову всё дальше и дальше, когда казалось, что Тамара вот-вот сможет уже дотянуться до неё своими озябшими на холодном ветру руками.
  - Томочка, ну, ещё разок! Постарайся, пожалуйста! ... Ты же можешь. У тебя получится, - подбадривала Тамару её голова. - Если ты захочешь, у тебя обязательно всё получится. Я верю в тебя, как в себя! Ну, вспомни, как ты буквально в прошлом году на концерте таранила мной охрану, а потом ещё долго качала мной в такт музыки. Как развивались тогда наши с тобой локоны! Помнишь тот вечер, Тамара? ...
  
  Нам вечер этот не забыть
  Что может в жизни лучше быть?
  Когда на концерте шансона
  Ты телом рвалась к микрофону
  Ты рвалась! ...
  А порвали тебя
  И тебе ...
  Все сорвали одежды
  Между грифом и струнами вжав
  Твою боль и простые надежды.
  
  И рвала твою душу гитара
  Но не знала она,
  Что ты - не Надежда.
  А просто - Тамара ...
  
  И не боялись мы никогда с тобой,
  В спину брошенной лживой молвы
  Пусть себе врут, что хотят
  Они все - волоска недостойны
  С твоей мудрой такой головы.
  
  - ... Ну, что - вспомнила теперь, дура ты безголовая? - ещё раз спросила голова, уже теряя всякое своё терпение, отбросив всякую патетику и оставив позади себя последние свои надежды на чудо. - "Ну, и досталось же мне тело, ... врагу не пожелаешь такого", - успела ещё подумать она. А потом было небольшое затемнение в глазах, вспышка и чувство свободного, далёкого полёта, после которого она услышала, как взревел весь стадион "Динамо", когда её вытянул из самой "девятки", своими мягкими большими перчатками, в красивом прыжке, вратарь Юра. ... И она сама от счастья закричала вместе со всем стадионом: - Динамо!!! ... Динамо!!! ... Динамо!!!
  Юра не стал кричать вместе со всеми. У него было совсем другое настроение в этот его временной отрезок жизни. Он с грустью посмотрел ей в её расширенные зрачки и прямо спросил: - Почему я должен это делать? ... Ты же когда-то была женщиной, может, и не совсем, конечно, обычной, но и ты же тоже мечтала, как и все о своей семье и о детях. Зачем же ты так сама поступила с собой? Зачем ты пошла на это? ... Ты вообще вменяемый человек?
  - А что уже я такого особенного сделала? - быстро застреляла глазками по сторонам Тамара. - И чего тут трагедию-то разводить. Нужно приспосабливаться к любым ситуациям. Ты сам вон такой. Мы все так устроены. Ну, получила я разок по голове своей, это же со всяким может запросто случиться. Но зато же я на "Динамо"! На самом "Динамо"! И на меня простую, самую обыкновенную из себя женщину сейчас смотрят сотни тысяч разгорячённых мужчин. А так, кто бы меня просто так сюда пустил бы? Кому я вообще нужна в обычной жизни без галлюцинаций? Я что полная дура, совсем уже думаешь, и не понимаю ничего. ... А ты, кстати, сейчас сам как? Свободен? Какие у тебя там планы на сегодня после игры? ... Может, куда-нибудь сходим вдвоём?
  В Юриных глазах появилось сначала непонимание, потом пришла жалость, и он спросил: - А ты себя-то со стороны видела?
  - С какой стороны? - не поняла его Тамара, и скосила свои зрачки сначала влево, потом вправо.
  - Нет, ты действительно, необычная женщина, - обречённо признался ей Юра. - Я же сейчас не об этом вот пытаюсь до тебя докричаться в самое твоё ухо. (Весь стадион всё ещё продолжал скандировать - Динамо!!! ... Динамо!!!). Ты вот мне лучше ответь, может быть, там, откуда ты прилетела, смогут мне объяснить - сколько же это будет ещё продолжаться?! ... Мне уже за пятьдесят! А я всё никак не могу выйти из этих ворот. Из этих проклятых ворот. Из этих рамок. Стоит мне только закрыть свои глаза, хотя бы на секунду - и я уже тут! Стою, как вкопанный. На моих руках перчатки. И я весь в диком напряжении жду прострела или навеса. Я всё время в диком перенапряжении. Я не знаю, чего мне ещё вообще можно от вас ожидать, что ещё может прилететь мне в мои руки. ... Я что, всю жизнь свою обречён, так стоять вот в этих воротах? В этой рамке? Всё принимать на себя, ловить налету, всё понимать и поэтому всем всё прощать?! ... Я не хочу этого больше! Не могу я больше так. Я не хочу больше марать свои руки. Мне это надоело делать. ... Я не буду тебя выбивать в поле. ... Отпустите меня, пожалуйста. Я сам уйду и оставлю вам ваши перчатки.
   Хотя сразу его тело, вопреки его рассудку, и сделало всё так, как надо: когда он крепко встал уже на ноги, поднялся и стал хорошо зарабатывать. Его руки сами, машинально, вынесли счастливую голову Тамары чуть вперёд и вправо. И правая нога его сама оттянулась слегка назад для удара, чтобы выбить её далеко-далеко в поле, чего и ждал от него весь стадион, который парил себе ... сам по себе в себе, вместе с жёлтыми колонами и арками своими. ...
   Но что-то, в самый последний момент, дрогнуло у Юры внутри, что-то там случилось и обожгло его. ... Это всё была наша общая фантомная память-боль, которая была, есть и будет всегда и у всех. Стоит только нам услышать, хотя бы в пол уха: - "Динамо!!! ... Динамо!!! ... Динамо!!!". ...
   И голова Тамары, не придумала ничего лучшего для ответа на такой пронзительный крик души, на все Юрины переживания и сомнения в себе, как только томно и слишком тягуче пропеть: - Пусть простят меня папа и мама-а-а. Но люблю я-а-а-а ... только Динамо-о-о-о-о-о! ... Я так сильно Динамо люблю, что готова отдать жизнь свою-у-у-у-у-у-у-у. ...
  
   -:-
  
   ... Тело Тамары безвольно развело руками, окончательно потеряв свою голову из виду. ... Момент был упущен, но внутренне чувство самосохранения подсказывало ей, что она уже катастрофически сейчас опаздывает на работу. Задержалась она здесь слишком. И совсем уже нет времени заниматься ей всякими этими глупостями. А если она опоздает ещё раз, с головой или без, то от этого могут быть очень и очень большие неприятности. Её босс не любил опозданий.
  
  Не бывает свиданий
  Без опозданий.
  Мы спешим меж людей
  Чтоб услышать признание.
  
  Мы спешим
  До потери сознания
  Мы летим
  Огибая машины и здания. ...
  
  ... Кажется, Тамара успела. Так ей показалось. В приёмной всё было спокойно. Дверь в кабинет шефа была, как всегда закрыта. На её столе было пусто. Никто ещё не успел принести никаких документов на подпись. Она ощупала всё своими руками. Но внутренняя интуиция ей подсказывала, что она не одна здесь, в этой комнате. И тогда, сделав небольшое усилие, внутренним, утробным голосом она громко спросила: - Кто зде-е-есь?! ... Я вас чувствую.
  - Это я, Тамарочка, - ответили ей скромно из угла приёмной.
  Тамара узнала этот голос. Он принадлежал академику-изобретателю Кристалову.
  - Ну что, снова изобрели, какую-нибудь глупость? - спросила Тамара, как бы, между прочим, засовывая свою сумочку в нижний ящик стола и по памяти, включая компьютер.
  - Нет, Тамарочка, я сегодня вам принёс ...
  - Не букет из алых роз! - не выдержала Тамарочка, и вставила своё окончание фразы. Ей самой это так понравилось, что она не смогла удержаться и очень грубо, потому что, утробно, расхохоталась: - Ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха!!! Ха-ха-ха!!! - У неё это получилось так раскатисто и громоподобно, что даже сработала противопожарная сигнализация во всём здании.
  Тут же в приёмную заглянул главный пожарник Семён в грубом парусиновом костюме и в надраенной до блеска медной каске на голове. Его, видимо, сорвало прямо со свадьбы. Потому что, в последнее время, ни одна свадьба не должна была проходить или обходиться без присутствия пожарного расчёта. Расчёт в этом был простой: Тамара сама печатала этот указ, введённый задним числом, и обязывающий всех брачующихся граждан и гражданок, не зависимо от их сексуальной ориентации, обязательно приглашать на свадьбу пожарных, как и всех остальных гостей, пригласительной открыткой. Это было сделано в интересах, и по просьбам, самих же граждан, чтобы, не дай бог, не испортить всем торжество, внезапно вспыхнувшим пожаром любви. Услуга была, конечно же, платной.
  - У вас всё в порядке? - сразу спросил Семён, а потом уже закусил грибом с вилки. Для него - дело было, прежде всего.
  - У нас всё в большом порядке. Мы здесь не играем в прятки, - гортанно выпалила ему Тамара.
  - Эх! - Семён спрятал именную вилку, подаренную ему на его юбилей, в карман своей робы, и сильно ударил в ладоши, потом по голенищам своих сапог, себя по ляжкам, и прошёл ещё небольшой кружок вприсядку, по привычке, произнося, таким образом, тост: - Мы же вот, простые, как луговые цветы, пожарные, очень хотим пожелать вам сегодня, всегда, и дальше тоже ещё, больших успехов и счастья в вашей этой жизни! ... Эх! Мама моя! Мы же хотим по-простому, чтобы всё у нас тут было. И ничего нам за это не было. А когда это у нас тут всё так хорошо будет, нам же самим и лучше тогда будет всем. Если так подумать. А как же по-другому оно может быть? На вас же вся наша надежда в дальнейшем и будет. Приходите к нам, когда родите, мы вам поможем, чем только сможем. Это нужно ж понимать и помнить всегда. И в горе, и в радости нашей. ... Эх! Горько! Горько-о-о!!! ... Пошло-пошло, поехало! Поехало! Пошло! Пошло! ... Если здесь у вас всё в таком надёжном порядке, то я тогда лучше вернусь на свадьбу, - крикнул он, опомнившись, уже из коридора. - И передайте мой большой привет шефу-у-у!
  - Идите-идите, я всё передам, - ответила ему всем своим глубоким нутром Тамара. И уже по-простому, по-душевному, обратилась к Кристалову: - Вот видите, Кристалов, как люди работают. Себя же не жалеют. Пользу приносят любыми частями своего тела. А он же уже давно на пенсии по инвалидности. ... И суставы у него уже давно не те, что раньше. А я помню его ещё молодым, стройным и гибким. Когда и голова его ещё работала нормально. Он ещё тогда всегда сальто делал в конце с пируэтом таким необычным. ... Поучились бы вот, Кристалов. ... А вы всё придумываете, что-то там, ... неизвестно чем, ... и зачем. И это в такую-то погоду, когда так тоскливо на душе. И не поймёшь сразу, почему скребут там кошки. И зачем они это делают. ... Может, что-то не так у меня, в самом деле? ...
  
   За окном, с улицы, вслед за порывом ветра, послышался шум и крики толпы: - Осень! Осень! Уходи! ... Осень! Осень! Уходи! ... Осень! Осень! Уходи!
  Потом визг тормозов. Глухой топот ботинок. И голос в мегафон: - Граждане расходитесь! Вы не имеете никакого права прогонять осень. Это находится не в вашей компетенции. Соблюдайте закон! Закон прямо запрещает осенью прогонять осень. Все это можно делать только в строго отведённое законом время осеннего равноденствия и в местах, в которых вы не будете мешать остальным людям, собирать опавшие листья для гербариев! Расходитесь! Иначе к вам будет применена грубая сила притяжения к земле!
  Но толпа не унималась: - Осень! Осень! Уходи! ... Осень! Осень! Уходи!
  Снова топот. Глухие удары. Женский визг и крики боли, заглушаемые отборными ругательствами: - "Я тебе, блядь, дам! Осень она не любит! Ты у меня, сука, зиму во все сугробы любить будешь!" ...
  
   -:-
  
  - Зачем они это делают? - спросила Тамара у Кристалова.
  - Вы это про кого спрашиваете, Томочка? - шёпотом спросил Кристаллов, озираясь.
  - Ох, я ещё не знаю. Я для себя ещё не решила. На меня, что-то эта погода так плохо влияет. Я последнее время уже совсем стала, какой-то рассеянной, несобранной такой. Я совсем свою голову потеряла.
  - Может, это любовь, Тамара? Люди всегда от любви теряют свою голову.
  - От любви? - удивилась Тамара.
  - Да-да, Томочка, от неё. От любви. Это великая сила. Самая великая, я бы сказал:
  
  Нет ничего сильнее слов!
  В которых суть земли - любовь!
  Любовь - те зёрна, что взрастают
  И ничего не замечают
  Их сила в том
  Что всем и всё они прощают.
  Они растут ...
  И побеждают!
  
  - Ближе к делу, господин Кристалов, - вернула его к сути событий Тамара. - Что вы там снова изобрели такого невиданного?!
  Кристалов очень оживился, и быстро скинул с себя короткое оцепенение любовным дурманом, безусловно, лишним в этом момент его жизни: - Это будет настоящим прорывом, Тамара!
  - Ох! - вздохнула, не веря этим словам, Тамара. - Это уже было. И не один раз. Надоело уже всем гордиться впустую.
  - Нет-нет-нет, - резко отмёл все сомнения Кристалов. - Это, действительно будет прорывом. Настоящим, неподдельным, невыдуманным! Мы им всем! Мы их!!! - пригрозил он в окно кулаком. - ... Клянусь земным притяжением! ... И тем высоким доверием, что всегда мне оказывал главный конструктор. Чтоб меня, Тамара, внутренние противоречия разорвали пополам на две равноудалённые и независимые друг от друга части моего сознания!
  - Это очень серьёзная клятва, - сказала Тамара, и пошарила в ящике стола, ища помаду. Она явно занервничала. Найдя её, и открыв, Тамара на секунду замерла, потом, вспомнив, что красить-то особо нечего со злостью зашвырнула её обратно в стол: - За такие слова с вас могут и спросить потом, господин Кристалов! Вы к этому будете готовы? ... Не собздите, профессор, как в прошлый раз? - не смогла она удержаться от грубого, но достаточно прямого вопроса, чтобы всё окончательно прояснить для себя. - Это, когда вы убедили всех нас наводнить всю Европу этими, как их, даже уже забыла я! ... Ну, тем, чем у нас сейчас все наши свободные помещения забиты под завязку? ... Ну? Как это? ... Вот голова моя содовая. ... Самозатачивающиеся ломы! Вот! ... Тьфу, ты! Даже выговорить тяжело мне эту гадость, а не то, что поднять её. ... И это мне-то, с моим таким большим опытом работы здесь. Я же их сама ещё была вынуждена сортировать. Ой, как вспомню это! ...
  - Нет-нет, Томочка, сейчас всё будет действительно очень серьёзно, - решительно отверг всякие сомнения Кристаллов. - Вони, обещаю вам, больше не будет! Я всё просчитал на калькуляторе. Три раза. И ответ совпал с девяносто процентной возможностью всех наших желаний. Консолидация полностью в рамках общепринятых в Европе норм. Это очень высокий рейтинг по всем стандартам, как их не считай.
  - Тогда! - Тамара постучала своим ноготком по столу и протрубила во всю мощь: - Документы на стол, профессор!!! ... Пусть настанет момент долгожданной истины!
  У Кристалова задрожали руки, выступил пот. ... И он неожиданно так для себя, вдруг, заплакал: - Нате! ... Нате! Забирайте! ... От чистой же души я всё отдаю, отрываю от себя, прямо, с мясом отрываю.
  - Мяса не надо, - сразу отвергла это Тамара. - Мяса у нас и так хватает.
   Но Кристалов не обращал на это внимания: - Для нашего же общего дела. Для народа стараюсь! ... Для страны и её имиджа. ... Берите, пока я не передумал, - Кристалов шлёпнул увесистую папку на стол. Прямо перед Тамарой.
  Тамара ощупала всю папку руками: - Приятная она, ... и большая. ... Хорошая папка. ... Значит, поступим так! - Тамара открыла и полистала папку, не глядя. Просто было нечем и некогда. - Сегодня мне что-то нездоровится, - извинилась она. - Изложите ка вы мне сами всё, Кристалов, своими словами, суть вашего этого изобретения. Но только коротко и понятно, чтобы я могла потом дать пресс-конференцию для иностранных журналистов.
  - Томочка, дорогая моя. Это я с удовольствием. ... Мне в последнее время не давала покоя одна неприятная и очень навязчивая до одури мысль. Она даже сложилась у меня в одну странную словесную формулу: "всякая наша внешняя независимость находится всегда в сугубо строгой нашей внутренней зависимости перед независящими от нас обстоятельствами зависшей над нами враждебности и зависти". И ещё одна странность. Эта формула будоражила мой мозг только, когда я лежал на левом боку. На спине я думать не могу, потому что всегда храплю, даже если и не сплю. А на правом боку ко мне всегда приходят только разные там эротические мысли. ... Почему вот такая несправедливость? Как нам вырваться из этой зависимости в себе? И действительно стать независимыми от всего и всех. С этим же надо срочно что-то делать, Тамара. ... Я ночами тогда вообще перестал спать на правом боку. Запретил себе строго отвлекаться. И придумал! Нашёл! Вот здесь! - Кристалов опустил свои ладони на папку. - Наше будущее!
  - Не томите, Кристалов. Что там? А будете тянуть из меня жилы, так я соберусь и уйду на обед. ... Хотя, теперь я и не знаю, для чего он мне нужен. В таком моём состоянии.
  - Нет-нет, Тамара, постойте, - взмолился Кристалов. - Вы сейчас окончательно потеряете голову. ... Это! ... Секретный чертёж! ... Всего в одном экземпляре. ... Педального троллейбуса, - сказал он шёпотом.
  - Чего-чего? - не поняла Тамара профессора.
  - Педальный троллейбус! Вот наше будущее и путь к нашей истинной независимости, - повысил свой голос Кристалов.
  - И вы в этом полностью уверены?
  - Абсолютно! А вы сами подумайте своей головой, Тамара, что же нам ещё сможет помочь в нашей-то ситуации теперь. Только педальный троллейбус сможет нас вывести и ... вывезти из неё, хоть куда-то. А там мы ещё посмотрим, ... куда мы заехали там. ... Это же и любому дураку понятно!
   Тамару, от такой информации, как будто ударило током, мелко затрясло, передёрнуло всю, приподняло немного, и сорвало туфли с её ног. Это явно было знаком. - Согласна с вами полностью! - вскричала она. - Это озарение! Я и последней пары обуви своей не пожалею на это дело! ... Скорее! Нужно успеть. - Тамара рванулась к щитку на стене, где дожидался своего часа большой рубильник с надписью - " Великий прорыв ".
  Рубильник был резко замкнут. И пошла дрожь, сразу по кабинету, затряслась мебель, потом по зданию, заходили стены, а потом уже и по всей остальной земле. ... Что-то щёлкнуло, заискрилось, ухнуло. И за окном сразу же послышалась чёткая строевая песня:
  
  Я в педальный троллейбус. ... Раз! Два!
  Зайду не спеша. ... Раз! Два!
  Пусть несёт меня ... Раз! Два!
  В дальние дали!
  Ох! И жить хорошо! Ох! И жизнь хороша! ... Раз! Два!
  Когда смазаны густо педали! ... Левой! Левой! Левой!
  
  Это - народ, получив очередной импульс, пошёл дружными колонами на работу, собирать педальные троллейбусы из всего из чего только можно. ...
  
  - Так-так! Дело пошло, поехало, - с гордостью протрубила Тамара. - А что там у нас по телевизору? - она по привычке нажала на клавишу пульта, сама не понимая зачем. Таково было её общее возбуждение, что она не отвечала полностью за свои поступки.
   Во весь экран, по диагонали, мужская голова со слезой в одном глазу читала стихи перед овальным залом:
  
  Если Родина мне скажет: - " Заслужил! ... Носи медаль!".
  Я отвечу ей: - " Не надо! ... Дай мне, Родина, педаль".
  Соберу все силы
  В жилы!
  Крутану, сорвав резьбу!
  Будем, Родина, счастливы
  И спасибо за судьбу.
  
  Ну, а что сломал
  Болты я.
  Мне того совсем не жаль.
  Ну-ка, Родина, найди мне
  Ещё большую педаль! ...
  
  
   Кристалов снова зарыдал: - Как же это всё верно сказано, Тамара. ... В самую же суть попали, вот мерзавцы, ... какие меткие. ... Я об этом и мечтать-то не мог никогда. ... Даже на правом своём боку, не говоря уже, обо всех остальных своих разных позах. Я же так далеко и не заглядывал. Не просчитывал я этого. Даже, где-то боялся я туда заглядывать. ... А они всё поняли сразу! Это же наш народ, Тамара. Ух! Какой же это народ! ... Я им так горжусь! Меня даже выворачивает всего на изнанку от такого народа. Перекручивает до рвоты от гордости за него. ... И ничего я не пожалею, чтобы он жил хорошо. И ещё даже лучше того. Пусть себе хотя бы живёт он. А там мы ещё посмотрим. Мы ещё поборемся и послужим ему. ... Тамара, я же вот вам всего ещё не рассказал. Но у меня в набросках, почти уже готовы проекты, ... это - педальный экскаватор, педальный грузовик и ... педальный самосвал большого тоннажа.
  - Тише, прошу вас тише, Кристалов, - успокоила его Тамара. - Не нужно сейчас об этом. Нужно всегда помнить, что вокруг очень много шпионов. Китайцы так и рыщут вокруг в поисках новых технологий, а вы так беспечно здесь болтаете обо всём. Да, кстати, вы не обижайтесь, Кристалов, но мы будем вынуждены вам заклеить рот на некоторое время. Это - для нашей общей пользы нужно, - Тамара нажала на кнопку переговорного устройства. - Секретный отдел?!
  - Да! - отозвались в динамике.
  - Срочно пришлите кого-нибудь заклеить рот Кристалову, а то он несёт всякую чушь.
  - Сейчас сделаем, Тамара Викторовна. По какому коду секретности будем работать?
  - Я думаю ... по второму. Пока обойдёмся лейкопластырем. А там посмотрим. ...
  
   -:-
  
  
  Я вырос и стал большим
  Мои ноги выше всех зданий
  Я уже не хочу быть плохим
  Не хочу быть по жизни - крайним
  
  Я хочу и топчу все дома и машины
  Я бегу и глотаю "фастфуды" и пиццы
  Я могу быть огромным ртом
  Мне не нужны ваши границы.
  
  
   ... Когда я проснулся, как мне это показалось тогда, окончательно, поверив в произошедшие изменения. И уже не обращая никакого внимания на своё необычное расположение в пространстве и полное отсутствие воздуха, я всё же решил жить, как обычно, и ни в коем случае не отказываться от всех своих привычек. ... Но прежде чем умыться и почистить зубы на ближайшем от меня спутнике, хотя вокруг их кружило более чем достаточно, а многие даже, судя по ярким надписям, предлагали бесплатную парковку и туалет. Я с чувством надежды на реальность этого чувства, всё же сбросил с тумбочки за ненадобностью эти так ненавистные мне часы-радио, откуда мне, зачем-то постоянно приходили обратные сигналы, что я обязательно должен всегда жить в дерьме, что я просто обязан это делать по уже ранее заведённой кем-то привычке. И именно для этого я должен был срочно вернуться с орбиты, даже без утерянных тапочек. Мне бы всё простили там на Земле. ... Но для меня ещё здесь, в открытом космосе, оставался один неразрешимый вопрос к себе, без ответа на который у меня бы просто не хватило сил вернуться обратно: - А зачем мне эти чужие привычки и почему я не имею никакого права отказаться от них? ... Может быть, чтобы не нарушать связи времён со своими предками, которые только в похабных частушках и могли полностью раскрыться и глубоко выразить весь свой богатый внутренний мир? ... Но зачем? Зачем им идти на такие нравственные страдания и сложности в передаче своих привычек при помощи частушек, сигналов радио и меня. Это было слишком сложным для всех в плане понимания логических связей времён. А любой сбой в логических связях всегда граничит с сумасшествием, и неправильным, до неприличия, пониманием, любых принимаемых сигналов, даже очень правильных и нужных. ... Мне вот, почему-то, никогда в начале застолья не нравились эти похабные частушки, в конце - это другое дело. Там - я был уже другим. У меня играла кровь. ... Но я-то всегда ждал, как манны небесной, похабного рок-н-ролла в начале. Ему я почему-то верил сразу же, даже не понимая всей глубины знакомого и родного мне смысла в незнакомых словах. Хотя мой внутренний голос всегда и предупреждал меня об этой ошибке: - "Ты не способен любить свою Родину и частушки равномерно, на всём протяжении застолья, так как любят это делать все остальные. И тебя только уже за одно это повесить мало. Ты враг и предатель. Пока ещё - сам себе".
  - Но почему всегда нужно за это обязательно вешать? - всё же, сопротивляясь, сомневался я, где-то.
  - А как же тогда поступать с такими выродками, как ты? ... Прощать вам всё? ... Нет! - совсем не сомневался в ответ, по привычке, мой внутренний голос.
  - А повесь меня плакатом на стене!? - тогда вдруг предложил я сам себе, по привычке. - Я, может быть, хотя бы так привыкну к этой вашей привычке всех вешать. И так всем хорошо сразу станет. И красиво же будет. Не нужно забывать и о красоте. Даже в тюремных казематах должны висеть картины мастеров эпохи Возрождения, чтобы удовлетворить эту вашу привычку всех вешать. А я-то всего, что прошу, так это повесить меня хоть каким-нибудь плакатом.
  - Каким ещё плакатом? - он всё равно не понимал меня.
  - Лучше, конечно, с иностранной надписью:
  
  Fuck your - mother
  Fuck your - father
  Сидит в нас в виде приказа:
  Этот внутренний импульс
  Движенья - вперёд!
  
  А в остальном мы -
  Очень тихий и добрый народ -
  Fuck your whole
  Fucking world. ...
  
  
  
   Но вышло-то всё совсем по-другому. ... Так уж, оно получилось, что сигнал обратного послания послал меня самого куда подальше. А там, куда меня послали, я смог быть только немым свидетелем зарождения новой вселенной без обратной связи с правом изменения старых привычек.
   В этот раз я действительно попал, таким образом, наглядной агитацией, в пустой сельский клуб, где играл пьяный, слепой баянист, а молодая девушка Тамара одиноко отбивала каблуками в такт ожиданию такого же молодого и сильного самца. Чтобы, поддавшись желанию к размножению, исполнить своё истинное предназначение, прямо здесь; на пыльном, дощатом полу. И, при этом ещё, получить наслаждение на многие поколения вперёд:
  
  Не могу я больше ждать
  Кому грудь дать подержать
  Не найду я милого
  Чтоб меня насиловал.
  
  Эх! Эх! Эх! Эх! ...
  
  По деревням я пошла
  Я пошла в Садистово
  Чтоб милёнок меня взял
  И ... терзал неистово.
  
  Эх! Эх! Эх! Эх! ...
  
  А в Садистово-то - жуть!
  Мелкий хрен не слаще редьки
  Этим нас не обмануть.
  
  Эх! ... Эх! ... Эх!
  
  И пошла я в Педофилово
  Там найду себе я милого
  Ну, а если снова - нет
  Я куплю в Москву билет. ...
  
  Тамара на меня не обращала совсем никакого внимания. Я, как самец её не устраивал. Я-то был для неё всего лишь обычным агитационным плакатом на бревенчатой стене клуба, плоским парнем с отбойным молотком на плече и лучезарно белой улыбкой, без всяких там половых признаков, если не считать таковыми отбойный молоток. На плакате я был всем доволен и устремлён взглядом в их будущее, в их будущие поколения, где бы они меня там не встретили потом:
  
  На плакатах улыбчивый Сталин
  Он наш брат
  Как и мы
  С окраин
  
  Он очищен от скверны окалин
  Ну и что,
  Что зовут его Каин
  
  На плакатах всё мирно
  И чисто
  Строгой выправкой блещут
  Фашисты.
  
  На плакатах оплаканный мир
  Как влитой
  Без отлива мундир
  
  Как магнитом
  Он тянет нас
  Мы хотим в эту жизнь
  Ещё раз!
  
  И прищурился
  Хитрый бес:
  Запишу я вас всех в "СС".
  Там другая система мер
  На плакатах - СССР
  
  На плакатах рабочий брутален
  Из отвала выходит хозяин
  На плече молоток отбойный
  Он не курит
  И не "запойный!
  
  В мягкий глянец
  Обёрнуты бёдра
  Героини шагают
  Твёрдо
  
  И, смеясь в белозубую щель
  Идут девушки не на панель
  Не торговать свою грудь и ноги
  КПСС им не даст
  "Блядовать" у дороги,
  Которая к счастью ведёт
  Могучий, единый народ.
  
  Всё было и есть,
  В так желанных плакатах
  Там доктора в добрых лицах,
  И - белых халатах.
  
  Там - обожрись, хоть ты тресни!
  От икры и до кекса
  Нет только там непристойности
  Секса.
  
  Бьёт, как и ... бьёт
  В забое
  Парень, что не был
  В запое
  
  Стучит молоток всенародный
  Сильнее, чем орган природный.
  Даёт он стране угля
  Хоть, мелкого, но не зря.
  
  Там дети рождаются сами
  И сразу - выходят
  Вперёд сапогами
  И сразу идут воевать
  Чтоб счастье своё отстоять. ...
  
  
  ... Тамара, наверное, ещё долго могла бы обивать свои чёрные, лакированные каблуки под эти патриотические частушки, в ожидании своей судьбы и своего суженого, если бы сквозь плакат с белозубым шахтёром, вдруг, не проломился, какой-то пьяный юнец с тупым выражением лица и полураскрытым ртом, как обратным посланием своих предков. Он пришёл брать себе - "своё". Но скорее, под себя, так вернее читалось послание. Он пришёл брать Тамару за одно место. Он так хотел её быстро полюбить, без всяких там слов, молча, как на красивом плакате умели это делать белозубые красавцы из "СС".
   Тамара сразу испугалась, конечно, от такого напора обстоятельств, но платье своё ситцевое в мелкий жёлтый цветочек по синему полю задрала повыше: - Давай, милок, приступай, а то я уже вся мокрая там.
  Милого стошнило прямо на плакат Сталина в эсэсовской форме, но дело своё они с Тамарой сделали под тягучие и длинные переборы баяна. Так и пошёл их род, потянулся через многие века и судьбы людские, со своими посланиями к ним. Баянист-то был змеем-искусителем, искусен был, как змей в игре на этом простом инструменте, искушение баяном. А клуб тот стоял на большом, раскидистом древе, без всяких там украшений в виде чёрных котов по цепи вокруг, среди оголённых, узловатых ветвей. И к нему вела грубо сколоченная лестница в небо, потому что внизу была грязь содомская, которая ещё и булькала. И непроглядно темно было всегда в деревне - Самое Большое Малое-Садомазово, где мимо клуба никак не пройдёшь, как не закрывай свои глаза, а будешь обязательно - постоянно биться всё время лбом в это дерево. ... Раз! Ещё раз! ... Ещё много, много раз! ...
  
   -:-
  
   Но всё круто, как-то так изменилось и перевернулось в жизни Тамары, когда она впервые в жизни сбросила свою кожу из ситца тонкого и купила себе, по случаю, у проезжавших мимо цыган, костюм "Дольче Габбана". Пришла радость в дом за небольшие деньги. И жизнь её сразу же наладилась, и пошла, приносить свои приятные моменты, как плоды с того древа. Тамару тут же вызвали заказным письмом в столицу и предложили ей очень хорошую работу в Высшем Изобретательном Органе секретарём самого генерального конструктора, которого она так никогда в жизни ещё и не видела. Дверь в его кабинет всегда была закрыта, и он общался со всеми только через закрытую дверь. Тамара иногда слышала шаги за дверью, она понимала, что главный конструктор прикладывает ухо к двери с той стороны и долго слушает, что же там, за его дверью, происходит. А Тамара тоже слушала, но с этой стороны, и ей тоже было интересно, что же там происходит, за её дверью. Иногда Тамаре казалось, что за дверью были слышны шаги мужчины, иногда шарканье ног старика, а иногда она была полностью уверена, что за дверью слышались шлепки босых детских ножек.
  Было, похоже, что Тамарин шеф всё время кого-то или что-то ожидает, поэтому и старается измениться перед дверью, за которой была неизвестность со всех сторон, куда не приложи ухо.
   И вот только сегодня, услышав о новом изобретении Кристалова, главный конструктор громко наконец-то произнёс через закрытую дверь: - Я этого и ждал! ... Но расслабляться нам сейчас рано. Нам нужно сегодня быть собранными, как никогда. И сегодня же нужно нам собрать достойный экипаж, команду управления на наш первый педальный троллейбус. От этого многое будет зависеть. ... Кристалов?! - обратился главный конструктор к простому изобретателю.
  - Да, - с дрожью в голосе отозвался Кристалов. Ему всё ещё мешал пластырь, отвечать честно и искренне.
  - А не рассматривалась ли вами такая возможность, как вывод нашего первого педального троллейбуса в открытый космос? - "главный" сразу же взял троллейбус за эти, ... как его - штанги, как быка за рога.
  - З-з-зачем? - ляпнул, не подумав, Кристалов уже без пластыря, который он сорвал на свой страх и риск.
  - Это не ваше дело, Кристалов! Отвечайте по существу ... всегда.
  - Рассматривалась всегда и во всех ракурсах, - уже более чётко ответил Кристалов, быстро привыкнув отвечать без пластыря. - Под любым наклоном настольной лампы рассматривалась такая предполагаемая возможность. Как же без этого. Мы же профессионалы своего дела и нам без космоса никуда.
  - И что же у нас там получается?
  - Если подобрать действительно достойный экипаж, хорошо им дать позавтракать перед стартом, убедительно ещё дать им понять всю серьёзность этой затеи, построить восходящую эстокаду. То я думаю, что это вполне возможно. Но нужно сделать ещё несколько дополнительных расчётов и узнать точный прогноз погоды.
  - Делайте! ... И начинайте, наконец-то, собирать экипаж. Мы и так затянули уже со всеми сроками.
   Тамара услышала за дверью шаги ребёнка, потом, какую-то возню и один голос, голос её шефа, стал меняться от старческой хрипоты до детского писка:
  - Дай мне троллейбус! Дай! ... Это мой троллейбус! Мой!
  - Не дам!
  - Дай, я сказал! Дай мне его.
  - Не дам!
  - Это моё! Дай мне моё! Отдай!
  - Не дам!
  - Мне нужен ... троллейбус! Дай мне мой ... троллейбус! Дай, ... я тебе сказал!
  - Не бей меня по ноге.
  - Отдавай моё! Это моё! Я хочу троллейбус!
  - Не бей меня по ноге. Мне больно.
  - Отдай! Отдай! Отдай! ... Он мой!
  - Не бей меня. ... Не отдам. ... Он мне нужен.
  - Зачем-зачем?
  - Нужен! И всё!
  - Зачем-зачем-зачем? ...
  
   Тамара с Кристаловым уже тихонечко, на цыпочках, попытались отойти от двери, чтобы не мешать возникшему спору, как вдруг в этот момент голос шефа из-за двери громко произнёс: - Тамара?!
  - Я здесь! - встрепенулась Тамара.
  - Мне нужно, Тамара, с кем-то посоветоваться. Срочно! Иначе эта ситуация может зайти вообще в полный тупик.
  - Но здесь только я и Кристалов, - отозвалась Тамара.
  - Вы не подходите. У вас не тот уровень допуска.
  - Допускаю это, шеф. ... А кто вам подойдёт тогда?
  - Кто? ... Кто. ... Найдите мне Льва Николаевича Толстого, Тамара.
  - Но его же нет, - растерялась Тамара, даже без головы.
  - Меня это не волнует. Найдите и приведите.
  - Но, как же мы это сделаем, когда его уже давно нет?
  - Тамара, вы, что не понимаете? Меня это не волнует. Достаньте и приведите! ...
  - Хорошо, шеф! Сейчас сделаем! - сдалась Тамара, а сама ещё тихонько шепнула Кристалову. - Зачем это всё на мою бедную голову?
  - Я не знаю, - затряс дряблыми щеками Кристалов. - Не знаю. Вам просто не повезло с этим. Смиритесь, и делайте, что должны делать.
   Тамара открыла дверь приёмной в коридор и громко с мольбой позвала внутренним голосом: - Люди-и-и! Люди, помогите! ... Помогите-е-е-е! Скорее! Прошу вас! Помогите нам! ...
  На зов помощи Тамары прибежало сразу двое упитанных мужчин, один из них лоснился в разных местах даже несколько больше второго. Хотя у второго была заметно больше отдышка, чем у первого. Были у них и другие отличия, которые можно было бы ещё перечислять долго, но важнее было сейчас то, что объединяло их в данный момент, а объединяло их то, что они крепко держали друг друга за руку. Так и стояли, почти, как сиамские близнецы.
  - Вот хорошо, что хоть кто-то всегда под рукой, - профессионально ощупала и простучала их большие лысеющие головы Тамара. - Везёт же вам. ... Вы кто такие, мальчики?
  - Я вот - Николай! - громко, чтоб слышно было всем, представился один из них.
  - А я Павлик, - ответил второй более скромно, да ещё и озираясь по сторонам.
  - Хорошо, на первый раз поверю вам так, без всякой там дополнительной проверки на предмет вашего пола, просто случай особый сейчас. Ребята, нам срочно нужен Лев Николаевич Толстой ... в любом его виде и в любом состоянии. Нас это не волнует. Пусть он сам лучше волнуется. И пусть вас больше ничего не волнует. Родина вас тогда не забудет, ... это уж в любом случае. Здесь даже и сомневаться вам не стоит. ... Так, а что это ещё мы стоим здесь? - удивилась Тамара.
  - Последний адрес его имеется? - деловито уточнил Николай.
  - Не нужен нам адрес. Не напрягайтесь. У меня всё здесь имеется, - и Павлик пригладил свободной рукой свою уже лысеющую голову. - У меня там много всего припрятано. Вы всегда можете ко мне обращаться с любыми вопросами.
  - Ты что самый умный? - съехидничал Николай.
  - Нет, это я всё про запас там храню. У меня в детстве плохие мальчишки всегда всё отбирали и били меня, а мой папа тогда мне сказал - "Павлик, у человека всё можно отобрать; деньги, вещи, золото. Даже можно отобрать честь и совесть. Только знания твои всегда будут при тебе. Их плохие мальчишки никогда не отберут. ... Но ты лучше всё равно убегай от них".
  - Ну, тогда, давай, ... беги, сынок папенькин. Я тебя сейчас догоню - хитро предложил ему Николай, - с блеском в одном глазу.
  Павлик мелко-мелко засеменил ножками и потянул за руку Николая. И они побежали по длинному коридору, не отпуская сцепленных рук. Коридор из квадратного сечения перешёл в круглое, стал выгибаться в разные стороны, завилял, но они всё равно бежали, мелко топоча своими ножками, как бы, боясь потерять под собой опору. Они сопели, кашляли, пыхтели, сильно потели и таращили от очень большого усердия свои заплывшие глазки. Они хотели обогнать один другого, чтобы их потом сильно-сильно похвалили, но и отпустить руку товарища каждый из них тоже боялся, чтобы товарищ не смог убежать далеко вперёд. Липкий страх заставлял их держаться вместе, склеивал их взмокшие ручонки. По дороге им попадались разные там мелкие и большие грызуны, всё больше; мыши и крысы, скунсы, врать не будем, почти не попадались, они ведь были совсем из другого отряда. Но Коле и Павлику хватало и того, что так часто попадавшиеся на их пути мыши и крысы, и те с уважением расступались, и преклоняли свои серенькие мордочки пред такой верной и честной дружбой. ... А потом, вдруг, коридор под их ногами резко оборвался, и ушёл вниз, и они внезапно потеряли свою опору. Но у них ещё оставался их неисполненный долг. ...
  
   -:-
  
   Вот и пришёл, наступил он, тот самый-самый-самый ответственный момент, неожиданный сгусток времени, обстоятельств и воли, который, подчиняясь одному простому движению; указующему персту судьбы, вводит в оцепенение миллионы людей, лишая их последней надежды и отнимая весь смысл их дальнейшей жизни. Жест, так же способный и могущий управлять и повелевать природой; останавливать порывы ветра, шевеление травы, пение птиц и даже дыхание у других тоже, пока ещё, живых существ, мыслящих определёнными категориями добра, зла и справедливости в строго определённый и также контролируемый отрезок времени. ...
  Стадион замер. Прозвучал свисток судьи. И судья безжалостно указал на "точку". Пенальти!!! ...
  Вратарь Юра подошёл к левой штанге и "обстучал" её правой ногой, выбивая комки земли и травы, застрявшие между шипами бутсы. Потом он сделал то же самое, но уже с правой штангой и левой ногой. В этом и была вся мистика этого странного обряда; левую штангу - правой ногой, правую - левой. И никак иначе. ... Иначе боги пенальти могут обидеться и отвернуться от его ворот. ... И не помочь в самый нужный момент.
  Потом Юра дотянулся правой рукой до верхней перекладины ворот, неспешно занял место в их предполагаемом центре, взбодрил хлопками свои перчатки и опустил свою голову вниз. Он не хотел до определённого момента смотреть в глаза "бьющему" пенальти. Что-то подсказывало ему внутри, что он должен будет поразить соперника своим взглядом, особенно-дерзким и непробиваемым взглядом, в самый последний момент, когда уже прозвучит свисток судьи и никак не раньше этого. Всё хорошо и имеет свою силу и смысл, только если исполнено вовремя, то есть в самый подходящий для этого момент ...
  Мяч был тщательно установлен на белую "точку". Судья отошёл и занял своё место. Стадион "Динамо" испытал состояние левитации; это, когда все чувства так напряжены, что газон, трибуны и мачты освещения приподнимаются в воздух, почти растворяются в нём, и парят в мягких и гибких контурах воздушной массы, всё плывёт, как в дымке. Только фотографы и операторы способны сопротивляться этой размытости фокуса и шмелями вьются вокруг, атакуя нужный ракурс.
  ... "Бьющий" пенальти - "идущий на быструю смерть", ещё раз подправил мяч на "точке", выбрав наилучшее расположение кожаной сферы и, так же, не поднимая своего взгляда, тщательно отмерил свой путь назад, отступил, чтобы вернуться точно сюда же, но уже в другом своём обличии: безжалостного повелителя ураганов и бесстрашного укротителя точности. В его руках, вполне, могло быть копьё или, даже, ещё лучше, лук. Спиной своей он натягивал тугую тетиву из надежды и ужаса. Звали его Спартак, но это было его имя - не для всех. Так звала его дома только мама, учительница истории, для которой он и был всем в этой жизни. В паспорте же и контракте было записано совсем другое имя - Антон - имя, которое ему ещё успел дать его отец, всего за пару дней до того, как его самого не стало. Мама потом всегда рассказывала Антону одну и туже очень грустную, полную печали историю, как погиб его отец. Он был простым вратарём в одной футбольной команде, отважным и бесстрашным всегда и во всём. В любом своём матче. Он никогда не снимал своих перчаток, даже когда возвращался домой после изнурительной игры. И он был единственным, кто согласился стать в ворота, когда пенальти должен был пробивать безжалостный бразильский легионер по прозвищу "чёрная нога", который на правой своей ноге действительно всегда носил чёрную повязку по распоряжению ФИФА в знак того, что обладает смертельным ударом с этой ноги. Тогда, как рассказывала мама, отец взял этот смертельно-бешеный удар, он сумел среагировать и принять его, сгруппировавшись, грудью и руками в правом нижнем углу ворот. ... Но удар был такой неимоверной мощи и такой невероятной силы, что вогнал отца прямо в ворота, сорвал сетку и вместе с ним вынес её за пределы стадиона в парк, где прогуливались молодые мамаши с колясками. ... Матч пришлось тогда срочно прервать, чтобы отыскать в парке отца Антона. А "чёрная нога", сняв свою майку, и бросив её в ворота, туда, где ещё совсем недавно стоял отец Антона, только ехидно и зловеще улыбнулся всем застывшим в ужасе трибунам, ... перед тем, как уйти в раздевалку, прихрамывая на свою правую ногу. Это был, пожалуй, единственный случай, за многие тысячи лет, когда в первый и последний свой раз стадион промолчал, никто не нашёл в себе сил, чтобы трибуны взорвались своим привычным громким кличем:- "Динамо!!! ... Динамо!!! ... Динамо!!!". И мама всегда ещё добавляла в конце своего рассказа: - " Запомни, Антоша, сынок мой любимый, ты никогда не должен быть таким же коварно-безжалостным пенальтистом. У нас никогда не было таких футболистов, можешь мне поверить. Я уже очень давно болею за Динамо. ... И ты всегда должен помнить, что любого вратаря всегда ждут дома его жена и его дети. Помни об этом, сынок. Тебе бы так и твой отец сказал".
  Антон и помнил это всегда, в любом своём матче. Так уж устроена наша жизнь, что дети не отвечают за своих родителей, какими бы они не были, но за них обязательно отвечает их воспитание, которое их родители сумели в них вложить ... Оно может потом ответить всем. ...
  
   ... Всё было готово, все паузы выдержаны, судья бросил последний свой взгляд на "штрафную", дал короткий свисток, Антон побежал, Юра поднял глаза и встретил Антона железобетонным взглядом, повидавшего всё в этой непростой жизни человека. Антон неуверенно занёс ногу для удара. И ... вместо мяча он увидел на отметке одиннадцатиметрового улыбающуюся женскую голову. Голова Тамары улыбалась ему во всю ширь своего лица. Антон споткнулся и упал, Стадион "Динамо" дружно выдохнул: - "А-а-а-а-ах!!!" ...
  
  - Если это нужно для дела, то бей, бей, сынок, - тихо сказала Антону голова Тамары почти прямо в его лицо. - Можешь кручёного дать. Ох, полечу я тогда с ветерком. Красота! ... Это всё равно лучше, чем быть одной. Это просто невыносимо - быть одной.
  - Я н-н-немогу т-т-так, - ответил на это Антон, не попадая зубом на зуб.
  - Что так? Разучился совсем? ... Брось ты это! Соберись-соберись!
  - Не могу я. Я не могу! ... Это, какая-то дикость.
  - Это почему ещё? Всё же по закону. Пенальти был назначен правильно. Это и любая видеозапись всем подтвердит в любом суде.
  - Всё так. Я же не спорю. Серёгу действительно сзади рубанули в штрафной по ногам, я сам это видел. Это же я ему сам в разрез отдавал. ... Но это не поэтому. Я не могу ударить.
  - Ты можешь этим накликать на себя очень большие неприятности, сынок. Не нужно сопротивляться системе. Ты ещё молодой и этого не можешь понять. Вот я, смотри! Я смирилась, и прекрасно себя чувствую в любом своём состоянии. Есть, правда, небольшие мелочи, губы я себе не могу подкрасить, но тебе же это и не нужно. Бей, сынок! Пропади оно всё пропадом! Бей!
  - Я не могу этого сделать. Я же.... Я, - и Антон запнулся, не найдя, правильных слов. ...
   Тамара оказалась права. Действительно, со своего места, как разъярённый бык сорвался судья и быстро подбежал к ним: - Это что такое? - закричал он на Антона. - Ты что с ума сошёл совсем? Бей!!! Я тебе приказываю! Пенальти назначен, ты должен ударить.
  - Не буду, - спокойно ответил ему Антон.
  - Что-что? - не понял судья. - Ты что совсем дурак? ... Кто она тебе? Это что твоя мама, сестра или, может быть, это жена твоя?
  Антон посмотрел на голову Тамары, и его всего мелко затрясло от одной только мысли, что она могла бы действительно быть его матерью или даже женой. У Антона перед глазами всплыла фотография на стене его комнаты, фотография его улыбающегося отца, который подмышкой держал белый футбольный мяч. И Антон живо себе представил, как уже его дети будут смотреть на его фотографию, где он тоже будет им улыбаться оттуда, ... держа подмышкой голову Тамары: - Я бить не буду, - уже твёрже сказал он тогда.
  - Тогда отойди, пусть другие ударят. ... Молокосос! Размазня! Ты здесь не один. Быстро отошёл! - попытался приказать ему судья, потянувшись к нагрудному карману за красной карточкой.
  - Я и другим бить не дам. Не надо этого делать, - уверенно ответил на это Антон.
  Судья всё понял, и злобно сузил свои глаза: - Ты хотя бы дотронься до неё легонько бутсой своей. Пни её так. Пусть она только немного прокатится туда вперёд. Что с ней-то станет? Ты посмотри только на неё, ей же и так уже всё равно. ... И я тогда засчитаю твой удар, и вы сможете играть себе дальше. Ты что забыл, что это финал кубка?
  - Я этого делать не буду, - твёрдо стоял на своём Антон.
  Судья повернулся и посмотрел на команду Антона; ребята стали полукругом недалеко от штрафной, положив друг другу руки на плечи, и с вызовом, открыто смотрели в сторону судьи.
  - Это что бунт?! - бросил им всем судья.
   И тут стадион взорвался, как никогда свирепо и мощно: - "Динамо!!! ... Динамо!!! ... Динамо!!!".
  - Я в последний раз у тебя спрашиваю, ты будешь бить, гадёныш? - прошипел злобно судья. - Ты напрашиваешься на большие неприятности. Это прямое неподчинение закону. Если судья сказал тебе бить, значит надо бить! Иначе, это будет расценено, как неуважение и оскорбление закона и власти.
  Голова Тамары захлопала ресницами: - А что тут такого? Ударь, сынок, я не обижусь. Меня много раз уже били и ничего, живу ещё. А, как меня жизнь-то била. О-о-о! ... Этого вам и не передать. Нам это даже на пользу бывает. Меня же вот даже милый мой сразу после нашей первой ночи в клубе избил так ужасно, прямо по-зверски отмесил меня всю, когда закончил. Ох, как всё болело-то у меня, так ныло! Он-то умел бить ногами, это не то, что вы теперешние. Ох, рёбрышки, мои рёбрышки. Он их все тогда пересчитал. Как он меня там отметелил! Я же, как мячик резиновый подпрыгивала по этому клубу. Так мне суке и надо было. ... А он потом взял и убежал ещё, куда-то. Может, в город? Я его больше никогда так и не видела. ... Ну и что? А я его всё равно до сих пор ещё люблю. Вот я какая. ... Я потом ещё и выучиться смогла, так вот, назло ему. Да-да, сама. Всё сама я. ... У меня иногда и туфлей-то не было, чтобы в институт свой сходить поучиться, а я всё равно шла и училась, назло всем у кого туфли эти были. Как же я их ... всех ненавидела! ... И работу хорошую я так нашла, когда пошла ... к этой своей цели. А что нам ещё нужно? Нужно подчиняться власти. ... Бей! Бей, сынок! Меня там поймают. Я так устала уже от жизни этой, ...
  
   Но она не могла видеть того, что, как раз в этот самый момент, вратарь Юра демонстративно сложил свои руки у себя на груди и повернулся спиной к полю. Чего просто не могло быть никогда, по любым всем известным нам законам. Что было просто противоестественно всему сущему на земле, данному нам на весь срок нашего здесь проживания, в непоколебимых сводах правил понимания внутренней сути бытия. И все аксиомы могут скорее отказаться от своей неоспоримо-ненужной недоказанности, чем это могло бы произойти на самом деле в данной нам всем реальности. Причём, закон этот был намного старше и древнее самой игры и всех её сводов правил. Он, как бы висел в воздухе и ждал своего часа просветления, когда придёт кому-нибудь в голову мысль расчистить и выровнять поляну, засеять её мягкой травкой и установить на противоположных концах этого поля ворота. ... Даже ещё без разметки! Какая разметка?! Это - сумасшествие! Она появилась намного позже. Это, когда уже на поле впервые стали выходить первые люди. Для разминки перед игрой. Ведь никому же не придёт в голову, наносить белую разметку на поле, если там ещё никто не собирается играть. ... Зачем? Зачем это было делать?! Это же бессмысленно!!! Это же полнейший идиотизм, хотя и без наличия основного сосуда в котором ему только и возможно быть, храниться и развиваться. ...
  
  - Послушай вот лучше умную женщину, - поддержал Тамару судья. - Этим поступком ты можешь себе всю свою жизнь поломать. ... Зачем это тебе? Подумай, парень. Жизнь она длинная. ... Ты ещё сможешь потом об этом своим детям рассказывать с гордостью. ... О тебе ещё во всех газетах напишут завтра, сынок: "Он не побоялся, и не пошёл на поводу у гнилого Запада". Ты думаешь, они там этого не делают? ... Делают! И не один раз. Я сам каждый день это вижу по телевизору, когда обзор матчей показывают. Бьют по несколько пенальти за тур. Ещё и как бьют, мерзавцы! ... Сетку иногда срывает от их ударов. ...
   Антон вспомнил отца, ему стало плохо после этих слов.
  И он потерял сознание. ...
  
   -:-
  
  
   Тамара спросила у Кристалова: - Может, пока ждём Толстого мне вас чаем напоить? ... Я бы и сама выпила, да мне некуда.
  - Не расстраивайтесь, Томочка, я для вас с радостью две чашки выпью. Подряд, - успокоил её Кристалов.
  - Вот и ладненько, - Тамара привычно достала две фарфоровые белые чашки с блюдцами, и включила электрочайник.
  - Томочка, я понимаю, что это может прозвучать несколько странно в данный момент. Момент-то действительно судьбоносный для нас всех, но мне очень жаль, вот так просто, тратить столь драгоценное время, отпущенное нам всем, тратить его впустую. ... Вот, чем мы сейчас занимаемся? - в голосе Кристалова прозвучало неподдельное чувство обиды и неудовлетворённости.
  - Чай собираемся пить, - ответила ему Тамара.
  - Это да. Это хорошо. Чай иногда нужно пить, чтобы успокоиться. Придти в себя. И более глубоко осмыслить происходящее вокруг. Но я-то, подразумевал, в более широком понимании нашу эту всю ситуацию.
  - Если вы так ставите вопрос передо мной. То и я вам тогда отвечу более широко, - согласилась с доводами Кристалова Тамара. - Мы ожидаем сейчас для консультаций Льва Николаевича Толстого.
  - Правильно, - ухватился Кристалов за последние слова Тамары. - Всё правильно. - Ждём! ... Но зачем же нам ждать? Бесцельно ждать? Это ли не есть преступление наше перед нашими потомками? ... Что же мы делаем! Что они потом скажут о нас, когда узнают, что мы просто гоняли чаи в ожидании Льва Николаевича? ... Тупо, бесполезно расходовали те драгоценные крупицы времени, отпущенные нам вечностью? Так? ... Нужно же, что-то делать. Нужно же делать, хоть что-то!
  Тамара уже погрузила в кипяток пакетики чая, засыпала по две ложки сахара в каждую чашку и задумалась над словами Кристалова, помешивая чай ложечкой: - Вы, несомненно, правы, Кристалов. ... Вам сахара хватит?
  - Хватит меня постоянно об этом спрашивать! Давайте, что-то уже делать, Тамара! ... Я не хочу предстать полным идиотом пред судом истории, Тамара!
  - А давайте в квача сыграем, - нашла простой и надёжный выход из ситуации Тамара.
  - Во что? - Кристалов не смог сразу разобрать, что это предложила ему Тамара своим глубоко-утробным голосом.
  - В салочки, - боле кокетливо постаралась выразиться Тамара.
  - В салочки?
  - Да. А что? Я всегда, когда мне непонятно, что делать, нахожу компанию единомышленников, и мы играем с ними в салочки. ... Время так быстрее проходит. А там, глядишь, и вечер наступает. Рабочий день заканчивается. Хотя, и дома-то особо делать нечего. ... Живу-то я одна. Прихожу, дома пусто. Есть не хочется, хотя и набегаюсь за день так, что вы себе и представить не можете. ... Посижу тихонько на кухне, пока ноги не отдохнут. Свет даже не зажигаю. А зачем? Я и так наизусть знаю, что там. ... Холодильник. Шкафчики, полки. Плита. Посуда. ... Нет, у меня дома всегда чисто, всё убрано-прибрано. Всё вымыто и протёрто насухо. ... Но пусто. Я так же, в темноте, включаю чайник. Подожду, пока он не запоёт мне своим свистком. Хоть какая-то, а песня. Радость душе моей. Тонкий такой голосок у него. Всё тянет, тянет с надрывом таким. Вы не поверите, Кристалов, но каждый день звук у чайника меняется и не бывает никогда у него двух похожих песен об одном и том же. Может это и от воды зависит, конечно. Но я-то думаю, что смысл этого намного глубже нужно искать. Если вообще это нужно. ... Отрежу я потом кусочек батона себе. Иногда маслом его намажу. Так, слегка лишь. А иногда и так, без масла жую себе. ... Мне в детстве мама моя просто на хлеб масло мазала, батона не было у нас, и сахарком ещё посыпала или немного мёду сверху иногда размазывала. Вкус этот до сих пор помню. С молоком. ... А молоко обязательно пахло коровой. Нашей коровкой Дуськой. ... И вот так сижу одна я в темноте; чайник свистит мне свою песню о доле своей нелёгкой, я батон с маслом себе пережёвываю, запахи все родимые чувствую, Дуся, коровка наша, меня нежно так в самый лоб своим шершавым языком лижет, лижет, лижет. Все слёзы мои вылизывает она мне. Хорошо нам и спокойно с ней. Она смирная. Дуся наша. ... И тут, вдруг!!! ... Приходит он ко мне. Прямо через стенку, на которой у меня ещё календарь мой любимый висит.
  - Кто приходит? - весь напрягся Кристалов.
  - Железный человек, - не сказала, а прямо проскрипела, как железом по стеклу, Тамара.
  - Не может быть!
  - Да, именно железный человек. Для меня каждый вечер, когда сосед мой за стенкой напьётся, превращается в чёрную субботу. ... Стены трясутся, посуда моя, насухо вытертая, начинает дрожать мелко-мелко и противно так, корова наша Дуська сразу же, поджав свой хвост, убегает прятаться куда-то, зови её потом - не зови. Где она там прячется? ... А я слышу его шаги. Тяжёлые! ... Железные! ... Ритм их слышу. Аж, в ушах у меня звенеть начинает. Даже голова моя начинает в такт им раскачиваться. ... "Iron man" идёт своей железной поступью! Он проходит сквозь стену, сквозь календарь мой. ... И я вижу его, как живого. Но он то для меня не просто железный истукан, робот какой-то бездушный. Он для меня всегда свой был - Павка Корчагин. А я ему кричу: - "Что же ты, Павка, делаешь-то? Зачем же ты так грубо приходишь ко мне?! К одинокой-то женщине! ... Я же знала тебя совсем другим, Павка! Я же всегда под тебя ровнялась во всём. ... А ты? Ты же изменился весь очень. Ты посмотри сейчас на себя. Зачем же были все эти наши; твои и мои страдания? И слёзы ведь были! ... Где эта вера вся наша в непогрешимую нашу правоту? Ты же за это жизнь и здоровье своё всё положил. ... И кому, кому теперь это нужно, чтобы ты так вот приходил к брошенным, одиноким женщинам? ... Кому? Я тебя спрашиваю. Кому? Кто тебя присылает? Американцы? ... Отвечай мне! Зачем ты всегда приходишь ко мне без звонка?! ... Мне страшно!!!". ...
  - И что же он вам отвечает на это? - у Кристалова нервно задёргался правый глаз.
  - Ничего! ... Молчит. Как памятник стоит и глазищами своими меня только сверлит-сверлит, прямо дырку готов во мне прожечь, чисто, сам - Дзержинский пришёл. ... И вид у него стальной ещё, такой непроницаемо-холодный в эту минуту становится. У меня даже ноги начинают мёрзнуть внизу, даже в носках вязаных. Сталь, одним словом, что с неё взять. ... Я тогда не выдерживаю этой пытки нечеловеческой и бросаю кипящий чайник прямо в соседскую стенку, откуда он пришёл. Потом начинаю ещё колотить в неё, чем придётся. ... Вот скажите, Кристалов, зачем нам всё это, если у нас всё равно такие соседи? И они будут всегда такими, какие бы мы тут с вами самые распрекрасные троллейбусы для них не придумывали, не жалея себя. Других соседей у нас уже не будет. ... Они сидят себе тихо, там у себя за стеночкой своей. И только и ждут того, мерзавцы эти, когда же это мы там расслабимся у себя после такого напряжённого рабочего дня, чтобы потом над нами ещё и поиздеваться. Как следует поиздеваться. ... Как фашисты даже не издевались над нами. И вот откуда они только берутся люди такие? Фашисты эти. ... Кто их делает? И чем их делают? ...
   Кристалову стало, как-то неудобно, и он отвёл свои глаза в сторону: - Вы простите меня, Тамара, - только и смог промямлить он, как бы оправдываясь перед ней. - Простите, если сможете. Я понимаю, что это трудно будет вам сделать. ... Но вы, пожалуйста, простите.
  - Вы-то здесь причём? - не поняла его слов Тамара.
  - Это я виноват. ... Это, Тамара, ... мой сын ... вам такое устраивает.
  - Ваш сын?! - поразилась Тамара.
  - Да, это мой сын ... Космобол.
  - Кто-кто? - не поняла его Тамара.
  - Космобол. ... Я всегда мечтал о космосе, Тамара. Всю свою жизнь мечтал и грезил о нём. ... Но, как-то всё оно это не очень-то получалось у меня, у самого. Я же и в первый отряд космонавтов хотел в юности ещё записаться. Но вы не поверите мне, Тамара. ... Мы так бедно жили тогда, что у нас дома даже ни одного конверта не было, чтобы письмо мне своё отправить. Ни одного! Даже самого плохонького не было. Это сейчас у нас всё по-другому. ... Я поэтому вот и занялся общественным транспортом. А потом ещё и разные ... дела эти земные меня тормозили; учёба там, работа, потом вот семья появилась. Потом распалась. ... А ещё, Тамара, это в меня отец мой мечту эту вложил о том, что и там тоже, в космосах этих дальних, большевики тоже должны быть только первыми, как и везде у нас тут. Поэтому вот и сына своего я тогда так назвал - космический большевик, то есть - Космобол, сокращённо.
  - Ах, это имя такое, - сразу всё поняла Тамара. - Ну, не расстраивайтесь, Кристалов. Успокойтесь! Дети - есть дети. Их, как не назови, они всё равно - наши дети. ... Хотя, я бы вот, честно вам признаюсь, что-нибудь такое вот, более поэтичное, что ли придумала бы своему сыну. Если бы он у меня был. ... Ну, не знаю. ... Может быть, хотя бы - звёздный большевик? Как вам это? Мне так кажется, что это очень даже бы прилично так звучало.
  - Звездабол?! - встрепенулся Кристалов.
  - Пусть бы и так, - подтвердила Тамара. - Звучит же неплохо, согласитесь? Есть в этом что-то такое.
  - Но тогда бы получилось не совсем красиво с его отчеством. ... Я думал над этим, Тамара. И очень долго думал, ломал себя прямо, но как-то не так звучит это, понимаете, Тамара, - Звездабол Звездаболович. - Что-то тут не так. Как-то это очень уж пафосно получается. Я понимаю, что теперь бы перед ним все дороги были бы открыты. Но я же не хотел, чтобы так оно вот, всё легко у него было. Я-то хотел, чтобы он сам всего добился у меня, сам всего достиг. ... Только своим трудом, а не просто именем своим таким.
  - А-а-а, это да, - согласилась Тамара с ним. - Я понимаю ваше горе. ... И вы уж меня извините, пожалуйста, что я вас всё время привыкла только по фамилии называть, Кристалов, а не по имени.
  - Это всё мелочи, Тамара, я на это даже внимания не обращаю. Зовите, как вам удобно будет, - покорно согласился Кристалов.
  - Но всё равно сына бы вам следовало бы образумить, ... Кристалов. А то, как-то не так и не то получается, всё равно. С песней я этой всё. ... Я про это его странное поведение говорю. Можно же и другие песни слушать ночью?
  - Ох, Тамара, мне так стыдно перед вами. Очень стыдно. ... Мне очень тяжело в этом признаться вам, но это так. Это его любимая песня - "Iron Man". И сколько мы уже не боролись с ним, не пытались его вылечить. Образумить. Сами беседовали с ним, на совесть ему давили. И таблетки там, всякие лекарства покупали ему, заказывали за границей даже. Он всё равно её слушает и слушает. Слушает и слушает, ... когда выпьет. Ничего не помогает. Мы его и кодировали уже, и к колдунам водили, и к бабкам разным возили. Но представляете, ему - хоть бы хны, бугаю этому здоровому, а бабки теперь сами на "Black Sabbath" западают. ... Им это надо на старости-то лет? Мир совсем с ума сошёл и в тартарары катиться, Тамара. Что тут ещё скажешь. ...
  - Это точно, - согласилась с ним Тамара.
  - Тамара, вы простите и его и меня. А я для вас, что хотите, всё сделаю, чтобы загладить эту вину. Вы только прикажите мне. А я - всё!
  - Хорошо, - согласилась Тамара. - Давайте забудем обо всём этом, таком неприятном. Всё оно, когда-то проходит. ... Может, давайте, всё-таки в салочки? ... А? - с надеждой в утробном голосе снова предложила Тамара.
  - Кто водит? - сразу же согласился Кристалов на её просьбу.
  - Я! - сказала Тамара и сразу же вскочив, "засалила" Кристалова.
  Кристалов совсем не ожидал этого: - Ах, вы так! - вскричал он игриво, и попытался в ответ "засалить" Тамару, но та ловко увернулась от него и выскочила из-за стола.
  В Кристалове тут же проснулся ребёнок, так он увлёкся этой игрой, моментально забыв все грандиозные планы по переустройству мира, которые так мучили его всё последнее время. Он как будто заново родился, даже посвежел с лица, и совсем перестал вспоминать о радикулите, колите и слабости желудка, как результате глубоких душевных переживаний. Игра захватила его полностью.
   Но Тамаре, каким-то образом, хотя приёмная была и не очень велика, всё время удавалось увернуться. Это было ещё более поразительным, если вспомнить в каком состоянии находилась Тамара после бессонной ночи, когда к ней снова приходил железный человек и того странного казуса с её головой, который приключился с ней ранним утром по пути на работу.
  - Ах вы, проказница! - визжал Кристалов и подпрыгивал на месте.
  - А вы что думали, так я вам и далась, - гортанно отвечала ему Тамара, делая сальто. - У меня в жизни был всего один мужчина, другим я больше не отдамся никогда.
   Даже испуганный голос главного конструктора из-за двери не остановил их: - Что там происходит? ... Что случилось, Тамара? Кто там так шумит?
  - Да подождите вы ... своего Толстого. Его скоро уже приведут, - с определённой долей раздражения отвечала Тамара своему неизвестному шефу. - Мы тут в квача играем, - призналась она, прыгая со шкафа на стеллаж с папками. Стеллаж зашатался, но не упал. Папки только посыпались с него и завалили Кристалова.
  - А-а-а, в квача, - успокоился шеф. И тоненьким детским голоском попросил. - Я тоже хочу в квача играть. Я тоже хочу. Возьмите меня играть. ...
  - Ах ты, сучка вертлявая! - закричал Кристалов, выбираясь из-под груды папок с указами, приказами, распоряжениями, законами, изменениями в законах и приказах, отчётами и другими очень важными бумагами.
  - А давай на улицу! - совсем распалившись, взревела Тамара с верхней полки. - Давай, Кристалов, всех засалим там! Что они ходят там, как тени убогие! Пусть тоже в общественной жизни покрутятся, как и мы с тобой! Чтобы не думали, что мы тут ерундой занимаемся.
  - А давай! - поддержал порыв Тамары Кристалов, понимая, что одному ему с ней не справиться. - А-то только и умеют что - просить и клянчить всё. Пусть тоже засаленными побегают ... потом.
   Тамара кошкой прыгнула к двери, чтобы выскочить в коридор. Но дверь сама распахнулась перед ней и в проёме открылась почти картина неизвестного художника; Павлик и Коля, высунув языки, и продолжая таращить глаза от внутреннего перенапряжения, бережно держали, что называется, под самые руки, чей-то скелет.
  - Вот, - сказал Павлик, ещё больше надувая от важности свои и так обрюзгшие щёки, - как и обещали вам. ...
  
   -:-
  
  И во времени бега
  В беспрерывности ленты мгновений
  Есть для чистых и лёгких снежинок
  Волшебство безмятежных падений.
  
  И секунды снежинок
  Как минуты покрова
  Разменяют ветра на часы
  Чтоб потом их вернуть сюда снова.
  И снова.
  
  Чтоб во времени - Время
  Скрепить
  Посильнее супружеских уз
  Бесконечности бремя
  Взвалить
  Без сомнений и пауз.
  
  
  
  
   Да. ... Здесь нужно согласиться с тем, что действительно бывают, бывают и такие волшебные, неподвластные нашему разумению моменты, когда вдруг всем хочется, приблизительно, чего-то одного. Чего-то похожего. И не важно, что это: или наесться от пуза абы чего - натрескаться от тоски и несправедливости мира, чавкая, матерясь и запивая свою горькую судьбу водкой; или просто тихо отужинать лобстером под скрипичную музыку Паганини, попивая терпкое вино, и дирижируя красной большой клешнёй - от очень хорошего настроения. Либо взять, да плюнуть на всё три раза, и записаться всем разом в один большой отряд подготовки команды первого педального троллейбуса с близкой перспективой выхода в открытый космос и реальной возможностью получать на Земле хорошую зарплату, приличное питание и носить ещё красивую форму с галстуком. Не говоря уже о всеобщем уважении и предполагаемых наградах. Да. ... Многие хотят быть героями, а по ночам об этом думают, так почти что, все. ...
   Актёр Гена в пол третьего ночи разбудил свою молодую жену, толкнув её в плечо: - Марина, ты спишь?
  - Что? ... Что случилось? - нехотя отозвалась Марина, не открывая глаз.
  - Марина? ... Марина?!
  - Ну что тебе? Я спать хочу.
  - Я решил!
  - Что ты решил? Я спать хочу.
  - Я запишусь в команду, Марина.
  - Ты что спортсмен? В какую команду?
  - Нет, Марина. Ты же ничего не понимаешь в жизни. Сегодня утром обязательно объявят о наборе в первую команду по управлению первым педальным троллейбусом.
  - Чем-чем?
  - Это ещё секретная информация. Но, в общем-то, чего мне это скрывать, это такая "херня" с педалями, которую нужно будет, потом ещё и в космос, как-то вывести. ... Представляешь себе?
  - А ты-то, откуда это знаешь, если это утром только объявят?
  - Я это чувствую, Марина. Очень даже отчётливо чувствую. Всем нутром, можно сказать, чую. Без такого чувства нам сейчас никак нельзя. Само-то оно просто так появиться ... из ничего не может. Понимаешь, Марина, оно должно сразу вызреть, где-то. Созреть, как общая мысль. А потом бери её и пользуйся. Это же хорошо. И понятно всем. ... Это наш совместный труд такой. Один взял и просто так о чём-то вот подумал, может, и в первый раз в жизни, второй тут же подхватил это независимо от первого, и продолжил свой - общий процесс, третий уже прикинул более сложное там, четвёртый на бумагу всё записал, а пятый уже и к чертежам перешёл, сам по себе. ... А потом вот все ещё удивляться будут: " А как же это у вас так хорошо-то получилось? Как это вы-то додуматься смогли-то до этого?". А здесь же ничего удивительного и нет, ... когда все, как один думают. Когда вся страна в унисон мыслит, напрягается и ночами ворочается поперёк кровати. Только так великие вещи и рождаются. ... На века, чтобы там. ... И дальше ещё. ... Слышишь меня, Марина? Ты что снова спишь?
  - Что?
  - Ты что спишь?
  - Нет. ... Так ты что космонавтом будешь?
  - Не знаю. Ещё не знаю. Ох, ещё рано об этом думать. ... Вот, если это действительно взлетит, то тогда буду.
  - А если не взлетит?
  - Тогда не буду.
  - Ох, я не знаю, Гена. Я спать хочу.
  - Ладно, спи. Только утром собери мне с собой бутербродов дня на три и галстук мой в полоску погладь.
  - А зачем так много?
  - Я в очереди стоять буду. ...
  
   -:-
  
   ... Тамара оправила свой костюм "Дольче Габбана" и протрубила шефу: - Привели Толстого! Можно начинать советоваться!
  После долгой паузы из-за двери спросили детским голоском: - А это точно он? Откуда я знаю. ... Почему я должен ему верить?
  Павлик и Коля переглянулись: - Он! Он! - уверенно ответил за всех Коля. - Точно он! Он у меня уже не первый такой. Остальные двое тоже не долго отпирались, но этот больше подходит на эту роль. Это - он!
  - Это хорошо, - сказали из-за двери и звонко рассмеялись, - Ха-ха-ха! ...
  Интересно. ... Он же, ... наверное, ... там лежал себе и не думал, что его так вот позовут? Неожиданно. Если нужно нам. ... Он там себе лежал и лежал. ... И что же мне теперь с ним делать? ... Ну что вы мне можете сказать? ... Дядя Толстой, вы со мной будете соглашаться? Ну, во всём? Мы это там дело правильно задумали ... это, с троллейбусом этим нашим, ну? Вот. ... А чего это он молчит? Я так не играю. Это не честно. Почему он так делает? Я у него спрашиваю, а он молчит.
  - Молчание - знак согласия, - нашёлся, как выкрутиться из ситуации сообразительный Павлик. И Коля подтвердил. - Он со всем у нас тут согласен.
  - Согласен! Согласен! Согласен! - обрадовались за дверью, захлопали в ладоши и запрыгали. - Я так и думал! ... Всем только хорошо же от этого будет. Это же интересно так. Вот! ... А вы думали, что мы всё просто так сделаем и ни с кем советоваться не будем? Нет, теперь уже совсем другие времена. Мы и вам можем совет любой дать. ... Вы же, наверное, сами никогда троллейбуса-то и не видели? ... Теперь их много у нас. И ещё будет больше, чем у вас там. ... Теперь, это не то, что у вас там тогда было. Оно уже и не интересно многое теперь ваше стало. Старьё это всё. Это у нас даже ребёнку теперь понятно. Ха-ха-ха! ... Мы же всё, что у вас там тогда было, давно выучили уже. Это вы ничего там уже не знаете у себя. ... Ну, там! Это вам повезло так. ... Вам выучивать надо меньше было. Везёт же вам. ... А сейчас уже много всего такого, чего и не надо мне. ... А я всё делаю, что надо. Я всё делаю. Пусть оно будет себе, если оно надо. Это можно и не учить, но знать всё надо, ... так меня учат. Ну, там! ... А-то если всё знать не будешь, то тогда другие могут много узнать чего. А зачем? Нет, я не против этого, чтобы и другие многое знали, ... но пусть они не всё знают. ... Он меня там, хоть слушает? - снова спросили из-за двери.
  - Мы все вас внимательно слушаем! - в один голос ответили все, кто был, а Павлик так ещё и поправил череп, для большего порядка и пущей самоуверенности в важности этого момента. ...
  - Ты что здесь делаешь? - спросил взрослый голос за дверью.
  - Я играю здесь, - ответил ему там детский голос. - Не мешай мне.
  - Что ты ещё придумал? Это во что здесь можно играть?
  - В игру.
  - И что это за игра такая с дверью?
  - Ты говорил мне, что там никого нет за этой дверью?
  - Ну, так оно и есть. ... Там никого нет. Там пусто! Если ты, вдруг, когда-нибудь откроешь эту дверь, то ты сможешь просто упасть в большую-большую яму за ней. ... Будешь просто лететь и кричать! Долго будешь и страшно лететь. Там страшно! Пока не упадёшь очень больно. ... Будет так больно! ... Понял меня? Не делай этого никогда! ... Ты меня понял?
  - А они мне отвечают оттуда. Они там есть, есть! И я их слышал! Я с ними разговаривал. Зачем ты мне врёшь? Зачем-зачем?
  - Ну, правильно. Так оно и должно быть. Ты просто ещё маленький и всего не понимаешь. Вот смотри. ... Там кто-нибудь есть?! - жёстко спросил взрослый голос из-за двери.
  - Нет, ... никого нет, - басовито и тягуче ответила за всех сообразительная Тамара. - И никогда здесь никого не было-о-о. И не будет больше никого - никогда-а-а-а-а. Здесь - пусто-о-о-о и страшно-о-о-о-о! У-у-у-у-у-у-у-у-у-у! ...
  
  
   -:-
  
  
   Струи воды устремились на землю из хмуро-серого, затянутого облаками неба. Сильный ливень накрыл стадион "Динамо". Огромные капли дождя вонзались в газон, беговые дорожки, трибуны, зонты и непокрытые головы болельщиков.
  - Принесите кто-нибудь плащ! - скомандовал следователь. - Её нужно накрыть, чем-то. Так же невозможно вести дознание.
  Когда два сержанта растянули над головой Тамары серый форменный непромокаемый плащ, Тамара сдула со своих губ, щекотавшие её капли дождя, и поблагодарила их: - Спасибо, мальчики! Я чуть не захлебнулась уже.
  - Ну, и как вы оказались здесь, в районе одиннадцатиметровой отметки? - спросил её следователь с высоты своего положения.
  Тамаре было неудобно закатывать свои глаза вверх, чтобы смотреть прямо в лицо следователю, и она отвечала его ботинкам: - Не знаю! Так, как-то вот ... оно само это получилось так. Неожиданно, как-то, что тут ещё скажешь, а врать я не хочу.
  - Не знает. Оно само так у неё всё получилось, - повторил в слух и записал в свой блокнот следователь, но делал он это совершенно зря, потому что сильный ливень тут же смывал все накарябанные в блокнот буквы. - Как это оно само так получилось? - задал он свой следующий вопрос.
  - А так вот само и получилось, как всегда и получается. Вам ли этого не знать. Вы же каждый день с таким сталкиваетесь. А, если уж вы хотите более подробно. ... Ну, ... тогда наберитесь терпения и слушайте.
  - Я вас слушаю. Я вас внимательно слушаю и всё записываю. Вы только не надейтесь, что дождь всё смоет сейчас, а вы потом выкрутитесь из-за, какой-то там неточности или запятой. Я всё равно буду всё за вами подробно записывать, как это мне мой долг и велит. А там мы ещё посмотрим куда надо потом.
  - А я и не собираюсь выкручиваться здесь перед вами, как вы это говорите. На мне-то и одежды никакой совсем нет. Это вам потом придётся выкручиваться. Вон оно, как льёт, как из ведра хлещет.
  - Это не ваше дело, гражданка. Вы лучше начинайте говорить по существу. Да, кстати, а как вас записать в протоколе. Как вас зовут? Вы хотя и не полная гражданка сейчас. Не вся тут. Но всё же, как вас раньше звали, когда вы вся в сборе ещё были?
  - А как это? Вы сами меня не оскорбляйте так. Меня и раньше, и сейчас ещё зовут Тамара. А то, что произошло так, я в этом не виновата.
  - Это мы сами потом решим. Не ваше дело до суда делать выводы.
  - Ну, как знаете, я-то хотела, как лучше.
  - Подождите ещё одну секунду, - попросил следователь Тамару. - Я сейчас попрошу, чтобы вам сюда вот микрофон протянули. Пусть все послушают, чтобы вы потом не отпирались у меня, что на вас оказывалось давление. Или ещё хуже, что вас пытали. Тут и пытать-то особо нечего. Пусть все послушают ваши показания. Мы ничего от болельщиков скрывать не будем. Сейчас не те времена.
  Тамаре быстро протянули микрофон на длинном, чёрном, мокром проводе, и уложили его у самых её губ: - Я вот, что хотела-то вам рассказать, - начала давать показания Тамара. - Я-то родилась давно уже. Как давно ... и зачем, это теперь пока неважно. Потом об этом, потом, когда-нибудь поговорим. Если ещё представится нам такая возможность. ... Самое интересное, что я-то и не помню, как меня мама рожала. ... Или кто-то там ещё. Вот, хоть убейте, а вспомнить не могу! Такие вот странные дела творились со мной с самого моего детства. ... Хотя, нет. Все конечно говорят, что мама меня родила. И давайте не будем больше спорить со всеми. Это вообще пустое занятие. А ещё потому, что всем всего никогда не докажешь. А если они хотят так себе думать, то пусть так себе и думают. Это их право так думать. Но у нас же тоже есть свои права. И они ни чуть не хуже будут их прав, до которых нам сейчас нет совершенно никакого дела.
  ... Как я вышла первый свой раз во двор? ... Спросите вы. Помню я это очень туманно. Какими-то такими отрывками; забор везде, какие-то там ступеньки, кто-то хрюкал, а кто-то и кудахтал рядом. Я тогда ещё, по-моему, упала даже. Хотя, и не могу это утверждать точно, как на исповеди. Это все так привыкли говорить у нас, но не делать это, потому что не ходят туда. ... А я вот потом пошла и пошла себе, ходить. Ходила я значит там везде. Долго, наверное, ходила я. ... Ну, а это потом уже мама моя вернулась с работы. Темно уже было ... в глазах и вокруг меня. И как обнимет она меня на всех радостях, как подбросит меня вверх, как крикнет на всю нашу деревню. Все даже из домов своих повыскакивали от зависти. Там у нас всё от зависти делают. Я это хорошо видела сама и запомнила точно. Меня мама тогда очень высоко подбросила. Так вот, она, как крикнет тогда - " Ой, какая это у нас тут девочка-то родилась и сама уже пошла, шастать везде, пока её мамка на поле спину гнула. Она у нас точно королевой станет!". ... Это, когда я уже упала обратно в её тёплые и мягкие руки, многое успело очень измениться в этом мире. У всех ведь бывают свои взлёты ... и падения разные. Пусть и короткие. Она тогда уже, мама моя, плакала тихо так - "А, как же это мы с тобой жить-то будем сами? Ирод же этот бессовестный спился совсем. Залился он этой водкой своей проклятущей по самые бровушки свои ... чёрные, да кудрявые. Захлебнулся злодей статный отравой этой. ... И ушёл он от нас в дальнее плавание своё это. Проложил он себе курс дальний, морячок мой, ненаглядный. Оставил он нас с тобой, детиночка ты моя, одних одинешенек. Ох, и не жизнь же это будет у нас, а одно мучение только. ... И зачем же ты такая несчастная у меня-то народилась? Зачем же я тебя родила на свет этот белый? Горемыка ты моя несчастная! ... Лучше бы ты не рождалась у меня совсем!". ... Я ей тогда ничего не ответила ... сразу. Не смогла ещё найти я нужные слова тогда, чтобы ответить ей правильно и как положено это делать. Я же тогда и говорить-то правильно ещё не могла, а думать, так и тем подавно. Правильное понимание оно уже потом приходит, как-то само. Это, когда уже тебя другие подучат немножко-хорошенько, кое-чему в жизни этой. Получишь потом пару раз по разным своим местам от жизни этой ... и от людей, получишь ещё больше. Так потом поймёшь всё. Сразу поймёшь! ... А там особо и понимать-то нечего. Что я вам тут нового могу рассказать? Чего там понимать-то в жизни этой. Рви, пока другие у тебя ничего вырвать не успели. Смотри в оба! И не чухайся много. А будешь размазнёй, какой, так и будешь сам спину гнуть вечно на других. И будут ещё помыкать тобой все, кому не лень. Такая она, значит. Если честно говорить. А я честно и говорю всегда. И не потому, что это у нас сейчас допрос здесь перед всеми вами. А потому, что так оно и есть. И это я везде могу подтвердить, как бы меня жизнь не ломала ещё. ... Да, значит. Так вот я и жила. Старалась так жить. Всё отпущенное мне время. Старалась, где можно. А где можно, там и вырывала себе. А что? Что тут такого! Что другие не так живут? Не смешите меня, и не дурите мне мою голову! ... Так! Ещё как - так! ... Это вот только, что-то вчера я, как-то расслабилась уж очень сильно. У меня же и работа хорошая теперь. Оклад приличный. И костюм есть "Дольче Габбана". Квартира в центре. Всё, в общем-то, удачно сложилось. Я вчера ещё на работу спешила. Это я точно помню - я спешила очень. Ветер ещё был ужасный такой. ... Может, это он так со мной поступил? Не знаю. Ох, не знаю я теперь ничего. Это же ведь природа. Её же не изменишь. Это же - сила! Силища-то, какая! С ней-то просто так не совладаешь. Она, что хочешь, сама вырвет у тебя. Ищи это потом. ... Вы бы, дорогой мой следователь, лучше бы спросили в микрофон этот, может тело моё здесь, где-нибудь на трибунах одно себе мается. И не решается подойти ко мне. Оно у меня стеснительное уж очень. ... А больше мне вам по существу-то и сказать нечего. Всё вроде рассказала я вам, как на духу выложила. И ваше дело теперь, как меня судить вы будете. Каким судом вашим. Как будете меня наказывать. И есть ли, вообще, за что меня карать ... на этом стадионе? ...
  Следователь запихнул свой блокнот в карман плаща, поднял микрофон и сказал: - Уважаемые болельщики, убедительная просьба к вам. Посмотрите, пожалуйста, по сторонам. Может, среди вас присутствует тело без женской головы неопределённого возраста?
   И весь стадион ответил ему сразу же, без подготовки: - Динамо!!! Динамо!!! Динамо!!! Динамо!!! Динамо!!! Динамо!!! Динамо!!! ....
  
   -:-
  Разбежались тучи, разметались по небу. Солнце резануло лучами, как бритвой из голубой воронки, уходящей перспективы глубины синего цвета. Закрутился по дискотечному огненный шар, разбрасывая во все стороны, лучи - стрелы пронизывающие повышенную влажность взопревшего воздуха.
   И, как будет, потом уже сказано в народном эпосе: " И собрал Геннадий бутербродов своих немудрёных из расчёта скупого под три дня стояния, ожидания и переживаний в муках немыслимых от надежд. Галстук взял свой в полоску яркую. Возложил оный на плечи петлёй вокруг шеи своей. Дальше на пузо спустил его, как стрелку-указатель от компаса - интуиции своей. И пошёл он рад тому на улицу, куда компас указывал прямо. Творить благие дела по дороге пока будет искать место потаённое, где запись вели всех избранных и подобранных в разных местах. Без особых принципов, а по вере только в чудесное создание в перспективе благо несущее всем поверившим в это чудесное создание, каким-то чудом, прямо. Прямо и бесповоротно. И так как вела его в место оное исключительно интуиция у зверей и животных на время в займы для этого взятая. Заходил он в разные места, что по пути его, всяк раз и попадались в городе стоящем у реки.
  Возлагал руки свои на головы неразумных детей своих заблудших сюда, и прямо вопрошал: - " А, верите ли вы в троллейбус педальный, как положено всем верить в таких обстоятельствах?"
  И так попал он в первый раз свой в подвал под домом высотным, где три души заблудшие втайне вливали в себя жидкость сильно мерзкую, в очередь, на пробу беря её и смакуя. Подождал, пока закусят они тремя рыбами маленьким солёными на хлеба уложенными, и спросил: - А кто вы будете отшельники? Зачем по пещерам и катакомбам здешним так хоронитесь?
  - Мы - никто - будем. И есть так, - отвечали они ему. - До сих времён сложилось так уж. ... И не мешай нам вкушать рыбой солёною. Иди на свет отсюда!
  - Не правильно вы отвечаете мне, - не соглашался с ними Геннадий в галстуке - указателе и с бутербродами в авоське. - Не может никто быть - НИКТО, так как каждый есть кем-то - по делам его творимым. И отречься от этого только через веру может. ... Так кто вы теперь? - ещё раз вопрошал их Геннадий.
  Всё поняли тогда отшельники, что не шутить он сюда забрёл с ними, а, что принёс он им, что-то нужное и полезное. Зарыдали они тогда, как положено, и упали на колени пред Геной: - Пьяницы мы горькие, неисправимые в одночасье. Не от себя так вливаем гадость эту в себя периодически. А радости хотим в жизни этой проклятущей. Ответов ищем, и познать хотим которые. Что делать нам, дай совет, человек добрый? Пропадём же мы здесь окончательно без советов твоих мудрых.
  - Поверить вам надо. Истинно и бесповоротно, - наставлял их Геннадий, выводя их души из сумрака мракобесия.
  - Во что? - вопрошали они радостно. - Мы во что хочешь, поверим, если ты нам три бутерброда для окончательной закуски нашей и утверждения в вере твоей новой даруешь сейчас, явив чудо такое.
  - А верить вам, дети мои, в педальный троллейбус нужно. В его все благие намерения и возможности безграничные, не вдаваясь даже во все его там остальные технические и прочие характеристики. Мысли даже себе такой не допускайте, чтобы капаться в его нутре. Просто, верьте и всё! ... Он же такой красивый. Когда на всём ходу летит вперёд, как птица гордая. Какой раньше никто и не видывал в этих краях.
  - Веруем! - согласились отшельники сразу же. - В птицу веруем! Сами такие! ... Гони бутерброды нам!
  - А сколько ещё осталось у вас там, в бутылке этой вашей? - с непонятной горестью от непонимания, тогда спросил Геннадий их.
  - Да всего-то половинка, как раз и осталась на праздник этот. Это же дело нужно отметить.
  - Правильно вы всё говорите. Праздник должен быть всегда. Вот вам один бутерброд с салом и луком. Вы его честно, братья, между собой разделите там. Я ещё не раз к вам вернусь, и проверю это.
  - Один? - не всё сразу поняли братья - отшельники, поколебавшись в вере новой.
  - Один, - урезонил их Геннадий твёрдо, поправив галстук свой. - Мне ещё, может быть, сотни мест таких обойти придётся, чтобы обратить вот таких, как вы заблудших в веру нашу. О других же тоже думать надо". ...
  
   Вторым местом, куда завела Геннадия интуиция, был подъезд пятиэтажного дома. На площадке между первым и вторым этажом, у окна курили парень и девушка. Геннадий чуть смог различить их тонкие фигуры в клубах ядовитого дымного зелья. Третий юноша, которого Гена сразу и не заметил, сидел на полу у стены и по-идиотски улыбался в пустоту.
  - Смотри, демон прилетел с авоськой, - безразлично, но в то же время и радостно сказала девушка своему парню у окна, увидев Геннадия.
  - Я не демон, - уточнил Гена. - Я почти что ангел, если со мной по-хорошему обходиться.
  - Ангелы такие галстуки не носят. Это не их фасон и расцветка, - не поверил ему юноша, сидящий на полу. А может, он и не Геннадию это сказал, а кому-то другому, неизвестному там в "пустоте".
  - Что вы здесь курите? - спросил Гена предельно строго.
  - Ничего запрещённого мы здесь не курим, дядя с авоськой, - недружелюбно и издевательским тоном ответил ему юноша у окна. - Чего тебе вообще нужно от нас?
  Парень у стены мелко затрясся от смеха: - Хи-хи-хи. ... А я знаю, что Ясь всегда курит канюшину, когда много её накосит. ... Хи-хи-хи. Я это вот сейчас всё вижу, ... как в кино всё вижу, чётко так. Красота! Какая же это красота! Ну, прямо, такая красивая, красивая - красота, я вам скажу. Вы мне не поверите, люди. Вот это качество. Афигеть! Умеют же снимать, собаки! ... А он точно там курит. У него коса сломалась, и он пыхтит себе там, горюет бедный. ... Вот же, придурок! Кто же так смалит? Ты же национальный герой наш. ... Нежнее надо, парень. Добавь ещё печали. Плечи сведи. ... И ещё нежнее, нежнее нужно всасывать, - и у парня губы сами собой вытянулись в длинную трубочку.
  Геннадий ничего не понял: - А что здесь вообще происходит? Вы мне можете объяснить? Что это за галлюцинации незаконные? Кто вам разрешил такое?
  - Вот пристал! - снова зло отреагировал парень у окна.
  А девушка ответила более дружелюбно: - У нас здесь свой пост. Нам здесь всё можно. Нас сюда специально выставили, чтобы мы первыми смогли увидеть своими глазами самый первый педальный троллейбус. А потом ещё, мы должны будем, проехать с лекциями по всей стране, чтобы поделиться с людьми. И рассказать всем настоящую правду. Ту, что мы видели сами. А не пересказывать с чьих-то лживых слов.
  - А -а-а, теперь мне всё понятно, - сразу успокоился Геннадий. - "Значит, я уже совсем, где-то рядом, совсем уже близко подобрался", - подумал он.
  Парень внизу снова мелко засмеялся: - А я их вижу. Всех. У стены они стоят. ... Я не ваш папа, дети. Не ваш. Уходите! Отстаньте! Что вы за мной все увязались. Вот, достали! Что вы меня за штаны хватаете. Я же вам сказал, я не ваш папа! Отпустите меня! ... Не тащите меня в яму. Я туда не хочу! ... Да что же это такое? У меня не может быть столько детей. Они не такие. Я этого не хочу. Я к этому не готов ещё. ... Пустите! Вы не дети! - и парень начал качаться по площадке, размахивая и отбиваясь руками от "пустоты".
  Геннадия вообще растерялся от такого поведения парня: - Это, что с ним?! Он же нам всё про какую-то луговую траву недавно втирал здесь. С этим ещё можно было бы, как-то смериться. Ну, от фольклора его так закрутило, всякое может быть. А тут его так злободневно, можно сказать, выворачивает всего наизнанку, непонятно это, как-то. А это меня всегда настораживает. ... Вы пиво "Балтика" не пили случайно?
  - Дядя, иди отсюда лучше! Ты уже меня достал! Ты всех нас достал! Иди, куда шёл! - ещё раз резко пресёк Гену юноша у окна.
  Девушка же снова попыталась разрядить напряжённую обстановку: - Он не курит совсем. И не пьёт. Зря вы так о нас подумали. Это его совесть так мучает и выворачивает. Он же не хотел с нами на пост этот заступать. Его насильно заставили это сделать. А он и отказаться не смог, и смириться с этим у него не получается. Он и в бинокль пробовал смотреть с закрытыми глазами, всё равно не получается. Сил у него внутренних не хватает для этого. ... Мы же здесь уже третий год все стоим. Что-то там задерживается, видимо, у них. А это не каждый сможет такое выдержать. Для этого нужна действительно железная воля и вера, - и девушка, в подтверждение своих слов, ещё и стукнула своим маленьким кулачком о подоконник.
  - Хи-хи-хи, - снова истерически засмеялся юноша на полу. - Дайте мне Веру. Я хочу резиновую Веру. ... Хи-хи-хи! ... От неё у меня хоть детей не будет. ... Хи-хи-хи. Хочу резиновых детей! У меня будет много резиновых детей! - юноша перешёл на крик. - Резиновые дети! Резиновые дети! Шагают по планете! ...
  Геннадий хоть и был напуган такой необычной реакцией парня на совершенно простое задание, но зато он сразу же отчётливо для себя осознал, куда ему теперь нужно было двигаться дальше: - Вот, - он положил на подоконник, перед девушкой, свою авоську с оставшимися в ней бутербродами, - Здесь бутерброды для всех вас, - сказал он так нежно, как обычно это говорят ангелы. - Если будете их рационально расходовать. Вам ещё их может на полгода хватить. А там я думаю, вас должны уже будут обязательно снять с этого поста. Время неумолимо, а я сейчас же вот пойду и всё, что нужно для этого сам сделаю. ... И выдадут вам тогда хорошие, ... очень хорошие командировочные. И возьмёте вы под руки вашего больного товарища и понесёте всем правду в словах своих, пересказывая подробно всё, что, увидеть вам посчастливилось самим, в своей короткой такой жизни. Всё говорите. Ничего не утаивайте. Не бойтесь. Люди всё поймут. ... Людям же описание всякой там мелочи будет ещё интересней услышать именно от вас, своими очами всё узревшими. Они-то сами этого никогда не видели и не увидят уже. А если и увидят, то не смогут понять сразу правильно. Так как это - не каждому может открыться, а только людям особым. У простых людей, у них же на вас одна надежда и осталась только, всего одна. Не подведите вы их в их надеждах и ожиданиях. А с вами, ... придёт и к ним это простое понимание того, что нужно обязательно полностью оплачивать общественный транспорт, как бы тяжело им не было это делать сейчас и всегда. Тогда и ожидание их на остановках сократится и придёт в полную гармонию с окружающим их миром, ... и с расписанием движения. ... Поддержите их в этом! Они это заслужили. И сами ещё тут, давайте, держитесь! - попрощался он. - Вы держитесь! - и мне пора уже дальше свой путь держать. Вот, как всё это у нас тут ладно и стройно получается в разных измерениях, когда мы за слова-то верные и правильные с вами держимся, и идём по правильным ориентирам все вместе. ...
   Девушка нежно поцеловала его в щёку и тихо сказала: - Спасибо тебе, мой ангел!
  Юноша у окна промолчал, а парень, которого мучила совесть, крикнул снизу: - Я тебя целовать не буду! Ты демон! И у тебя галстук некрасивый! ...
  Геннадия всего даже передёрнуло от последних слов. Но теперь он точно знал, куда ему нужно бежать. И он побежал большими прыжками, покрывая расстояния, и сокращая тем время в полёте над грешной землёй.
  
   -:-
  
  ... - Где у вас заведующая? - решительно спросил он у перепуганной уборщицы, когда стремительно ворвался в Детский сад Љ 4. - Скорее! Это срочно! ... Что вы застыли, как немая?
  Уборщица действительно впала в полный ступор от одного выражения лица Геннадия и от его искрящихся, бешеных глаз, на фоне помятого жёлтого галстука в полоску.
  - Я заведующая, - сказала ничего непонимающая дородная женщина, вышедшая на крики из своего кабинета.
  - Как вас зовут? - не теряя времени, в лоб, сразу спросил её Гена.
  - Лариса Алимжановна, - неуверенно и растеряно ответила она.
  - Значит так, ... Лариса! Дело очень срочное и важное! Я здесь не просто так, вы это понимаете?
  - Да, понимаю, - призналась заведующая, хотя на самом деле она ничего ещё и не понимала.
   - Где сейчас все дети?
  - Спят. У них тихий час теперь.
  - Хорошо! Даю вам десять минут на сборы. Всех детей разбудить, одеть и усадить в игровой комнате.
  - Зачем? - всё ещё ничего не понимала Лариса Алимжановна.
  - Я же вам объяснил уже. Дело очень срочное! Счёт пошёл уже на минуты. Вы в курсе, какой теперь готовится государственный проект?
  - Нет, - испуганно призналась заведующая.
  - Вот!!! - крикнул Геннадий так, что Лариса Алимжанова немножко даже присела на своих чуть полноватых ногах. А Захаровна - уборщица, так та просто мягко осела на ей же чисто вымытый пол. - А для кого мы стараемся тогда?! Для кого мы думаем все вместе, как один?! - закончил свою мысль Гена, не обращая никакого внимания на падение обслуживающего персонала. - Собирайте спокойно детей, я им должен всё объяснить и рассказать. Лично! Да, и, на всякий случай, вы меня понимаете, перекройте все выходы отсюда. Все до одного! Вы за это отвечаете своей головой! - у Ларисы Алимжановны после таких слов затряслись руки, а Захаровна едва уловимо, тихонько дёрнула своей правой ногой. ...
   Когда все дети были наконец-то собраны, Геннадий вошёл в просторную игровую комнату, натянуто улыбаясь во всю ширь своего уставшего за последние сутки объехавшего лица: - Здравствуйте, детишки! - как можно добрее и мягче сказал он.
  - Здравствуйте, дядя! - нестройно, ещё заспано ответили ему детишки под строгим управлением Ларисы Алимжановны.
  - Дети! Сегодня я хочу поговорить с вами об одной очень важной вещи. Детство ваше пролетит очень быстро. Вы и заметить не успеете.
  - Это да! - подтвердила Лариса Алимжановна.
  Геннадий сделал ей знак рукой, чтобы она не вмешивалась в разговор:
  - Так вот. Детство оно всегда такое. Сегодня ты ещё играешь в машинки, а завтра уже будь готов заняться более серьёзными вещами. И об этом нам с вами нужно думать уже сегодня, прямо в этот момент, потому что завтра будут выходные, а послезавтра уже поздно будет думать. Время уйдёт и можно будет всё потерять безвозвратно. А я понимаю так, что терять-то вы ничего не хотите?
  - Теряют, ещё как теряют! - снова вмешалась Лариса Алимжановна.
  Геннадий не стал снова делать никаких упреждающих жестов, а просто совместил свою наидобрейшую улыбку со злым и колючим взглядом: - Главное, чтобы они голову свою не потеряли! - раздражённо пресёк он заведующую. - Вы, что думаете себе? Что я шутки пришёл тут шутить с вами? Что мне делать больше нечего? ... Я пришёл сюда, чтобы серьёзно вас предупредить, что в нашем троллейбусе обязательно будут и места для пассажиров с детьми. Ради этого, может всё и задумано. А для кого нам ещё тогда стараться, если не для вас? И от того, как вы будете себя вести на этих отведённых для вас местах, многое будет зависеть потом в вашей жизни. Об этом уже сейчас нужно нам всем подумать. А вам, дети, так особенно! Хватит уже спать. Что это за привычка такая? Так и своё будущее можно проспать. Вы вот с меня берите пример. Я сегодня всю ночь глаз не сомкнул. Обдумывал всё это. Вы поймите, что это не какие-то там машинки или кубики ваши. Это намного серьёзнее. ... Ну, а теперь, может у вас будут вопросы ко мне? Я отвечу вам на любой ваш вопрос. Вы подумайте немного и можете спрашивать меня обо всём, что вас интересует. ...
   Но казалось, что дети и не собираются задавать ему никаких вопросов. Они просто сидели себе и смотрели на незнакомого дядю, на свои игрушки, сложенные на стеллажах и на картинки разных фруктов на стене. Пока один из них вдруг почему-то не спросил вслух, звонко и громко: - Дядя, а вы дурак?
  - Даниил!!! - сразу же вскипела от возмущения, как чайник Тамары, Лариса Алимжановна, вспыхнув огненно-красным цветом лица. - Это тебя дома так научили спрашивать, мерзавец ты этакий?! Отвечай сейчас же, кто тебя этому научил? Кто тебя подготовил, спрашивать так? ... Может, бабушка твоя это? Или кто? Отвечай мне немедленно?! Мы ждём! ... А я же вот чувствовала, что этим всё оно и должно было так вот закончиться! - призналась Лариса Алимжановна Геннадию. - Я же чувствовала вот это! Откуда оно всё это идёт. ... А, Даниил? Ты не думай только, что это всё для нас было здесь такой неожиданной тайной! Для всех, для нас. Мы к этому уже давно готовились. ... Значит ты, не хочешь нам во всём признаться сам? Ты нас игнорируешь, значит. Так я понимаю это твоё упрямое молчание, Даниил? - и совсем уж тогда дошло до белого каления, ярко-красное лицо Ларисы Алимжановны. Но у неё ещё оставался один выход из этой непростой ситуации, было ещё спасение, оставалась надежда на самое последнее, испытанное средство, так хорошо известное всем педагогам, как можно быстро заставить всех непослушных детей говорить. - А мы вот тебя сейчас, как испугаем! - зло сверкнула она глазами. - Тогда мы и посмотрим вот, как ты будешь здесь нам молчать дальше. Если ты нам не хочешь ничего говорить, то расскажешь всё одному очень страшному-страшному и чёрному коту. Ты нам всё тогда сам и выложишь! Как на блюдечке - признаешься, кто это тебя так научил такие вопросы здесь задавать! И я с тобой не шучу, Даниил. ... А ну-ка, Захаровна!!! - позвала она своего верного помощника. - Принеси ка нам сюда за хвост этого страшного, очень страшного чёрного кота! Если он сам по-хорошему нам тут признаваться не хочет. ... Он ему сейчас всю правду здесь и выложит, как миленький, мерзавец этот малолетний! Кто его такому научил! ...
   Обстоятельства начинали принимать настолько странно-запутанный характер, что и Геннадий, и Лариса Алимжановна, наконец-то, впервые в своей жизни смогли бы, таким, необычным, на первый взгляд, образом, точно узнать всю правду, а другого им, судя по их увлечённости в достижении поставленной цели, и не нужно было - ни теперь, ни потом. Их сознание неожиданнейшим образом слилось в одно общее, что и есть сутью всех познаний и изменений мира. Так как своё единственно-личное понимание без общего интереса к этому всех остальных, не может быть правильным в общем восприятии такового. А может быть только отклонением от общих правил поведения и понимания истины, что признаётся всеми за отклонение и особое помешательство в личном рассудке, которое становится помехой всем. И действительно может помешать многим другим разумным, как они это считают, членам общества в их общем стремлении жить и развиваться по простым и понятным для всех правилам. ...
  
   Но они-то не могли ещё знать и учесть того, что Захаровна всё это время пребывавшая в своём этом беспамятстве, которое сохранялось и теперь, но было совсем уже не из-за того, что она так испугавшись неожиданной проверки санэпидемстанции, просто грохнулась в обморок, прямо посреди коридора. Дело было и здесь, куда серьёзней, драматичней и запутаннее.
   Там, в обмороке, Захаровна вдруг вспомнила, что её один, как и есть тоже - единственный внучёк. И тоже, по странному совпадению - Даниил, всучил ей, когда-то, прямо, насильно затолкал в карман её рабочего халата, хотя она и отказывалась очень даже от этого, один очень непонятный и странного вида шприц, со словами: - " Запомни, бабушка! ... В этом есть и будет наше спасение с тобой. А тебе это, чтобы ты больше не мучалась. Я эту такую нужную всем теперь формулу сам разработал. Не бойся, это не наркотик. Потому что наркотик всегда вызывает у нас привыкание. А мы к этому и так, сами уже давно привыкли, без всяких там наркотиков. Это - наше оправдание перед совестью своей. И если вдруг, может быть, когда ни будь, ты, сама того не желая, окажешься в полной потере своего сознания, в полном таком "ауте". Ну, в общем, ты меня понимаешь, бабуля. Так вот, чтобы ты не болталась там без дела. Не валялась просто так себе, как брошенная половая тряпка на полу. Возьми и вколи тогда этот шприц себе в вену. И я клянусь тебе, бабушка! Тебе сразу же станет легче от всего этого. И ты, тогда хотя бы сможешь оправдать своё это такое бессознательное положение хоть чем-то по-настоящему стоящим. ... А я должен уйти прямо сейчас, бабушка. И я не знаю, когда я вернусь. И зачем я, вообще, туда иду. Меня срочно заставляют заступить на какой-то пост. Я не хочу этого делать, бабушка, но они меня шантажируют твоей распиской, в которой ты дала своё полное согласие на внеурочную работу в КГБ на полставки уборщицей ... ".
  
   Захаровна именно так и поступила в этот раз, неожиданно всё вспомнив. И, поверив всем тогдашним уговорам и заверениям внучка своего, полностью полагаясь на его образованность и знания.
   До неё только сейчас и дошла вся суть. От чего это он так пытался её тогда уберечь и в чём хотел ей помочь. Она всё поняла, она поняла, что если вдруг её потом неожиданно спросят, когда-нибудь. Ну, всякое же может быть: - А чего это ты, Захаровна, тогда так повела себя странно в тот - такой ответственный момент? Почему дрогнула и свалилась? - то она тогда с чистой совестью сможет всё объяснить и оправдаться перед всеми и, главное, перед собой тоже: - " А что же с меня взять-то, деточки вы мои, я же наркоманка конченая. Торчу уже не первый годок. Вы ещё и под стол не ходили, когда я торчать уже начала. По шестнадцать часов в день я торчала. Вы на руки-то мои посмотрите. Я же верила, что это зелье мне на благо пойдёт. Что я так вот смогу ещё больше пользы принести всем вам. Что нужно это для дела и блага нашего общего. Что поможет это мне в увеличении производительности труда моего. Такого нелёгкого. Будь он неладен! Вы на руки мои посмотрите, какие они у меня все стёртые от работы этой проклятой. ... А ничего другого у меня в голове в тот момент и не было. ... Но, видать, с дозой я этой не так рассчитала, как надо. Я же малообразованная. Всего три класса и закончила я. Не успела всему выучиться. ... Виновата я в этом!".
   Но и в помощи заведующей своей, Ларисе Алимжановне, сейчас она тоже не могла отказать, хотя и находилась в таком бессознательном своём положении - и тут, всего на полставки по контракту, но, автоматически продолжая исполнять любые просьбы и распоряжения. И в такой-то ответственный момент. Когда им зачем-то вдруг понадобился обязательно страшный и чёрный кот, причём одновременно. И, что самое интересное, что сейчас-то он у неё был, действительно был, свой этот котяра и даже ещё чернее и страшнее, чем это было нужно Ларисе Алимжановне и этому бешеному в галстуке. ...
  
  
   -:-
  
  
  "В одном чёрном-чёрном городе, который все боялись даже наносить на любую карту, потому что это страшно. ... На одной чёрной-чёрной улице без начала и конца, а только одним чёрным-чёрным тупиком, в котором стоял один чёрный-чёрный дом, выкрашенный украденной краской, которая просто попалась под руку. Дом был с чёрной-чёрной дверью, чёрными-чёрными стенами и чёрными-чёрными закопчёнными окнами. В этом доме, возможно, когда-то раньше была баня по-чёрному, а сейчас в этом доме была всего одна чёрная-чёрная комната, оставшаяся после пожара, в которой стоял чёрный-чёрный давно немытый специальный бильярдный стол для афроамериканцев, которые в панике бежали отсюда в свою Америку простыми рабами. Бросив впопыхах на этом столе, пустую чёрную-чёрную коробку из-под чёрного гавайского рома. И в этой чёрной-чёрной коробке всё время любил прятаться один наш чёрный-чёрный кот, вредный такой котяра, чернее которого не было больше нигде, даже в шахте такие уже не водились. И он всё время ждал, что его однажды придут искать чёрные-чёрные люди с ярким фонариком. ... Но они всё не приходили и не приходили. Хотя, он кричал и выл все ночи напролёт, как резаный. Это, чтобы было легче им его найти. И так как кричал он очень страшно и очень долго, у него было ещё очень много времени, чтобы обдумывать всё это своими кошачьими мозгами: - "Так что же это такое?", - думал он по-кошачьи, но я постараюсь вам это всё быстро сейчас перевести с кошачьего, так как тапочки свои, я уже всё равно потерял в чёрном-чёрном космосе, но кое-какие познания о жизни мне всё же удалось ещё сохранить. - "Почему если заданы такие всем понятные условия; чёрная-чёрная улица в чёрном-чёрном городе и чёрный-чёрный дом на этой улице с чёрным-чёрным котом в чёрной-чёрной комнате? И его, то есть меня, должны обязательно искать здесь? Чтобы потом сделать один единственно верный вывод, что делать это, хотя и страшно, но бесполезно, так как сделать это невозможно, потому что меня там быть не может. Но никто же не сможет в этом убедиться пока сам не придёт и не проверит это? ... А если никто так и не придёт? Никогда?! ... И-и-и-и-и-и-и!!!", - И кот завыл ещё сильнее, чем прежде от таких своих чёрно-страшных мыслей. - "В чём здесь тайна, которую все знают, но делают вид, что она им и другим тоже неизвестна? ... Это только люди с чёрной-чёрной душой могли меня засунуть в эту чёрную-чёрную коробку в этой чёрной-чёрной комнате, чтобы потом сказать, что меня там и искать не стоит, потому что меня там нет. ... Никто же не придёт меня искать. Я никому не нужен здесь!!! ... Мяу-у-у-у-у-у-у!!!", - выл на чёрную луну котяра, вздыбив шерсть, и так же страшно подражала ему в своём контролируемо-бессознательном положении Захаровна, очень перепугав этим всех без исключения детей. ...
  
  
   -:-
  
   В большой продолговатой комнате с ровно-выкрашенными в приглушённо-жёлтый цвет, стенами, без всяких видимых проёмов для окон и дверей. За длинным - прямоугольным столом, сидело более десятка серьёзных мужчин с напряжённо-суровыми лицами. Точное количество участвующих в этом закрыто-секретном совещании, является, такой же секретной информацией, как и само место расположения этой комнаты. Для удобства представления себе, и своего же спокойствия, вы можете вообразить для себя, что комната эта, так же парила в открытом пространстве, как и все остальные объекты околоземной научно-исследовательской жизни. В чёрно-звёздной бездне, огибая голубой дымящийся шар. Но вращалась она, эта тайная комната, по своей секретной для других околоземных объектов орбите с полным сохранением и использованием, как земного притяжения, так и всех других внутренних законов тайной комнаты, так необходимых ей именно для решения своих субъективных проблем в безвоздушном пространстве своего вращения и суеты.
   Рядом с человеком, сидящим во главе стола на небольшой тумбочке, спокойно себе, наблюдая за всем происходящим, и, что особенно важно, совсем с другим выражением лица; скорее более безмятежно-отстранённым, чем у всех остальных присутствующих, расположилась голова Тамары.
  - Пусть вас это не очень удивляет, - обратился ко всем присутствующим человек во главе стола. - Сейчас такое напряжённое время, что приходится практически разрываться на части, чтобы везде успеть принять верное решение и ещё даже более того. Я думаю, мне не нужно вам сейчас объяснять, какое сейчас время. И почему оно такое. ... А некоторым я бы посоветовал и пример взять с Тамары. Как это она относится к доверенному ей делу, не жалея для этого ни сил, ни себя саму. Ведь, она же это: до последнего, вы об этом только подумайте ещё, не была уверена в том, что так, вообще-то, тоже можно жить, работать и даже ещё и пользу обществу приносить. Вы бы вот, мужики здоровые, а до такого не смогли сами додуматься. ... Стыдно это, должно быть вам! Перед ней. И перед всеми остальными тоже, что вы до этого не додумались сами. Вот так оно всё у нас и получается, что мы ничего без подсказки сами не можем. Каждого нужно за руку взять, как ребёнка малого, и показать каждому ещё надо, как делать. Вот, берите и смотрите. Что тут-то непонятного? ... Ну, хорошо! Мы сегодня не для этого собрались здесь. Это мы ещё успеем в другой раз. Хотя, подумать о том, что я вам тут сказал. Я бы вам посоветовал - это не откладывать, вообще, ни в какой ящик или на полку. А опробовать это дело и на себе. ... А там мы посмотрим и на вас потом, ... и что у вас из этого выйдет ещё. Да, и ещё одно, самое важное на сегодня. Вы всё знаете сами. Зачем мы собрались вот так вот экстренно, для чего и какое нам надо принять решение, никуда не выходя из этой полностью замкнутой комнаты. ... И принимая во внимание всю секретность нашего совещания и возможность дальнейших последствий, разных, возможно, и неприятных. Не будем и об этом забывать. ... Я предлагаю обращаться сегодня не по имени отчеству или по должности, а по-простому так. Как можно проще. ... Помня, что всё наше обсуждение может быть записано, а потом и слито в интернет. Куда это - вы сами хорошо знаете. ... Не дадим им этого сделать! Пусть потом сами разбираются и доказывают всем, кто есть кто. Тут у нас. И зачем так. Пусть они свои головы там поломают. ... Так, значит! Вот ты, морда кирпичом! Да-да, ты, - обратился он к человеку в форме. - Ты что думаешь по этому вопросу, бугай здоровый? Запускать нам этот троллейбус в космос или подождать ещё? Весь вопрос в том, долетят ли они? Выйдут ли они на орбиту? На ту, на которую нам надо. ... Или вам потом снова оправдываться придётся всем? ...
  Мужчина встал, прижав руки по швам: - Я думаю, что стоит попробовать это сделать. Эффект от удачной попытки может во сто крат перекрыть все наши предыдущие неудачи. Эффект может быть колоссальным. А затраты, совсем никакие. Нужно решаться. Если у них не хватит сил разогнать до нужной скорости объект, то я предлагаю произвести скрытно выстрел из большого калибра холостым зарядом вслед объекту, чтобы придать тому нужный импульс.
  - Так. У вас всё?
  - Всё!
  - Садитесь. ... А ты вот там! Эй! Слышь, ты! Со спитой рожей! Да, ты! Ты что там думаешь по своему ведомству?
  Встал второй мужчина: - Порядок мы обеспечим, как снаружи, так и внутри объекта. Но я бы предложил использовать принцип большой рогатки. Помните, как в детстве?
  - Помню, - оживился председательствующий.
  - Вот! Мы же их раньше уйму изымали, а сейчас, что-то это пошло на спад по всем показателям. Но не это важно сейчас. Что мы большого куска резины у себя не найдём? Да, найдём! ... Как выпить дать, найдём! - мужчина облизал свои губы.
  - Это хорошо! И звука не слышно будет. И дыма никакого. ... Садитесь, но я бы попросил вас более детально это обдумать всё. ... Так, а вот ты там, мудило! Хорёк облезлый в очках! ... Да, ты! Ты что думаешь по этой резине? Это, как будет по экономике у нас всё? Это же кусок резины этой громаднейший, какой потребуется. Если у себя не найдём, купить сможем?
  Поднялся мужчина в гражданском костюме: - За счёт займа сможем, - коротко и уверенно ответил он.
  - Какого займа?
  - Заёмного.
  - Ещё что скажешь, умник?
  - Резинку бы эту, прежде, чем покупать, следовало бы проверить. Натянуть её до полного предела, а потом резко так отпустить. ... Пощупать её ещё бы не помешало.
  - Это понятно. А как по-другому? Так просто, не глядя, покупать не будем.
  - Я это ещё к тому говорю, что она тоже может не выдержать всего этого, с живыми-то людьми. Снова некрасиво тогда получится. И зацепиться она может за что-то там. Это площадку ещё нужно готовить идеально. А это тоже.
  - Какую площадку ещё?
  - Стартовую.
  - И на это тоже деньги нужны. Ну, что ты будешь делать? ... Короче, я вас почти всех послушал. На первый взгляд, идеи есть хорошие, а как копнёшь в глубь, так говно, а не идеи. ... Что уже думать разучились?! Забыли, как самим копать?! ... Вы мне дайте идеальную идею. Такую, какой и быть может, не может, а вы мне её всё равно дайте. Иначе, а зачем я вас всех здесь собрал? Я мог бы и других собрать. И эффект, я думаю, был бы такой же, а может быть и даже хуже. ... Но был бы эффект, который нам сегодня нужен. А так что? Посидели себе и разошлись? Нет уж! Я тупиковых решений не принимаю.
   Все мужчины за столом ещё больше сгорбились и сильнее втянули свои головы в плечи. Побежали, нет, скорее, потянулись тягостные, самые липкие и противные секунды молчаливого ожидания. Это даже и временем-то было невозможно назвать, так как в такой удушающей атмосфере зависшего страха и непонимания, не может существовать привычный для нас хронометраж жизни:
  
  Ох, стучит, как стучит в висках
  Жизнь разменянная
  На животный страх.
  И покорность навечно застыла - уныло
  В мертвенно-бледных губах
  
  Это война!
  Это война с собой
  Ты здесь - ничто
  И - никто другой.
  
  Ты хочешь заснуть,
  И проснуться - сразу в мечтах
  Свободы мгновенья вдыхая
  На вольных и чистых лугах.
  Горстями их в землю, бросая
  Чтобы восстал твой прах.
  
  Но не вырваться ничему
  Сквозь сжато-зажатые пальцы тугие
  Они ведь твои
  И не будут уже - другие.
  
  ... А я знаю! - Тамара захлопала ресницами. - Я знаю! - ещё раз подтвердила она. - Я знаю, что делать! И как делать! - как эти её слова оказались - кстати, именно сейчас, когда уже всем казалось, что выхода просто нет. И он не может быть найден никогда. Ведь, все же доступные человеческому разуму варианты были предложены и обсуждены. И казалось, что уже ничего оригинального и не возможно-то больше придумать.
   Все прямо привстали со своих мест и впились с надеждой во взгляде в обычную тумбочку, на которой лежало их спасение. Там лежала, скромно улыбаясь уголками рта, и как это могло показаться на первый взгляд, обычная, простая женская голова. У многих из присутствующих даже мелькнула странная мысль - " Хорошо, что она не натуральная блондинка, а выкрашена в непонятно что. А то тогда бы нам самим уже не сносить своей головы. А этого, почему-то очень, ох, как не хочется, сегодня. ... Может, ещё один день продержимся, ... как есть? ".
  
  - Только я пить хочу, - ещё сказала Тамара. - У меня, что-то вот в горле моём пересохло, - сказала она правду, но никто так и не поверил её этим словам, глядя на её-то положение, потому что все ждали только одного - спасительного для них решения этой проблемы. Что же это она придумать-то смогла такого грандиозного? ...
  
  
   -:-
  
  
  - Вы будете здесь последним? - спросил Гена у молодого крепкого парня, когда, наконец-то, к исходу дня он всё-таки смог войти в эту заветную маленькую комнатку, где в живой очереди должны были ожидать своей участи все претенденты на подвиг. Интуиция не подвела Геннадия и он, хотя и с разными приключениями, но всё равно смог точно выйти к своей намеченной цели. В этой небольшой комнатушке, больше похожей на закуток у кабинета участкового врача, стояло всего три стареньких стула. На одном из них, который стоял ближе всего к белой двери с табличкой начертанной от руки - "Комиссия", сидел всего один человек. Он даже не посмотрел на Геннадия: - За мной просили уже не занимать. Вы опоздали. У них осталось всего одно место. Уходите быстро, для вас так будет лучше, - произнёс он очень быстро, на одном духу, продолжая в это время смотреть в стену напротив и, притом, раскачиваться взад и вперёд на своём стуле.
  - Ну, это мы ещё посмотрим, - с уверенностью в голосе ответил на это Геннадий. Он тоже присел на стул рядом и осмотрелся, но кроме таблицы для проверки зрения, которая висела на стене у самой двери в кабинет, смотреть здесь было больше не на что. - Я сюда не просто так попал, - добавил Гена.
  - Меня это не волнует. Меня просто просили это передать, - также быстро ответил ему снова юноша.
  На что Геннадий сказал с ещё большей уверенностью в голосе: - Я здесь по направлению.
  Парень ничего ему на это не сказал.
  Тогда Геннадий спросил у него: - А быстро очередь-то двигается?
  - Да что-то не очень, - грустно ответил парень. - Я уже сам весь на нервах здесь сижу. А если до нас она так и не дойдёт? Может они пошутили это? Я уже вторые сутки здесь жду. Что там можно так долго проверять?! Я ничего уже не понимаю! Я уже со всеми попрощался. На три дня в ресторане проводы устроил для всех своих
  товарищей. ... А может ведь так получиться?
  - Как? - не понял Гена.
  - Ну, что не возьмут они нас. ... Некрасиво тогда будет. Как же это я домой тогда покажусь? Ой, стыд-то, какой! Вот, погуляли, скажут.
  - Не волнуйся, дойдёт и до нас очередь, - попытался успокоить его Гена. - Тебя как зовут-то?
  - Сергей, - ответил парень
  - А меня Гена.
  - А ты, в какой области силён? На что сам рассчитывать можешь? - поинтересовался Сергей.
  - Я актёр, - коротко ответил Геннадий.
  - Ты актёр? - почему-то не поверил ему Сергей.
  - А что не похож разве?
  - Нет, я не об этом. Я не то хотел сказать. Как это? ... Думаешь, актёров будут туда брать?
  - Я думаю, что обстоятельства могут так повернуться, что актёр в экипаже будет не лишним. Ещё неизвестно куда мы там попадём в итоге. И где у нас там могут быть остановки. А я на остановках смогу разные представления устраивать, чтобы люди смотрели и радовались себе и жизни своей. Тогда же можно будет и цену на билет ещё немного поднять. Об этом же тоже стоит подумать уже сейчас, как ты считаешь?
  - Ты знаешь, а это хорошая, дельная мысль. Действительно, культуру же нужно всегда и везде развивать, в любом случае там. Пусть платят. Тут не придерёшься. Это понятно, - согласился с ним Сергей. - Я бы сам вот до этого не смог бы додуматься. Конечно, актёр там будет обязательно нужен. Тебе, можно сказать, повезло с этим.
  - А ты, чем думаешь сам, сможешь там пригодиться? - поинтересовался уже у него Гена.
  - Я хороший специалист по рукопашному бою. Всю жизнь свою этим занимаюсь, ещё с рождения.
  - Думаешь, нам придётся отбиваться там? - напрягся Гена.
  - Скорее всего. Сейчас жизнь такая. Жестокая очень. Без этого же ни сесть, ни выйти на остановке нормально нельзя. Везде сила нужна и навыки особые. А я их с детства в себе развивал до автоматизма. Вот скажи мне - "Эй ты! Мудак! Ну, что ты прёшь, как баран?! Троллейбус же не резиновый!".
  Гена повторил всё слово в слово, как заученный текст из пьесы, с некоторым даже выражением пренебрежения в голосе. И тут же, сам не понимая как, очутился на полу, хрипя и корчась от боли, после двух выверенных и точных ударов, которые нанёс ему Сергей в горло и солнечное сплетение.
  Полежав там, на полу, и похватав воздух широко раскрытым ртом, какое-то время, Гена пришёл в себя и смог подняться: - Отличная у тебя реакция, Серёга, - признался Геннадий. - А давай, сейчас я попробую, что-нибудь такое, тоже?
  - Давай! - согласился Сергей. - Всё равно сидим.
  - Значит так! - Геннадий стал смирно, опустив руки вниз, а голову наоборот закинул назад. Он попросил Сергея. - Теперь ты повторяй за мной.
  - Хорошо, - согласился с ним Сергей, облизав свои губы. - Начинай! Я готов ко всему.
  Геннадий почти нараспев стал медленно говорить в потолок: - Мы же братья. Мы же братья с тобой. Мы родились все вместе под этой счастливой звездой, - Сергей повторял, как мог, всё за Геннадием. - ... В этом месте всегда тишина и покой. ... Ты же мог бы - родиться мною. Ну, а я бы мог быть - тобой. ... Так начертано было в нашей судьбе. Протяни свои руки. Протяни их ко мне, - Сергей, сам не понимая как, протянул свои руки навстречу Геннадию, а тот обнял и поцеловал его.
  - Ох, как это хорошо это у тебя получилось. Так естественно, - скромно признался Сергей, когда Геннадий разжал наконец-то свои объятия. - А сейчас моя очередь.
  - Да, я это знаю, - согласился с ним Гена.
  - А теперь ты мне скажи, как можно проще, - попросил его Сергей. - Ну, куда ты лезешь, жлоб вонючий! ... Ты же мне все ноги тут оттоптал, скотина! ... Фу, а воняет, как от тебя!
  Геннадий снова всё повторил, но уже мягче и приглушеннее в голосе. И снова он оказался на полу. Теперь уже, после трёх точных ударов; первым был удар ногой в голень, который заставил его от боли согнуть свою ушибленную ногу, второй - справа под сердце, которым его слегка так приподняло, и только уже третьим ударом по косой сверху - вниз, почти в висок, Сергей его сбил с ног. ...
  - Наши сердца в унисон стучат! ... Ты же мне - брат! И тебе я - брат! - сказал Гена, когда сумел подняться снова. И снова расцеловал он Сергея, почти взасос. ... И опять упал он, как подкошенный, со словами: - Куда ты, падла, пихаешься! Тут больше и так места нет! Что ты на меня ещё зенки свои вылупил! ...
   Так продолжалось ещё, какое-то время, пока они полностью не выдохлись и вдвоём не оказались сидящими на полу спина к спине.
  - Может, мы зря всё это затеяли? - спросил, стирая кровь с лица галстуком, Гена.
  - А ты вот это, действительно, меня любишь так, как брата своего? - в ответ на это спросил Сергей. - Или это, что-то большее? Ну, ты понимаешь меня? ... Здесь же есть определённая грань. Ты это с какой стороны будешь там? ...
  - Хм! - усмехнулся Гена. - Любить - это занятие для слабых людей. Тебе ли не знать это, Сергей. Или, как ещё тебя там зовут, в этой вашей комиссии? Я не думал раньше, что вы можете носить самые обычные, земные имена.
  - Как ты смог догадаться, что я не простой человек? Это же невозможно обычному человеку, - удивился Сергей. - Для вас это должно быть за гранью возможного.
  - О-о-о! Я, как посмотрю, так вы там - у вас, совсем от нашей жизни отбились. Вы может, там, ещё продолжаете жить в своём этом измерении времени и в своих представлениях о том, что мы тут должны испытывать и делать со всем этим вашим богатым наследием. А у нас здесь, между прочим, уже третье тысячелетие наступило. Худо-бедно, но мы ещё держимся. Сами! Мы ещё существуем. И заметь, в своём представлении о том, что для нас тут правильно, а что - нет.
  - Я задал тебе всего лишь простой вопрос. Зачем же всё так усложнять и распаляться? - попытался успокоить разгорячившегося Геннадия Сергей. - Это же очень просто: есть - любовь, и - нет любви. Всё! Больше ничего мне теперь от тебя не нужно. Какие - такие три тысячи лет? ... Зачем для этого три тысячи лет? Почему ты уходишь от простого ответа? ... У меня сразу возникает подозрение, что тебе есть, что скрывать от меня. Но ты же сам пришёл сюда, чтобы пройти это испытание? На что ты рассчитывал? На обычный диктант и подтягивания. ... Какими вы всё-таки остались доверчивыми, люди.
  У Геннадия на лице случилась гримаса невинно осуждённого человека: - А я ничего и не скрываю. С чего ты это взял? Я действительно, что думаю, то и говорю. И делаю так! Всегда! ... Где и в чём я тебе солгал? Все мои слова были правдой, от начала и до конца.
  - Это как так может быть? Ты! ... Ты не должен, и не можешь мне сейчас врать. Я же это чувствую! То ты говоришь, что любишь меня, как брата своего, и даже ещё больше. Я же почувствовал это, когда ты целовал меня. Это же не возможно подделать. Это невозможно сыграть так. Ты тогда был действительно сам собой. Это же был ты - настоящий! Меня, прямо, оторопь взяла от такой твоей чистоты и открытости. Ты даже светился весь в тот момент. Ты ничего не боялся. Ты был готов жертвовать собой. ... А потом, тут же ты мне сказал, и тоже очень убедительно это получилось у тебя, с такой ещё жгучей болью, с таким, тоже настоящим и искренним чувством, прямо, крик души из тебя рвался, ... что я - козлопас вонючий. И ты готов был на месте испепелить меня всего своим праведным гневом презрения. ... И лицо! Твоё лицо ещё тогда так скривилось, с таким неподдельным пренебрежением, как будто ты действительно почувствовал в тот момент такой зловонный запах, который исходит от меня. Я даже сам его почувствовал тогда, этот запах! Сам я почувствовал его! И меня чуть не вырвало от этого смрада, ... смрада, который исходит от человека, проводящего все свои ночи в обнимку с грязными, немытыми козлами. И потом, ... потом снова это чувство, я снова вошёл в ступор от этого, так ты сумел убедить меня тогда в том, что ты действительно веришь в это. Веришь - весь, до последней своей клеточки мозга, до последнего волоска своего. ... Как, как такое может быть? Когда же ты врал мне, а когда ты действительно был честен и откровенен со мной? ... Я уже сам ничего не понимаю в этом, хотя и должен это делать по всей своей сути. Я запутался. Спаси меня! ...
  - Хм! - ухмыльнулся Геннадий. - Какие вы нежные. От запахов вас воротит. Конечно, у вас там вверху воздух свежий. ... И я теперь уже должен вас спасать? Интересное это дело. Действительно - мир перевернулся! Полюса поменялись. ... И я! Я - спаситель! - Геннадий поднялся с пола. - Вот он я! Спаситель - Гена! Как вам такое?! Они уже ничего не понимают здесь! Они запутались! И я их должен спасать теперь. Я всех должен спасти и всё здесь распутать. ... И всё равно я скажу тебе то, что и раньше говорил. Я всё время был честен с тобой, в любую секунду свою. И твою тоже. В любое мгновение это. И никто не докажет мне обратного. Никто! Никогда! ... А всё, потому что само время, само понимание его для нас разное. И если это для вас неизменная вечность, то я могу меняться хоть каждую секунду свою. И каждую эту секунду я буду честен. И я буду такой, какой я есть именно в эту секунду. Свою секунду. Своё мгновение жизни. Такой короткой жизни. Почему она такая короткая? Что нам с этим делать? ... А уже в другую свою секунду я могу быть совершенно другим. Другим человеком. И я буду прав в этом. Всегда прав. Всегда! Всегда! Всегда! ... Можешь это всё, так и передать своему начальству. Туда наверх. Пусть они всё узнают тоже. ... Или может, они сами уже всё там давно знают, но не знают, что же им делать со всем этим? ... Но я ни о чём не жалею. Я сказал всё, что я хотел и мог. ...
  - Не-а, ты уже тоже, Гена, лишнего давай это, не придумывай здесь. Слова, слова, слова. Всё это - слова, Гена. Очень много слов ты мне здесь наговорил. Они, конечно, правильные, может быть, и нужные. Конечно же, нужные, а иначе, зачем, зачем они вообще нужны. Это их основное свойство - быть нужными. Значит любое слово - сказанное, уже и есть вещь нужная кому-то и зачем-то. И с этим нельзя спорить. Но обратно же и здесь тоже, я соглашусь с тобой, важно само время, когда они произнесены были. Видимо, время присутствует, как важный элемент во всех делах наших. Всему своё время. ... А, теперь, значит, по поводу моего начальства, которому ты здесь, что-то просил передать от тебя. Ты, Гена, наивный человек. Зачем? Зачем моему начальству все твои слова в настоящем времени? ... Ты же пойми, чудак. У нас здесь простая комиссия по отбору претендентов. Дело - нужное, конечно, и срочное. И меня включили в самый последний момент. Всё эта спешка наша. Но ты же это знаешь сам.
  У нас всегда так. То - ничего не нужно, то давай, срочно, мы опаздываем. А куда мы опаздываем? ... Мне этого так и не объяснили. Так что вот, я простой участковый, с вашего района и ничего больше. Меня сюда назначили, и я выполняю здесь свой долг. И больше ничего я на себя брать не хочу. Мне и так моих дел ещё в районе хватает. Вот, выше головы, хватает! - Сергей сделал знак рукой. - А район же у нас - ты сам, Гена, знаешь, какой это район. Здесь, действительно, каждую секунду, что-то происходит; и воруют, и убивают, и насилуют здесь. Здесь у нас, на нашей земле. ... А вчера вот, ты не поверишь в это, но чуть не произошёл первый случай скотоложства в нашем районе. Да! Вот так вот! До чего это мы уже докатились, Гена. Всё наше начальство на ушах стояло. Такое было! М-м-м! ... Думал, погоны у меня сорвут с плечами вместе. Но поймали, быстро его поймали, чудака этого, засранца мелкого. Экстремист оказался. Вот же наглец! Прямо на месте его тёпленьким и взяли. Сняли прямо с генерала нашего одного. Это же всё здесь вот недалеко и случилось, на улице этой, как его - ... Энтузиастов, этих. ... Хорошо, что у генерала руки оказались ещё свободны, и он смог сам позвонить. Наряд вызвать, и меня тоже успел оповестить вовремя. Пока этот там замешкался у него сзади. Он-то думал, что генерала нашего вот просто так вот можно запросто взять, прямо посреди улицы этой. И тот, нате вам, так вот, просто, взял бы и отдался вот, любому такому наглому экстремисту. ... Ну, дурачок, прямо нашёлся такой, что ещё тут скажешь. У него же выучка, какая за все эти год уже накопилась, особая. Он же всё прошёл! Он же у нас - боевой в этом смысле! Всё на своей заднице, можно сказать, познал, и вынес всё. Он же столько выдержал этих там: собраний, совещаний, съездов всяких и всякой ещё такой другой, херни разной. У него же уже инстинкт появился особый этот - быстро сводить ягодицы. До автоматизма он доведён. Всё - машинально! А как по-другому у нас ещё жить-то можно, Гена, скажи ты мне? Как?! Каждое же действие, Гена, всегда должно вызывать - противодействие этому. И у нас, и у всех генералов тоже оно должно, везде вызывать это. Они же тоже люди. А, как это ещё жить-то можно так, в таких-то условиях? Всем нам и им?
  - Подожди, - перебил его Гена. - Причём здесь этот генерал ваш с ягодицами своими? Для чего он тут теперь, в такой момент? ... Теперь, я уже тут совсем запутался. Ты же мне конкретно вот взял и сказал, что это было скотоложство?
  - Да, так оно почти и получилось, как я тебе и говорил. Здесь уже я ни в чём не соврал перед тобой, Гена. Это же этот дурачок, экстремист-насильник этот, сам так попросил нас, чтобы мы его по этой статье, значит, провели и оформили, умолял ещё прямо нас. Ну, совсем дурак, конченый! Ну, как типа за попытку это сделать, давайте мол, меня, забирайте всего это сразу, а я всё подпишу вам. Всё! Прямо здесь вот, на спине у генерала, согласен был нам всё, и подписать, мудак этот. И пусть, ещё об этом все мировые средства информации, значит, потом напишут, и вынесут там своё это ... осуждение нам. На это ещё у него надежда была. Ну, козлина же дурная, как его ещё назвать-то можно? Козлопас вонючий, а туда же вот лезет. ... Как будто у нас самому можно себе сейчас статью взять и выбрать, на выбор, прямо. Я так хочу! Вот же, дурачок. ... Поторопился он, конечно с этим делом. Это же со следующего года ещё только запланировано у нас. Может быть. Ходят такие слухи, конечно. Но все говорят примерно так. А раз говорят, то вполне оно так и будет, скорее всего. И то не знаю, как депутаты ещё пропустят это там. Всякое же может случиться. Такие вот дела, Гена. ... И что я теперь должен ещё передавать своему непосредственному начальству, там наверху? Какие такие твои слова? Какие из них? ... Меня сразу же спросят - " Ты что там, Авоськин, с ума сошёл совсем на этом своём участке? У нас тут и других дел своих хватает. Иди, работай, Авоськин. Не дури нам голову".
  - Всё равно странно это всё, Серёга. Очень всё это странно, как-то. ... А у меня ещё сегодня, с самого утра, была полная авоська с бутербродами. Полная такая авоська. Никто же не поверит, что оно само всё так сложилось. И тут ты, тоже - Авоськин. Какое это странное совпадение. Прямо, провидение какое-то. Ты оказался тем, от кого, вся моя судьба сейчас и зависит. Я же вот честно тебе скажу, мне разные люди сегодня попадались. Иных-то и людьми, вообще-то, назвать нельзя. Но я же вот всё роздал. Все бутерброды свои эти, что Марина мне, моя жена приготовила. Я их все, значит, и раздал всем, неважно кому, как я это понимаю. Я же даже не откусил ни от одного, ни крошки малой. И не жалею об этом я нисколько теперь. Ни об одном бутерброде своём. И мне так легко от этого, Серёга. Как мне легко! Так свободно! И спокойно на душе у меня. ... И что же сейчас? Что будет со мной? ... Прошёл ли я испытание своё? ... Я достоин?! ...
  
   Сергей подошёл к белой неказистой двери кабинета, на которой висела бумажка с кривой надписью от руки - "Комиссия", и распахнул её настежь перед Геннадием со словами: - " Проходи, Гена! Ты выдержал с честью все испытания. И ты принят в команду. Проходи смело, это прямая дверь в педальный троллейбус. ... Это дверь в твоё будущее!!!". И тут же послышались, видимо у кого-то там работало радио, знакомые звуки из репертуара группы - "Европа" - Мы будем вместе!!!" ...
  
  
  
   -:-
  
  
  
   В любом ожидании уже и есть, заключена грусть и печаль - конца, свершения и исхода любого события. Ещё трепещет душа, бьётся без устали сердечко, подгоняемое - " Уж, скорее бы. ... Быстрее бы всё это произошло, случилось. ... Нет, не дождусь я этого, наверное, уже никогда. ... Но что же так медленно время-то тянется. ... Да, нет хуже пытки, чем ожидание. ... Ну, когда же? Когда? ... Сколько ещё там осталось? ... А вот была бы у меня машина такая. Да, было бы хорошо. Раз, так - и всё! ... Скорее бы. Нет уже сил моих, ждать. ... Ну, сколько можно? Когда же уже этот день придёт, настанет?", и само оно - этим, не думая, конечно же, об этом, уже готовит для себя боль утраты по прошествии этого, так долгожданного чуда. ...
   И всё-таки, он пришёл, настал, неотвратимо случился - этот день, в ряду других таких же дней. Всё было готово; собрано, склёпано, стянуто намертво болтами, выкрашено и надраено, подогнано и отрегулировано. Не обошлось, конечно же, и без мелких неприятностей, издревле присущих любому большому свершению. Но всё это были действительно мелочи по сравнению с таким эпохальным событием. До самого последнего момента специалисты, просто, не были до конца, ещё полностью уверены в выбранной ими силе натяжения цепей привода движения и в правильности подбора передаточных "звёздочек". И всю ночь не смолкали их споры и работа по совершенствованию и подгонке натяжения, и замене передаточных механизмов. Горели, пылали костры, освещая стартовую площадку, выхватывая тёмные силуэты людей и разной техники. Очень пахло эмалью от свежевыкрашенного остова троллейбуса, и свежевыструганными сосновыми досками, из которых, тоже всю ночь, но уже другие специалисты, с другим допуском секретности, сколачивали большой стартовый трамплин. Стучали молотки, шумели компрессоры, и гудели, чуть вдалеке, экскаваторы. Вот под эти звуки и творилась история, смело сменялись эпохи, уходил вдаль застой, и утверждалось всё новое, пусть и непризнанное сразу же, но упрямо прокладывающее себе путь только вперёд, в следующие и, ... следующие уже за ними, поколения.
   Для торжественности момента, министерство культуры организовало совсем небольшой, но такой нужный теперь, концерт для простых рабочих, чтобы они помнили, что и о них всегда помнят, там, где это нужно. Прямо между кострами на небольшой круговой площадке восточная красавица исполняла танец живота, виляя поочерёдно; то бёдрами и животом, то ягодицами под приглушённый бой барабана и уханье компрессора. Это ещё, по случайности, так удачно совпало с проведением дней культуры одной из восточных стран, делегация которой была приглашена на торжественную процедуру утреннего старта. Но, если честно сказать, то не до этого было сейчас всем рабочим. И они очень сосредоточенно проходили мимо помоста, почти на него не смотря, не обращая никакого своего внимания на игру бликов огня по атласным и тугим ляжкам чернявой красавицы, стреляющей из-под вуали на лице миндальными глазками. Только изредка рабочие могли заглушить чёткий барабанный ритм и звук компрессора своими громкими выкриками: - Да несу я уже! Несу!!! Чего ты орёшь там, Петрович! Ты же сам эту "байду" на пятый участок передал! А я виноват теперь?! ... Ну, и гусь ты, Петрович!
  И тут же вся стройка срывалась от внутреннего перенапряжения и отвечала раскатистым и задорным смехом, и, само собой, разными подначками в адрес Петровича: - Да, Петрович уже не тот! Уже сдулся, наш Петрович! ... Пора на покой! Память уже не та! ... Он скоро так и шаг резьбовой забудет! ... А-а-а, ха-ха-ха-ха!!! ... Не, не забудет, он же его у себя на груди выколол!!! ... У-у-у! А-а-а! У-у-у! ... Ну, ты и даёшь! Паскуда! ...
   Под самое утро всю площадку заволокло и накрыло туманом, а потом и все звуки стихли и замолкли там. И когда уже вот только прорезался первый луч, вонзился косо в мохнатую туманную шапку, туман начал потихонечку, нехотя так с ленцой, как бы подыгрывая моменту, рассасываться и проясняться. И открылась перед всеми, кто это видеть хотел и мог, картина торжественная и неповторимая. Всё застыло в эпической недвижимости. Никого на всей площадке уже не было. Стоял, как скала огромный деревянный помост с большим провалом внутри для придания инерции и на старте, невдалеке от начала самого помоста, стоял сверкающий разными красками в восходящих лучах солнца, новенький троллейбус. У задней части троллейбуса собралась небольшая группка, провожающих женщин. Суровый человек в тёмном строгом костюме и с рацией в руке, ещё раз обратился ко всем женщинам: - Я вам ещё раз, последний раз уже объясняю. Вам можно бежать, провожая троллейбус только вот до той жёлтой черты, - и он рукой с рацией указал вперёд по курсу троллейбуса. - Вы все её видите?
  - Да! - подтвердили все женщины.
  Мужчина, дождавшись подтверждения, продолжил свой инструктаж: - Я вам ещё раз напоминаю всю серьёзность данного момента. И предупреждаю вас тоже в последний раз: за троллейбус руками не хвататься, под колёса не бросаться и бежать вам можно только вот до той жёлтой черты. Иначе вы сорвёте нам весь старт. Вам всё понятно?
  - Да! - снова подтвердили все вместе женщины.
  - А сейчас у вас ещё есть две минуты до начала обратного отсчёта. Можете подойти к окнам и помахать своим мужьям, сыновьям и братьям.
   Марина нашла Геннадия за предпоследним задним окном, слева по ходу троллейбуса. Он тоже боковым зрением увидел её, но не повернулся к ней весь, так как был очень собран, сосредоточен и пытался смотреть только вперёд. Его взгляд выражал полную уверенность, губы были плотно сжаты и руки его с силой вцепились в спинку переднего сиденья. Марина очень быстро заговорила, надеясь, что он её услышит там: - Геночка, Геночка! Геночка, мой любимый! Я тебя буду ждать! Ты не волнуйся только! Я тебя обязательно дождусь. Слышишь меня, Гена? Не думай о нас. Мы тебя все ждём. Все-все! Ты лучше там о нас не думай и будь спокоен за нас. У нас всё хорошо и ничего с нами тут не случится. А что тут вообще может случиться? Ты уж, лучше сам там давай, дави посильнее, и не останавливайся. Будь умницей у нас. Мы в тебя верим все. А с детьми у нас всё хорошо. У них и оценки все хорошие. И я вот ещё, пока тебя не будет, я ещё раз в школу схожу с учительницей их поговорю. Ты не волнуйся там за это, - потом она, вдруг, что-то вспомнив, затрясла рукой с пакетом перед самым окном. - Гена! Я же здесь тебе снова твоих любимых бутербродов сделала. И принесла. ... Гена, попроси, чтобы дверь заднюю открыли, я их тебе передам. Они ещё тёплые, я их дома в микроволновке разогрела. ...
   Гена всё услышал, но так и не повернулся к Марине, потому что пошёл обратный отсчёт. Он сумел одними губами прошептать ей, но Марина и так всё поняла, они же столько лет уже были женаты: - Ты что, с ума сошла? Какие бутерброды? У нас здесь каждый лишний грамм на счету.
  "Восемь, ... семь, ... шесть, ... пять, ... четыре", - Геннадий чуть приподнялся над своим сиденьем, его лицо напряглось и побагровело, вздулись вены на шее, а вот руки, которыми он упирался в сиденье перед собой, наоборот побелели все до последней костяшки. - "Три, ...два, ...один!", - тело Геннадия пошло медленно вниз, и троллейбус тоже медленно покатился вперёд, всё, ускоряясь и ускоряясь. Женщины с криком бросились за ним. И Марина побежала, не отставая, пока не увидела перед собой жёлтую черту. Ноги её сами собой подкосились, она упала вперёд в запретную зону и из её мешка посыпались на асфальт ещё тёплые бутерброды. А троллейбус было уже не остановить. Он неудержимо катил, мчался вперёд. Асфальт закончился, и он летел уже по деревянному трамплину, потом на какое-то время он пропал в инерционной впадине, и тут же, подгоняемый ещё, неожиданно вырвавшимся у всех вздохом облегчения от его внезапного появления из впадины, взлетел на гребень трамплина и оторвался от него. А потом он затерялся, и скрылся из виду в огромных гирляндах салюта, заслонившего, практически, весь небесный экран. И когда уже яркие огни разрывов и россыпей искр затухли и осыпались вниз, троллейбуса уже нигде на небе не было видно. Женщины, провожавшие его, бросились сломя голову вниз, туда, к тому месту, откуда он сам ушёл ввысь, чтобы может быть там, у них получится лучше его разглядеть на ещё не совсем чётко-прояснённом, размытом утреннем небе. Одна Марина лишь так и осталась лежать поперёк на самой этой жёлтой черте.
   Когда женщины спустились вниз к огромным, прямо исполинским ногам взлётно-стартовой эстокады, там никого уже не было, а лишь четыре бульдозера разравнивали и утюжили только что свежо-засыпанную яму, сырой ещё песок утрамбовывали они своими цокающими гусеницами. И ветер гонял по земли обрывки бумажных разноцветных праздничных гирлянд. Женщины бросились к бульдозерам, перегородили им дорогу и давай им кричать: - Что вы видели здесь? Куда он улетел? В какую сторону? Где они; наши самые дорогие, любимые и единственные? ... Куда нам смотреть-то тут, сейчас? ...
   Но все, как один, бульдозеристы отвечали им спокойно так, с чувством собственного достоинства: - Ничего мы тут не видели. Что вы ещё придумали там, женщины наши дорогие? Вы же сёстры и матери наши. Нам тут что, делать больше нечего? Нам вот, просто, сказали поле тут подготовить. Мы и готовим его. А по весне же на этом поле должны будут засеять, какой-то невиданный ещё доселе сорт гигантской сахарной свеклы. И взойдёт она потом, обязательно прорастёт и пробьётся исключительным по своей красоте зелёным, свежим и нежнейше-мягким, сочным ковром новых побегов своих. И вы сами же потом, женщины вы наши любимые, в магазин за сахаром первыми побежите ещё. Потом напечёте пышных всяких там; сладких пирогов и калачей. И будете пить душистый чай с сахаром и булками. И будет вам так хорошо и приятно от этого на душе вашей, что вы сами же все, не договариваясь даже, начнёте славить нас; простых бульдозеристов, агрономов, овощеводов и самых-самых простых полеводов, что мы все так хорошо работаем на нашей вот этой самой земле. И всё это для вас же мы и делаем. Удобряем её, пашем и перепахиваем, боронуем и культивируем. И потом ещё всё это обмолачиваем. А обмолот это же вообще святое дело для всех нас. Тут и к бабке не ходи. ... Ну что, вы всё поняли, страдалицы вы наши? А пока идите отсюда, давайте по-хорошему, по холодку этому утреннему двигайте себе. Не мешайте нам здесь работать. Мы делом заняты. У нас здесь чёткий график во всём должен соблюдаться и технологии.
   Всё это женщин, конечно же, немного успокоило, а ещё их успокаивало то, что вдали, на фоне утреннего неба, какой-то тёмный силуэт, кому-то там указывал вытянутой рукой и пальцем своим, куда-то в небо, вверх, чуть повыше видневшейся вдали зелёной, зубчатой полоски леса. ... И хотя у них под ногами почему-то поднималась, и шевелилась ещё свежая земля, они отчётливо слышали, как по радио, видимо, в одном из бульдозеров, срочно прервав детскую весёлую песенку, всё время побеждавшую почему-то на Евровидении, сильный и крепкий голос стал посылать ясные и чёткие сигналы-сообщения: - "Тридцать восьмой троллейбус, срочно ответьте! Вас вызывает диспетчерская! Тридцать восьмой, ответь! ... Вас вызывает диспетчерская! Отвечайте, где вы находитесь? Тридцать восьмой, вас вызывает диспетчерская! ... Тридцать восьмой маршрут отвечайте, где вы? ... Тридцать восьмой, отзовись! ... Вас вызывает диспетчерская! Вас вызывает диспетчерская! Вас вызывает диспетчерская! ... Отзовитесь! Где вы? ... Вас вызывает диспетчерская! Вас вызывает диспетчерская! Вас вызывает диспетчерская!". ...
   Женщины совсем успокоились, их убедил этот чёткий и понятный для них сигнал из радио, и этот, неизвестно кому принадлежавший уверенный голос тоже в этом помог им. Они поверили ему, поверили бульдозеристам, ритмичному рокоту больших и мощных моторов, и бесповоротно для себя, наконец-то, поняли, что ничего им другого теперь и не остаётся, как только ... ждать. Ждать, ждать, ждать, ждать, ждать, ждать и ждать. ... Когда же они вернутся, наконец. Нужно обязательно ещё не забыть купить побольше муки и поставить тесто, чтобы оно успело ещё подойти само. ... Они же скоро уже должны вернуться. ... Все.
  2011 г. А.Ш.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"