Рождение переводчика
Когда я был маленьким - курсантом - у меня тоже была... Впрочем, и бабушка тоже имелась, но речь не о ней. Некоторая переводческая практика. Традиционный для "немцев" месяц в Подольском архиве, разумеется, в зачёт не идёт - так, приятная прелюдия к отпуску. Впрочем, кому как - у некоторых получилось предверие, преднадеждие, преднаталие и так далее. В зависимости от съёма - по факту.
Но и реально поработать таки пришлось - в печально, а иногда и трагически известном не одному поколению ВИИЯшников городе Мары ныне независимого, но, полагаю, по-прежнему безобразно солнечного Туркменистана. Это, кому удалось остаться в счастливом неведении, до Ашхабада и сразу налево.
Год 1978 не задался в ВИИЯ (в то время уже ВИ, но ещё не вовсе ВИМО, насколько помню) с самого начала. Положенного одним из спутников серии Космос, что вскоре после Нового года собрался сдуру падать куда-то не туда. По столь волнующему поводу отправили нас сначала по домам - за гражданкой, после чего, естественно, посадили безвылазно на казарму. В армии вообще любят это самое дело - чтоб всех собрать и не пущать. Оперативно сделали всем загранпаспорта, разбили по группам и держали таким вот образом в Хилтоне, натурально, без выхода в город больше недели - до разрешения ситуации. Потом спутник тот шлёпнулся в Канаде, без шансов для изъятия, зато с международным скандалом, и нас распустили в обычное состояние, однако активно продолжился начавшийся ещё в 77-м массовый исход пипла с западного и восточного факультетов в разные всякие забугорные и не так чтобы очень палестины, преимущественно в безумно братскую тогда Эфиопию. Где-то к апрелю от всего курса осталась одна наша немецкая группа, но и мы уже, во все восемь рыл, буквально сидели на чемоданах. Собирались в Эфиопию, благо, паспорта уже имелись, сдавали ускоренно экзамены за четвёртый курс, даже уже по-амхарски начали друг с другом изъясняться, прищупываясь языками к экзотически незнакомым фонемам и приглядываясь к забавным зверушкам тамошнего алфавита, однако вскоре, к нашему великому сожалению, выяснилось, что в тех местах народу вроде как достаточно, и нас бурно осчастливили грядущей отправкой в эти самые Мары.
Был тут, однако, ещё один препикантнейший моментик конкретно для нас. На нашем курсе все, кроме уже убывших в Африку с "родным" первым языком французов и нас, немцев, поступали с английским, коим, соответственно, довольно прилично владели со школ ещё, преимущественно с приставкой "спец-", но не в смысле для УО, а вовсе даже наоборот. Мы же осваивали английский лишь с середины второго курса и, что называется "очень вторым" языком. "Бегинингсами" мы были, если короче. К тому же с приличным упором на бортперевод, поскольку институт обезлюдел, и к полётам, на всякий случай, готовили даже нас, убогих, что обыкновенно затачивались исключительно под ГСВГ (Группу советских войск в Германии).
В общем, страх перед прелестями Маров, что активно культивировался среди нас англичанами, кои, как и повсюду, успели побывать там первыми, гармонично усугублялся паническим ужасом гуманоидов, коим предстоит делать что-то такое, чего они, в принципе, не умеют.
Как часто бывает, чёрт оказался далеко не так страшен, как его малюют. Глаза с головой боятся, а руки да язык делают. К тому же работали мы с танзанийцами, а те зачастую владели английским ещё намного хужее нас. Бывали такие моменты - у сержантско-рядовых групп - когда преп что-то буркнул, переводчик, соответственно, кое-как перетолмачил, потом поднялся пожилой саджент, помнящий ещё времена английского колониального владычества, пообщался с народом на суахили, после чего по аудитории скоренько пробежали шёпотки на банту. Затем, при вопросах / ответах - обратно. Аналогичным порядком.
Впрочем, как положено в ПВО, основной контингент был представлен кадетами (ихними курсантами, то есть) и офицерами. Кои большей частью знали английский не хуже, а то и лучше нас. Но, тем не менее, особых проблем с языком не было, поскольку каждый раз можно было узнать заранее, хотя бы приблизительно, что придётся переводить, и подготовиться по англоязычным же пособиям в смысле терминологии и прочего. Впоследствии мы, как водится, обнаглели и обленились, но это уже совсем другая история.
Как раз с такими - то есть, знающими английский - группами и довелось работать мне. Общая структура подразделений, комплекса, устройство основных элементов, что-то из тактики - короче, общий вводный курс. Преподавал его майор... классный мужик, не стану поминать всуе... пусть будет Петров. Довольно рослый слегка седоватый уже дядька с чуток нескладной фигурой, будто весь высушенный каракумскими ветрами. И была у него одна интересная особенность, а именно трудовой день свой он начинал с посещения сейфа, что монументалил прямо напротив входа в кабинет и, будучи предназначенным для хранения всяческих секретных бумажек и портфелей, прекрасно вмещал в себя также гранёный стакан и пару-тройку бутылок Чимена. Обыкновенно не опошленные закуской.
Чимен - это такой туркменский народный напиток, наподобие нашего портвейна. Именно нашего, то есть с благородным португальским тёзкой абсолютно ничего общего. Была ещё Сахра - туркменская мадера, от которой абориген соответствующего острова незамедлительно загнулся бы в жутких корчах, а у русскоязычных лишь ролики в мозгах за шарики ну очень своеобычно заскакивали. Мнда... Как вспомнишь, так передёрнешься весь, и пальцы в розетку не надо... О водке тамошней лучше промолчу - о покойных только хорошее - а про пиво Серёжа Дружинин из английской группы такую байку сказывал: Берёшь бутылку, смотришь на свет - там три мухи, открываешь - одна взлетает. Ну это, конечно, слегка перебор, но по факту от тамошнего пива, по мере наливания организма оным, начинала лишь голова болеть. Вот такой своеобразный кайф... Глицерина, наверное, не жалели - для лучшей консервации. Да, к чему это я? А к тому, что этот самый Чимен был там наилучшим из опробованных десятилетиями и поколениями ушлых ПВОшников бюджетных вариантов. К слову, сами туркмены эти свои народные напитки не потребляли, видимо, чтоб гостям республики наверняка хватило. Хватало, кстати, не всегда - времена такие были. Дефицитные.
Так вот, встречал майор... скажем, Сидоров, утро этого самого преподдавательского дня полным гранёным - 250 грамм, если по края, двести до ободка - стаканом этой вот до икоты терпкой прелести. Поначалу предлагал и мне, но я отказался, резонно опасаясь стука. Не со стороны майора... пусть будет, к примеру, Фёдоров, разумеется. Он-то вполне ничего был, во всех отношениях. Зря, кстати, опасался. Не в смысле что не застучали, а наоборот, если уж суждено, то от судьбы, реально, не уйдёшь...
Занятия велись в три пары, по переменам обучаемые изгонялись из аудитории - для выветривания настоявшегося амбрэ, поскольку на улице ниже 35 по Цельсию к тому времени уже не опускалось (вскоре, впрочем, наступило лето, и стало жарко), ну и чтобы майор... допустим, Кириллов, мог слегка добавить. Именно что слегка - норму свою он знал великолепно, и темп выдерживал с воистину астрономической чёткостью.
Должен сказать, на качестве преподавания это практически не сказывалось, поскольку майор... пожалуй, Агафонов, материал знал прекрасно и выдавал всё на автомате. Единственное, к концу третьей пары его насыщенно бутылочного цвета глаза приобретали опасный блеск и как бы стекленели, темп речи несколько снижался, фразы произносились более чётко и акцентировано, а становившиеся предельно скупыми и избыточно аккуратными движения приобретали некоторую механистичность... Ну, наподобие того, как годами десятью где-то позже подростки брейк-данс танцевали, изображая роботов. Получалось это у него настолько органично, что в отдельные моменты казалось даже, что я слышу негромкое пощёлкивание релюшек под короткой армейской причёской.
И вот однажды, обрыдло солнечным днём, причём именно в те самые замечательные десять минут, когда занятия предельно близятся к своему неотвратимому завершению, майор... предположим, Полуэктов... да, именно Полуэктов, привычно уже спросил, есть ли у кого вопросы. Обычно вопросов не бывало, но тут один из кадетов, смугло отсалютовав затянутой в хаки передней конечностью, задал вопрос. Я, знамо дело, перевёл.
- Хм, - удивился майор... ну, Гаврилов тож сойдёт, - мы же этот же самый вопрос через два занятия изучать будем. В общем, ты ему так и переведи...
Я напружинился душою и мыслями, готовясь к смертельному заплыву в туман лингвистической неизвестности, но уже в следующий кошмарный миг безжалостная действительность непринуждённо превзошла самые ужасные из моих ожиданий. Совсем уж явственно щёлкнуло в области головы майора... да бог с ним, Семёнова, при этом зрачки отполированных даром туркменских может быть даже и виноградников (хотя вряд ли - откуда) очей его на долю секунды стали вертикальными, потом расположились по горизонтали, затем недолго померцали решением знаменитой задачи о квадратуре круга... и тут он, совершенно ни с того ни с сего, наладился излагать... историю Отечественной войны. Даже не Великой, а той, что совсем уж далёкого 1812 года. Чувствуется, данная тема глубоко занимала его в тот период времени, не знаю, какие-то семейные, может быть, дела, но, для начала кратко обрисовав общую политическую ситуацию в тогдашней Европе, майор, как бишь его... Валентинов, допустим, довольно бойко, но в деталях приступил, вместе с негодником Буонопарте, к форсированию реки Березина, что ныне в независимой уже не Белоруссии, а Беларуси даже.
Пожалуй, если бы у майора... хм... ну, Фролова, вдруг выросли клыки графа Дракулы, это не повергло бы мою тогда ещё не вовсе переводческую душу в столь опустошающее чувство абсолютного панического бессилия. Метнувшись было взглядом по сторонам и ожидаемо не найдя там других переводчиков, вознёс очи горе и, уповая единственно на господа нашего, обречённо приступил...
Что можно сказать о том переводе? Минимальный словарный запас, используемый по максимуму, плюс жесты и - обильно - междометия. Надеюсь, общий смысл передать удалось. Во всяком случае, взгляды у обучаемых были вполне осмысленные и что-то там внутри себя понимающие. Впрочем, возможно, там к этому времени давно уже заняла законное место своё родимая им гора Килиманджаро с её воспетыми старикашкой Хэмом снегами, не то извечно омывающий абиссинское побережье Индийский океан... Что-то и такое там мелькало временами, в тех загадочных африканских глазах... Но вроде слушали.
Неспешно растёкшись мысью, да и мыслею тож где-то до середины Бородинской битвы, также пройденной нами вполне доходчиво, внятно и подробно, майор... в общем, Никифоров вдруг на секунду зафиксировался, как сейчас бы сказали, в режиме "стэнд-бай". Затем, выверенным, но неживым каким-то движением приподняв руку, стрельнул вновь завертикалившимися бойницами зрачков на наручные часы и, похоже, обнаружил близящееся завершение занятия, за чем последовал новый щелчок реле, и дело пошло шустрее. В смысле, пожар Москвы и сражение у Малоярославца канули в лету очень бегло, кампания же 1813 года и вовсе кастрировалась до сверхъёмких "в общем, Наполеон был разбит, сослан на остров, где и почил в бозе". Примерно где-то вот так.
Короткая пауза, опять щелчок. И, после непродолжительного перерыва на некоторое размышление и подготовку следующего срабатывания реле - опять же, щелчком - майор... ладно, Борисов, видимо, сообразив, что заплыл куда-то не туда, резко перетекает в политпросвет с пропагандой, обобщив, что Наполеон полез на Россию, потому и был бит, и так вот примерно было и будет со всеми, потому как кто с мечом к нам, тот без чего-нибудь жизненно важного от нас, и вам вот всем там, в Африке тоже с нами дружить надлежит, ибо вам же от этого лучше будет, поскольку хуже всё равно уже определённо некуда.
Вновь пауза с перетеканием в вязкую неопределённость состояния "стэнд-бай". Щелчок реле, причудливая смена фокусировки зрачков - и вопрос. Теперь уже ко мне.
- Слушай, а к чему это я?
- Да вон, кадет, задал вопрос, который через два занятия будем проходить.
Щелчок. Недолгое перемигивание неведомых ещё в те далёкие времена светодиодов по подсоловевшим органам зрительного восприятия.
- Ага. Вот и Наполеон тоже так - всё вперёд, вперёд...
Что ж. Перевожу и это. Потом, опомнившись, добавляю от себя, что ответ на заданный им вопрос юноша получит очень скоро - буквально через пару занятий. Вот и всё.
Не будучи, в силу ограниченности по-юному трепетных буйных чувств, в состоянии усвоить эпохальные масштабы события в тот конкретный исторический момент, ныне всё же осознаю, что как раз в те томительные секунды я реально стал настоящим переводчиком. Пересекая в г. Мары реку Березину совместно с не ведающей ещё собственной обречённости армадой Наполеона, группой чернокожих обучаемых из Танзании и слегка нетрезвым, но твёрдо удерживающим штурвал учебного процесса в натруженных стаканом ладонях майором... нехай будет Ксенофонтов.
Кстати, английский нам впоследствии пригодился. Всем, и очень даже неслабо. А мне так и вовсе по сей день пригождается, причём куда больше немецкого. Судьба...