Вода была удивительно теплой и ласковой. Как никогда раньше. Как никогда позже. Иногда даже казалось, что в этой блестящей маслянистой поверхности кроется какой-то тайный смысл, что-то ускользающе-знакомsое, стоит только наморщить лоб и вспомнить: изломанный берег моря, пенящийся и грохочущий прибой среди нагромождения скал, и твои глаза, бездонные и пьянящие. А в них качается серебристая луна и искрятся безмятежные волны ярко-бирюзового цвета. Это был особенный день, один из тех дней, что определяют всю будущую жизнь и навсегда остаются в памяти человека выцветшими картинами давно ушедших событий, звонким смехом серебряных колокольчиков и солеными брызгами на щеках, а еще это упоительный запах моря и первый рассвет, солнце слегка серебрит безбрежную линию горизонта, и мы загадываем желание. Одно на двоих. Для тебя и меня. Для тех, кто верит в чудо и в то, что любовь вечна. Она всегда рядом; стираются в пыль города, рушатся прочные крепостные стены, реки меняют свои русла, а она живет и иногда в тихие лунные ночи шепчет имена странных созданий, погибших во имя ее торжества над тленом безумного дня и холодом сумрачных ночей одиночества.
Наш срок настал. Последний курс штурманской Академии в Порто-Санто. Золотые нашивки вспыхивают на солнце и слепят глаза. Черные фуражки с серебристыми крыльями взлетают в неправдоподобно голубое небо и на секунду замирают, медленно кружась под восторженные крики толпы. Мы победили, мы дошли до цели. И будет война, и будут расчерчивать притихшее звездное небо боевые эскадрильи истребителей, и смерть соберет свой урожай среди ровных шеренг притихших в торжественной паузе молодых пилотов, и когда выкрикнут их имена, они выйдут из строя и, чеканя шаг, пойдут вперед кто к славе, а кто к безымянной могиле где-нибудь среди обледеневших обломков фюзеляжа. А пока мы выкрикиваем слова клятвы и верим в то, что все сбудется, все корабли вернутся в Порто-Санто и мы, я уверен, победим окончательно, бесповоротно, без сомнений и тревог. И в этом бесконечном вихре человеческих эмоций и мелькании разноцветных стягов, в этом бурлящем котле человеческих лиц я буду всего лишь песчинкой, одной малой песчинкой в грандиозной лавине фанатичного патриотизма, грозящей захлестнуть все эмоции, разум, инстинкт самосохранения и превратить меня в безупречный механизм, боевую машину для истребления противника.
Поздним вечером, перед моей отправкой на пограничные земли, пришла Анна. Ее лицо было до крайности изможденным и печальным. Она принесла неприятную весть, и мое сердце сжалось в предчувствии чего-то непоправимого, способного разорвать нашу связь, тянувшуюся с самых первых дней знакомства в Академии. Тогда мы были желторотыми птенцами, наивными и беспечными, война была где-то далеко, в другом мире, а здесь, в приморским городке среди стройных ветвей кипариса, была новая жизнь, первая любовь и обжигающий восторг романтических встреч на берегу теплого Средиземного моря. А будущее было темным и пугающе-жестоким что могло ждать военного пилота после окончания Академии? В лучшем случае, служба боевым номером в истребительных звеньях, в худшем пилотирование в составе ударной группы, той самой, в которой по результатам боя командиру проще перечеркнуть весь список личного состава, чем выискивать среди сотен имен несколько случайно выживших в этой адской мясорубке. Поэтому, найдя свое счастье среди суматохи дня, я мучительно боялся потерять его и остаться одному перед лицом черствости и равнодушия, поселившихся в порядком огрубевших за время войны людях.
Анна сообщила, что нас распределили в разные сектора оборонного рубежа, протянувшегося на десятки парсек вдоль линии пограничной защиты Вега. Я до боли сжал кулаки и устало закрыл глаза. Необходимо было прощаться, а я все оттягивал и оттягивал тот момент, когда в последний раз придется коснуться ее прохладных губ и увидеть приободряющую улыбку, говорящую красноречивее любых слов, заставляющую нервы вытянуться в струну и замереть на мгновение перед штормом нахлынувших чувств и воспоминаний. Мы вышли из учебного корпуса и, взявшись за руки, пошли навстречу солнцу, неторопливо тонущему в безмятежных волнах таинственно мерцающего моря. Было очень странно надеяться и чувствовать, понимать и верить, а потом со смертельной тоской в сердце прощаться с этим морем, ласковым ветром и всем тем, что связывает воедино души, заставляет сильнее биться сердца и ждать того счастливого дня, когда все повторится вновь и вновь, как когда-то, в один короткий миг беспредельного счастья, выпадающий человеку один раз в жизни.
Среди холодного безмолвия тропических сумерек мы дали друг другу клятву обязательно вернуться на берег наших надежд и после этого быть всегда вместе, что бы ни произошло. А волны лениво плескались возле наших ног и шептали о чем-то своем, таинственном и неведомом, может, о том, что завтра будет буря, а может, они просто навсегда прощались с нами, наперед зная то, что скрыто под покровами времени и неподвластно человеческому разуму.
Дальше были звезды, долгие и тяжелые маршруты, сладкое упоение от любимой работы, долгие бессонные вахты, и все остальное, не оставляющее и следа от былой романтики чувств астронавта-курсанта. Война шла своим чередом и все дальше и дальше отрывала меня от дома. Через месяц Анна сообщила, что служит в дивизионе раннего предупреждения в соседнем секторе обороны и иногда, очень редко, мне удавалось связаться с ней по аварийному каналу связи. Мне всегда попадало от командира за неправильное использование специального канала, но, в общем-то, он был весьма добродушный малый. Семнадцатого октября мы ушли в обычный рейс в направлении Легиса-9, корабль был класса Гамма и носил на борту улыбчивое имя Неуклюжий. На судне служило пятьдесят человек, и в грузовом отсеке базировалась дюжина боевых истребителей особо малого класса Вихрь. Это был пограничный корабль со всеми вытекающими последствиями; война с конфедерацией независимых земель перешла к тому моменту в вялотекущую фазу, и служба в пограничном дозоре могла считаться довольно спокойной. Цель нашего командования была предельно ясна: провести патрулирование сектора с целью обеспечения безопасности наших грузовых рейдеров. Они поставляли продовольствие и различное оборудование на планеты, не входящие в конфедерацию, то есть нашим союзникам по борьбе. Команда корабля болталась в космосе почти целую неделю, и когда все запасы шуток были исчерпаны, Норман Шелли, мой напарник по звену, предложил провести общекорабельный турнир по шахматам, победитель турнира освобождался от вахт до конца полета. Желающих было так много, что пришлось провести разбиение по группам, людей очень тяготило безделье, и очень нелегко было проводить долгие дни в этой бездушной металлической коробке весом пятьдесят тысяч регистровых тон.
Наш турнир закончился так же неожиданно, как и начался. С утробным воем в узкое пространство, сжатое между рубкой и кормой, ворвалась сирена тревоги. Это была боевая тревога. Голос автоинформатора хрипло перечислял информацию и координатные тайминги для маршрутных карт. Зал отдыха пришел в движение, все повскакивали со своих мест и начали громко обсуждать происходящие события, но одно мне было уже ясно: война, притаившаяся на пару лет, внезапно, как будто туго сжатая пружина, распрямилась и увлекала за собой тысячи и тысячи людей, бросая их в ненасытное жерло огнедышащего вулкана, подогреваемого человеческими страстями и взаимной ненавистью противоборствующих сторон. Фронт вновь пришел в движение, и сейчас в новое противостояние включились пограничные гарнизоны сторожевых кораблей, уже пал Хеллстоун-10, атакованы транспорты с боеприпасами возле Эридана, нанесены серьезные повреждения линейному крейсеру Немезида. Что-то внезапно провернулось в голове, и я замер, ошеломленный страшной догадкой, Хеллстоун-10, это же соседний сектор, там сейчас находится крейсер Неустрашимый, и как раз на него несколько месяцев назад перевелась Анна. Теперь она точно такой же пилот истребителя, как и я, и что там сейчас происходит, никому не было известно.
Стрелка дергается и начинает неторопливый отсчет времени. Теперь я бегу по длинному коридору, расцвеченному алыми лепестками аварийных сирен. Время сжималось в одну тонкую нить и уходило вперед, туда, где вырываются в мертвое, черное пространство струи раскаленного газа из блестящих дюз диковинных металлических птиц с хищным оперением и ярко размалеванными перьями. Одна из них, с бортовым номер девять, уносила меня от Неуклюжего все дальше и дальше, пока веретенообразный корпус крейсера не превратился в еле различимую точку. Но и она, на мгновенье мигнув, растворилась в глубинах космоса. Мы шли плотными звеньями, по шесть истребителей в звене. Наше звено по имени Чарли сегодня вел ведущий Алан Чемберлен, выпускник Высших курсов пилотирования в Инсбруке. Это был очень опытный пилот, он прошел почти все начало войны в составе штурмовой группы Циклон и теперь, растеряв в боях всех своих товарищей, был переведен командованием на пограничный крейсер Неуклюжий. Наверное, он не испытывал страха, он бывал и не в таких передрягах, но у меня от предчувствия схватки начинали дрожать руки, и, чтобы унять эту внезапную дрожь, я еще сильнее сжал штурвал истребителя.
Противник появился внезапно, просто вынырнул на экран радара из-под прикрытия каменного обломка скалы, высокопарно именуемого на картах спутником Торна-II. Ведущий еле успел крикнуть: Вперед, ребята!, как его тут же накрыло веерным огнем с вражеского крейсера класса Тарантул. Его истребитель клюнул носом и, оставляя за собой сноп блестящих искр, ринулся вниз, на каменистую поверхность спутника. Он и стал первой жертвой противника, устроившего нам ловушку в этом богом позабытом районе космоса. Бой шел с переменным успехом, мы потеряли еще три истребителя, пятое звено было уничтожено полностью, но и противник, понеся потери до трех четвертей кораблей, начал стремительно отступать в район сектора WS046, предположительно захваченный до начала операции передовыми силами врага. Мы смогли настичь его только в районе пограничной станции Хеллстоун-10, и только там я смог осознать всю силу врага, жесткого и беспощадного. Станция была сильно деформирована и крутилась вокруг своей оси с наклоном не менее 50 градусов, оставляя за собой шлейф газов, вырывающихся из многочисленных повреждений корпуса. Но главное было не это: все пространство на многие мили вокруг разрушенной станции было наполнено обломками различных размеров и конфигураций. Трехмерный бортовой радар непрерывно верещал, докладывая об огромном скоплении металла в зоне приближения на опасное для корабля расстояние. Несомненно, это были останки истребителей, защищавших пограничную станцию в первые часы наступления авангарда конфедерации. Среди них мог быть истребитель Анны, но я все же надеялся, что ее звену удалось избежать полного уничтожения и они смогли укрыться где-нибудь среди горной гряды Магеллана, небольшой планеты, напоминавшей Венеру. Там истребители противника, так называемые Шершни, не имели никакого превосходства в скорости, и обычно конфедераты не совались на планеты, имеющие атмосферу. Наше звено медленно расходилось в разные стороны, неслышно паря в пространстве на маломощных курсовых двигателях, чуткие приборы ощупывали космос в надежде уловить хоть какие-то признаки жизни, хоть один сигнал, идущий из глубины светло-серого покрова атмосферы, окутывающей, словно плотной ватой, невидимую поверхность таинственной планеты. Планета была дикая, этот старый термин употреблялся в тех случаях, когда говорилось о землях, не пригодных для эксплуатации человеком. Это могло происходить из-за каких-нибудь особенностей развития планеты, агрессивной атмосферы или слишком большой близости материнской звезды. В данном случае говорить о каких-то особых проблемах не приходилось, хотя на планете было довольно жарко, до +100®С в тени. Непрерывные ураганы и кислотно-метановая атмосфера дополняли картину этого заброшенного уголка Вселенной.
Я начал резко снижаться и ощутил легкий вибрирующий звук, шедший от прочной обшивки корпуса истребителя. Атмосфера сопротивлялась изо всех сил, корабль начало трясти и наконец замотало в разные стороны, мне удавалось ценой невероятных усилий удерживать штурвал в нужном положении. Вокруг был плотный туман, если так можно было назвать это бушующее варево, состоящее из углекислоты, метана, и черт знает чего еще. Газоанализатор просто взбесился и деловито выстукивал бесконечные столбики цифр и формул. Наконец корабль тряхнуло еще раз, и я наконец вырвался из плотной пелены облаков, тянущихся вверх на сотни километров. Подо мной простиралась большая долина с синеющими на горизонте отрогами далеких гор. Я избрал их в качестве первоочередной цели и, постепенно снижаясь над поверхностью планеты, медленно приближался к гигантским вершинам, подпирающим небо Магеллана.
Сначала я нашел спарку класса Шторм, она лежала, нелепо вздернув в равнодушное небо обрубки крыльев, смятая и выжатая, как пустой лимон, на хвостовом оперении была начертана цифра семь и синий трезубец. Это был учебный корабль, значит, база Хеллстоун бросила в бой свои последние резервы. Сделав прощальный круг над погибшими курсантами, я продолжил свой путь на север в надежде отыскать Анну. В моей душе затаилась смертельная тоска и, вглядываясь в туманный горизонт, я пытался отыскать в этой пустынной глади небольшую голубую точку, слишком малую для бесконечной Вселенной и слишком большую для моего сердца. Временами мне казалось, что я схожу с ума, поверхность планеты сливалась с пепельно-серым небом, и в этом колыхании гомогенного киселя мне виделись пенящиеся волны, накатывающиеся одна за одной на пустынный причал возле скалы Рок-Фокс. Сквозь плотный туман пробивается одинокий луч маяка, он нарастает, и сквозь ноздреватые клочья тумана я вижу свет, далекий, нереальный. Он манит меня к себе и будто указывает на что-то, скрытое в глубокой темноте на самой линии горизонта. Луч выхватывает четкие очертания: стреловидные формы, ярко-голубые линии на фюзеляже, это истребитель, он лежит, зарывшись носом в спекшийся песок и кажется, он спит, прервав на короткие мгновения свой бег и скоро, скинув оковы сна, он вновь поднимется ввысь, в холодное неприветливое небо. Но я знаю, что это не так. Корабль давно мертв, и сквозь рваные щели корпуса бьется в истерике пыльный ветер Магеллана, планеты загадок, планеты вечного сна, последний причал для двух влюбленных сердец в блестящем бисере разноцветных звезд. Я вылезаю из тесной кабины и подхожу к мертвому кораблю, я боюсь увидеть то, что скрыто там внутри, но, подавив мимолетное малодушие, прикасаюсь перчаткой к пыльному колпаку кабины. Сквозь рваные полосы грязи, оставленные моими пальцами, пробивается тусклый свет, поначалу кажется, что кресло пилота пустое, но мощный луч прожектора, расположенный на шлеме, уже перебирает серебристые волосы на голове девушки, ее шея, тонкая и грациозная, будто вырезанная из слоновой кости, уже покрылась кристалликами льда, и ее глаза одиноко смотрят куда-то вдаль, будто еще на что-то надеясь, и только теперь я осознаю, что она мертва. Мертва и уже бесконечно далека от меня, как никогда раньше, как никогда позже. Я разбиваю выстрелом из этрактора прозрачную сферу кабины и теперь могу наконец освободить ремни, удерживающие ее в кресле. Мы опять вместе, в этой чарующей бездне проклятого космоса, разлучившего нас навек. Я беру твое тело на руки, и мы идем к блестящей чаше моря, раскинувшегося так далеко, насколько хватает взгляда. Но это мертвое море, море, целиком состоящее из едкой кислоты, над поверхностью черных вод стоит густой туман и волны, накатываясь на берег, обнажают мелкую гальку, черную и блестящую. Я бережно опускаю тебя в кипящую, будто живую воду, и тебя подхватывает волна, она уносит тебя все дальше и дальше, под вой заунывного ветра, под бешеный стук сердца, всю в кровавых отблесках тонущего в закатных муках чужого солнца. А мне останется только этот пустынный берег, и звезда альфа Эридана посреди нахмурившегося неба, и одинокое море, которое я назову твоим именем. Теперь я знаю, что любовь непобедима и когда нибудь мы встретимся, и пусть это будет такой же пустынный берег, и пусть снова светит ласковое солнце, и волны ярко-бирюзового цвета встретят рассвет таинственным мерцанием своих вод, потому что это будет берег нашей мечты, берег нашей надежды.