Аннотация: Пассионарные спасители России; Герои осажденных крепостей - осада Троицкого монастыря, у стен Смоленска (М.Б. Шеин); Патриарх Гермоген; Минин и Пожарский; Итоги Смутного времени
11. СМУТНОЕ ВРЕМЯ. III.СЛУЖИВШИЕ ПРЯМО
Россия действительно гибла, и могла быть спасена только Богом и собственной добродетелию!
Н.М.Карамзин
11.1. Пассионарные спасители России
Московское государствоспас от Смуты и иноземных завоевателей русский народ, пожелавший сохранить свою страну и веру. Русских поддержали коренные народы - казанские татары, мордва, черемисы, карелы, пожелавшие остаться с Россией. За решениями и делами народов всегда можно найти людей, умеющих объединить вокруг себя других во имя некой цели. Л.Н. Гумилев называл этих людей пассионариями и отмечал, что они могут действовать как на пользу, так и во зло этносу или государству. В Смутное время пассионариев в России оказалось с избытком, причем немалая их часть расшатывала государство. Такими пассионариями "разрушителями" были князь Г.П. Шаховской, "крестьянский вождь" И.А. Болотников и "царевич" Петр. К ним же следует отнести и И.М. Заруцкого, хотя был период, когда он защищал Россию. Заруцкий, как и прочие "разрушители" (кроме обманутого Болотникова), был пассионарием для себя - он стремился любыми средствами, хотя бы через сына Марины, достичь престола.
Была и другие, "гибкие" пассионарии - честолюбивые, эгоистичные, но, в то же время, не желающие вредить России. Отсутствие твердых убеждений мешало им быть последовательными: они могли менять взгляды и переходить из лагеря в лагерь, но для них существовала запретная черта, за которой, по их пониманию, начиналось откровенное предательство православной веры и Московского государства. Эту черту "гибкие" пассионарии пытались не пересекать даже в ущерб личным интересам. Некоторые из людей этой категории сыграли выдающуюся роль в борьбе со Смутой. К ним следует отнести П.П. Ляпунова, князя В.В. Голицына, князя Д.Т. Трубецкого, Авраамия Палицына, патриарха Филарета. Суть моральных зигзагов этих людей состояла в нарушении присяги, когда им начинало казаться, что тот кому они присягнули плох, а другая сторона лучше.
Тот же Прокофий Ляпунов изменил Федору Борисовичу потому, что "Дмитрий Иванович" ему показался лучше; позже он морально не принял переворота Шуйского и стал воевать вместе с Болотниковым под стягами якобы живого "Дмитрия", но усомнившись, что он жив, предал Болотникова и присягнул Шуйскому. Разочаровавшись и в Шуйском, Ляпунов стал готовить сведение царя с престола, что ему, вместе с Василием Голицыным, Филаретом и братом Захарием, удалось осуществить. Затем он присягнул королевичу Владиславу с тем условием, что королевич приедет в Москву и примет православие. Когда стало ясно, что Сигизмунд собирается сам править Россией, а Владислав не примет православия, Ляпунов осознал, что дальнейшая его верность Владиславу означает предательство Веры и Государства, он резко порвал с поляками и сыграл огромную роль в организации Первого земского ополчения. К сожалению, казаки "разрушители" убили Ляпунова и задержали освобождение Москвы больше, чем на год.
Наконец, были пассионарии, "служившие прямо", никогда не вилявшие и не шедшие против совести. Их было немного, но вокруг каждого прирастали и набирались силой люди, подобно тому как в центрах роста углерода образуются кристаллы алмаза. К таким пассионариям, спасителям России, следует отнести патриарха Гермогена, архимандрита Иоасафа, князя Михаила Шеина, Кузьму Минина и князя Дмитрия Пожарского. Без "служивших прямо" Россия превратилась бы в польскую провинцию и со временем ополячилась. Подвиг этих людей остался в исторической памяти народа и стал частью утверждающей мифологии Российского государства. О них и пойдет речь в настоящей главе.
11.2. Герои осажденных крепостей
Русские крепости во времена Смуты. В XVI - XVII вв. русские воины прославились как стойкие защитники осажденных крепостей. Полевое искусство московитов европейцы ставили невысоко. Поместная конница не держала удара польских гусар, а пехота не имела выучки и дисциплины западных ландскнехтов. В открытом поле русские терпели поражения, а если побеждали, то числом. Правда, европейские противники достались русским непростые - поляки имели лучшую в мире тяжелую конницу - крылатых гусар, а шведы - прекрасную, а во времена Густава-Адольфа - лучшую в мире, пехоту. Главный противник - поляки, не имея своей хорошей пехоты, нанимали ландскнехтов - немцев и венгров. Речь Посполитая воевала с Московским царством сто лет, начиная с 1569 г., когда Литва и Польша объединились в единое государство, и до заключения в 1667 г. Андрусовского перемирия, перешедшего в мир. Большую часть столетия (вплоть до войны 1654-1667 гг.) польско-литовские войска били русских. Находясь на вершине могущества, Речь Посполитая не раз пыталась покорить Московию. Россию спасло нежелание народа подчиняться "латынцам" и героическая защита крепостей.
В Ливонскую войну оборона Пскова 1581-1582 гг. сохранила обширные русские земли в составе России. 30 недель русские воины вместе посадскими людьми, возглавляемые воеводой Иваном Петровичем Шуйским, отбивали атаки войска короля Стефана Батория, лучшего полководца Европы. Благодаря Пскову Россия выбралась из войны без больших потерь. Об этом писал Н.М. Карамзин: "...и если удержались еще в своих древних пределах, не отдали и более: то честь принадлежит Пскову, он как твердый оплот, сокрушил непобедимость Стефанову; взяв его, Баторий не удовольствовался бы Ливониею; не оставил бы за Россиею ни Смоленска, ни земли Северской; взял бы, может быть, и Новгород, ...истина, что Псков или Шуйский спас Россию от величайшей опасности, и память сей важной заслуги не изгладится в нашей истории, доколе мы не утратим любви к отечеству и своего имени".
В несравненно более трагичное Смутное время стойкость защитников городов и монастырей спасла само существование России. Особое, решающее значение имели оборона Троице-Сергиева монастыря и Смоленска. Троицкая осада, на 16 месяцев связавшая войско Сапеги, помешала тушинцам захватить Москву и облегчила освобождение Замосковья и Поволжья. Главное же, чем дольше длилась осада, тем больше укреплялась вера, что защитникам помогают высшие силы, посланцы, добиравшиеся до Москвы, сообщали о чудесных явлениях и прямой помощи святых. Явления святых внушали надежду, что Господь пощадит Московское царство.
Если оборона Троицкого монастыря помогла выстоять Москве и ободрила народ, то двухлетняя защита Смоленска позволила выстоять России. Без сопротивления упорного Смоленска король Сигизмунд III быстро дошел бы до Москвы и венчался царским венцом (венчать его мог покорный патриарх Игнатий, сменивший Гермогена). Далеко не каждый пошел бы против венчанного царя, и Речь Посполитая имела хорошие шансы поглотить Россию, приняв ее на правах царства в состав федерации. Дальнейшее ополячивание и окатоличивание московского дворянства было делом техники, прекрасно отработанной в Западной Руси. Через два-три поколения дворяне и часть горожан стали бы поляками и католиками, а из остальных многие перешли бы в униатство. На этом русская цивилизация могла и закончиться. Сопротивление Смоленска сорвало подобный сценарий. Ниже рассказано о подвигах защитников Троицы и Смоленска.
11.3. Осада Троицкого монастыря
Начало осады. В сентябре 1608 г. два белорусских пана отправились из Тушина на завоевание Северной России. Гетманом был Ян Пётр Сапега, прославившийся в битве со шведами при Кирхгольме. Ему помогал Александр Лисовский - участник рокоша против Сигизмунда. На родине ему грозила виселица, и он, перебравшись к Вору, сколотил из казаков летучую конницу - "лисовчиков", подвижных и крайне жестоких. Всего у Сапеги было 12 тыс. войска - из них 3 тыс. крылатых гусар и пятигорцев (панцирной конницы с луками и ружьями) и 7 тыс. "лисовчиков". Первой задачей гетмана был захват богатейшего Троице-Сергиева монастыря, стоявшего на пути из Москвы в Поморский Север и Заволжье. Захватив монастырь, Сапега рассчитывал не только обогатиться и расплатиться с войском, но отрезать пути снабжения Москвы с севера и использовать влияние монастыря в пользу тушинского Вора.
Из Москвы наперехват Сапеге выслали 20 тыс. ратных во главе с младшим братом царя - Иваном Шуйским, прозванным Пуговка. 22 сентября произошло сражение у деревни Рахманцово. На сей раз, московиты показали себя в поле - обратили в бегство "лисовчиков", отбили гусар, сбили полк гетмана, едва не взяв его в плен, захватили пушки и, ломили врага, ведя дело к концу. У Сапеги остались в резерве две роты гусар и две пятигорцев, и он повел в атаку застоявшихся всадников. Они сбили сторожевой полк Федора Головина, тот, отступая, врезался в большой полк Шуйского; оба воеводы ударились в бегство, а следом бежала армия. Поляки рубили бегущих несколько верст. Держался лишь полк князя Григория Ромодановского, но его окружили и разбили. Князь был ранен, сын - Алексей, убит. 23 сентября (ст. стиля) Сапега подошел к Троице.
Троице-Сергиев монастырь представлял внушительную по тем временам крепость. Окруженный оврагами, он был защищен с запада и юга речкой Кончурой и прудами, вдоль восточной стены прорыт глубокий ров. В середине XV века монастырь окружили кирпичной стеной с 4-мя воротами и 11-ю башнями. Стена была невысокая - 5,5-6 м, но толстая - 3,5-4 м., с двумя боевыми ярусами. Нижний ярус имел орудийные бойницы, верхний - навесные бойницы и щелевидные стрельницы. Башни, выступавшие вперед на один-три метра, были выше стен на один ярус и имели три боя: подошвенный, средний и верхний. Монастырь был вооружен 110 пушками, обильно снабжен припасами "огненного боя" и прочими средствами отражения неприятеля - от котлов для варки смолы до железного "чеснока" против конницы.
Сведения о численности защитников разноречивы (от 2,5 до 8 тыс.). И.О. Тюменцев нашел копию польского документа 1609 г., подтверждающую оценку по русским источникам, что к началу осады в монастыре собралось 3 - 3,5 тыс. человек, из них 2 - 2,5 тыс. боеспособных. Ратных людей возглавляли князь Григорий Борисович Долгорукий-Роща и московский дворянин Алексей Иванович Голохвастов. Гарнизон состоял из 800 детей боярских, 110 стрельцов и под сотню служилых казаков. Из 320 монахов и 150 монастырских слуг многие в миру были служилые люди, имевшие боевой опыт. Для воинских целей годились и около 1000 крестьян и посадских окрестных селений. Остальные были женщины, дети и старики, неизбежные спутники средневековой осады.
Настоятелем Троице-Сергиева монастыря был архимандрит Иоасаф. Он родился в 1550-е - 1560-е годы, т.е. во время осады Троицы ему было около 60 лет. Принял постриг в Пафнутиево-Боровском монастыре, где стал игуменом в 1592 г. После смерти царя Федора в 1598 г., он участвовал в Земском Соборе, избравшим на царство Годунова. В 1601 г. по благословлению патриарха Иова Иоасаф был переведен из Пафнутьева монастыря в Троицкий с возведением в сан архимандрита. При Шуйском Троицкий монастырь стал пользоваться особым вниманием. Царь подтвердил прежние льготы монастыря, а в ноябре 1607 г. посетил Троицкую обитель. При нем здесь погребли тела царя Бориса, его жены Марии и царевича Феодора. Шуйский беспокоился о монастыре и послал туда войско для охраны. Неудивительно, что перед осадой в Троице поселились монахини царского рода: бывшая Ливонская королева - Мария Старицкая (племянница Грозного) и инокиня Ольга (Ксения Годунова).
Об осаде Троицкого монастыря обычно рассказывают по "Сказанию Авраамия Палицына" - произведению, в первую очередь, художественному. Сам Авраамий во время осады находился в Москве. Сведения об осаде он собрал уже после ее снятия. Он получил какие-то записки от участников осады и многое записал, но немало перепутал, добавил и от себя. Авраамий был склонен к украшательству, и вставлял целые страницы из русских и византийских авторов, приспосабливая их к Троицкой осаде. Так грамоты Сапеги и Лисовского к воеводам и настоятелю с требованием покориться царю Дмитрию и сдать монастырь и их пространный ответ заимствованы из "Повести о прихождении Стефана Батория под град Псков". Описания обстрелов и штурмов в начале осады Палицын заимствовал из "Повести о взятии Царьграда турками" и "Повести о прихождении Стефана Батория на град Псков".
Тюменцев, изучивший троицкие "Выписи о вылазках" и "Дневник" Яна Сапеги (составленный секретарями гетмана), утверждает, что первые полтора месяца осады боевые действия вообще не велись. Сапега начал с того, что осмотрел местность и приказал "копать окопы и делать укрепления". Гетман разбил свой лагерь на Красной горе в 3-х км к юго-западу от Троицы, Лисовский - в Терентьевой роще, в километре к югу от монастыря. Сапеге была очевидна бесполезность обстрела крепостных стен: все привезенные 63 пушки были легкие орудия, годились лишь для защиты лагерей и обстрела предполья. Поэтому все восемь батарей разместили на Красной горе и в Терентьевой роще. Надежды свои гетман возлагал на подкоп и подрыв одной из башен, но поначалу попытался добиться мирной сдачи. 24 сентября он отправил в монастырь посланца с требованием присягнуть царю Дмитрию и сдать крепость. В "Новинах из Московии", полученных в Вильно, приведен ответ осажденных: "Пусть у нас заберут жон, детей и пожитки, пускай мы пойдем по миру, мы готовы с вами жизни свои положить, а не сдадимся". 25 сентября Сапега отправил еще одного гонца, но ответа не получил.
В монастыре шла подготовка к осаде: архимандрит Иоасаф с освященным собором и множеством народа молился в церкви святой Троицы; воеводы и дворяне вместе с архимандритом и соборными старцами решали вопросы об обороне. Порешили людей привести к крестному целованию, назначили голов из старцев и дворян по стенам, башням и воротам, установили орудия по башням и в подошвенных бойницах, положили, чтобы всякий знал свое место и не покидал его во время приступа. На вылазку и в подкрепление решили выделять людей особо. 25 сентября после всенощных молебнов памяти Сергия-чудотворца было крестное целование, что сидеть в осаде без измены. В тот же день неприятель поставил стражу вокруг монастыря: "и не бысть проходу во град и ни из града".
Герои Троицкой осады. Сапега начал копать ров к Красным (Святым) воротам и вести подкоп под Пятницкую башню, но из-за холодов работы затянулись до середины ноября. В октябре враги разрушили подземный ход, по которому посылали гонцов. Тогда защитники стали делать вылазки и помогать прорываться гонцам. Вылазки делали часто: 6, 8, 10, 24, 26 и 29 октября. Кроме вылазки 10 октября, все они прошли успешно; в одной даже ранили Лисовского. 26 октября "была вылазка к Мишутину врагу [оврагу] и Брашевского взяли" (Выпись вылазкам). Палицын сообщает: "Воеводы князь Григорей и Алексeй... учинишя выласку на Княже поле в Мишутинской враг на заставы рохмистра Брушевского и на Суму с товарыщы. И Божиею помощию заставу побили и рохмистра Брушевского Ивана взяли, а рохмистра Герасима на Княжом полe, и роту его побили, а Сумину роту топтали до Благовещенского врага". Пленный ротмистр под пыткой показал, что ведут подкопы под городскую стену и башни. А под какое место ведут подкопы, того не ведает.
Сведения о подкопе встревожили. Воеводы, посоветовавшись с архимандритом, братией и воинскими людьми, повелели под башнями и в нишах стенных копать землю, а троицкому слуге Власу Корсакову делать частые слухи, ибо был он в этом искусен. Расспрашивали пленных, но они не знали о месте подкопа. 1 ноября "был приступ к Пивному двору, хотели зажечь двор" (Выпись вылазкам). Палицын не разобрался и записал событие как два разных штурма. Но у него есть интересные подробности. Сначала было знамение: пономарю Иринарху привиделся сон, что в келью его вошел чудотворец Сергий и сказал: "Скажи, брате, воеводам и ратным людем; се к пивному двору приступ будет зело тяжек, они же бы не ослабeвали, но с надежею дерзали". Действительно, с воскресенья на понедельник в третьем часу ночи, ударили пушки и поляки с громким криком устремились к стенам. Взяв множество вязанок дров, хворост, солому, смолу с берестой и порохом, они зажгли острог у Пивного двора. И от огня стали хорошо видны. Тут со стен из пушек и пищалей многих побили, а пожар погасили. С других стен и башен, козы с огнем спуская, все осветили и побили тех, кто подошел близко к крепости.
Всех беспокоил подкоп, грозивший взорвать стены и башни. Надо было добывать языка. 4 ноября "была вылазка к Подольному монастырю. Борис Зубов языка взял с Онанею и его ранили, и Федора Карцова ранили" (Выпись вылазкам). Авраамий добавляет, что вылазку делали ночью и шли к Нагорному пруду, где литва копала ров. Литва и русские изменники "восташя изо рвов и из ям, яко дeмоны, нападошя на градских людей". В бою убили слугу Бориса Рогачева и многих ранили. "Тогда же емше [взяли] казака Дeдиловскаго ранена. Он же в роспросe и с пытки сказал, что подлинно подкопы поспeвают, а на Михайлов день хотят подставливати под стены и под башни зелие. Воеводы же, водяще его по городовой стeнe, он же все подлинно указал мeста, под которую башню и под городовую стeну подкопы ведут. И изнемогаше от многих ран и начат умирати; и вопияше... со слезами: "Сотворите мнe, винному и бeдному человeку, великую милость, дайте мне, Бога ради, отца духовнаго, сподобите мя быти причастника Святых Христовых Тайн!" Архимарит же Иасаф повелe его поновив причастити".
Той же ночью перебежал в монастырь казак Иван Рязанец и сказал, что подкоп уже подвели под башню. Еще поведал, что атаману и казакам было видение старцев - чудотворцев Сергия и Никона, и грозили они казакам, что те хотят разорить дом Пресвятой Троицы. На другой день пятьсот казаков с атаманом Пантелеймоном Матерым снялись и ушли на Дон. Тем временем, в монастыре копали вал и строили тарасы против Пятницкой башни на случай ее подрыва. Тогда же решили разрушить подкоп до того, как его взорвут. Стали искать его устье (вход). 6 ноября "высылали на подкоп перекопывати" (Выпись вылазкам). 8 ноября поляки усиленно обстреливали монастырь. Ядром оторвало ногу старцу, другим убило старицу, третье влетело в окно церкви Святой Троицы, пробило доску у образа архистратига Михаила и ранило священника. Еще одно ядро пробило образ Николы чудотворца. Для троицких сидельцев повреждение икон было хуже потерь.
9 ноября "сделали вылазку зарушивать подкоп; того же дни и наряд взяли" (Выпись вылазкам). Палицын описал вылазку (перепутав дату) как крупное сражение. Пошли до рассвета в 4 утра. Поначалу успех был полный - "литовцев" гнали до батарей, но там троицких встретили пушечным и ружейным огнем. Воеводы ударили отбой: одни ратные вернулись в крепость, другие еще дрались с литвой. Тогда из Пивного двора выступил старец Нифонт Змиев; с ним шли 30 монахов и 200 ратных; они рванулись к батареям на Красной горе, но попали под обстрел. В это время небольшой отряд конных во главе с Иваном Ходыревым и Ананием Селевиным, пробравшись оврагами, ударил в тыл и захватил все пять батарей на Красной горе. Сапежинцы бросились под защиту лагерных укреплений, вообразив, что к Троице пришло войско из Москвы. В сумятице ратники увезли в монастырь взятый наряд - восемь пищалей полуторных полковых, затинные и большие самопалы, бочки пороху и ядра. Успех был оплачен кровью: своих убитых насчитали сто семьдесят четыре человека да раненых шестьдесят шесть человек. Враги потеряли больше, но не полторы тысячи убитых и пятьсот раненых, как пишет Палицын.
На другой день защитники сделали новую вылазку. Напали на изменников - заставу в Мишутине овраге побили, потоптали и Нагорную заставу на Красной горе и до Клементьевского пруда многих побили. Тут Лисовский, "как змей засвистав со своими аспидами", с конными и пешими напал на троицких людей: те смешались и отошли к монастырю. Их поддержали стрельбой со стен. Внезапно из Святых ворот, открываемых только для царского въезда, навстречу изменникам вылетела конница; впереди двадцать старцев - все в рясах, куколях и без доспехов. И устрашил Бог беззаконных (хоть плохих, но православных), побежал Лисовский, гонимый Божьей силою, со своим воинством под гору, в Терентьевскую рощу. "Тогда же взяша жива рохмистра Мартьяшя, славнаго ратоборца, и иных панов".
11 ноября 1608 г. в "Выписи вылазкам" появляется запись: "Подкоп зарушили. Того ж дни для дров рассекали туры". Разрушение подкопа явилось важнейшим и одним из самых героических событий Троицкой страды. На сей раз троицкие воины бросили силы на батареи у Терентьевой рощи. Завязался ожесточенный бой.
Старцы монастыря, находясь в полках, укрепляли людей, чтобы не ослабевали. Все расхрабрились и бились крепко. Тогда благодатью Божиею нашли устье подкопа. Вскочили вглубь подкопа ради свершаемого дела крестьяне клементьевские Никон, называемый Шилов, да Солота; и, зажегши кизяк и смолу, заткнули устье и взорвали подкоп. "Слота же и Никон ту же в подкопe згорeшя". Кроме пожертвовавших собой крестьян в вылазке погибли другие герои - головы Иван Внуков, да Иван Есипов и слуга-богатырь Данило Селевин.
Троицкая обитель избавилась от прямой угрозы, но появились новые, поначалу не явные. С приходом зимы положение осадных сидельцев стало меняться в худшую сторону. Если в октябре - ноябре они делали частые вылазки против укреплений противника, то с декабря целью вылазок становится рубка дров, добыча корма лошадям и попытки отбить припасы, свозимые к неприятелю. Так в ноябре (по ст. стилю) из 11 вылазок девять были против укреплений и две за припасами, то в декабре из 11 вылазок три были за сеном и припасами, две за дровами, цель трех не указана, по одной за языком и в помощь гонцам и одна против укреплений. От изменения целей вылазок потерь меньше не стало. Особенно большие потери несли заготовщики дров.
В "Дневнике Сапеги" от 28 декабря 1608 г. записано: "Московитяне сделали вылазку, стараясь запастись дровами. Наши, пропустив их свободно в лес, окружили потом. Убито более 200 московитян и взято в плен несколько стрельцов. С нашей стороны потеря незначительная". Авраамий подтверждает избиение заготовщиков дров, но приводит меньшие цифры потерь: "По обычаю же вышедше из града многие люди в тое рощу ради дров; внезапу же нападошя на них ... Литовские роты и Русские измeнники. Троицкое же воинство и всякие осадные люди сотворишя с ними бой велик, и грeх ради наших одолeшя врази. И в той день убили Литовские люди Троицких всяких людей боле 40 человeк и многих ранили, а инeх в плeн живых взяли". Даже сорок убитых за поход в лес по дрова немало, и так продолжалось всю зиму. "Кровию дрова куповаху", - пишет Палицын. Костомаров добавляет из других источников: "Бывало, возвращаются монастырские люди, а их спрашивают: "А что стоит, за что купил эти дрова? За чью кровь?". Отец пойдет за дровами, чтобы пропитать семью, и пропадет; дети разведут огонь, а сами говорят: "Вот, это мы своего отца кровь пьем".
Много хуже нехватки дров были болезни, косившие троицких с февраля по май 1609 г. Скученность из-за страшной тесноты, плохая вода, грязь, отсутствие овощей и фруктов - все приводило к высокой смертности от цинги и паразитарных инфекций. Монахи делали, что могли: варили квас, пока были в изобилии хлеб и мука, настояли отвозить и сжигать за монастырскими стенами кишащую паразитами одежду умерших. Им удалось предотвратить паразитарные эпидемии, но цинга свирепствовала. Больше всех страдали крестьяне - самые бедные и бесправные из осадных сидельцев. Они все сносили безропотно; зато были недовольны ратные, требующие себе самое лучшее, особенно, стрельцы, написавшие челобитную царю. У них были споры с архимандритом, убеждавшим их, что припасы надо расходовать бережно, ведь неизвестно, сколько продлится осада. Недовольны были и монастырские слуги (из детей боярских), считавшие, что монахи их обделяют.
Раздраженным, плохо питающимся, больным людям везде мерещилась измена. Многие ополчились на казначея, старца Иосифа Девочкина. На него говорили, что он посылал письма Вору, желая сдать монастырь. Из-за Девочкина схлестнулись воеводы: князь Долгорукий его обвинял (и послал на дыбу), а Голохвастов защищал. Долгорукий даже писал Палицыну, чтобы тот просил царя убрать Голохвастова, ибо от него идет ссора. Обвиняли и королеву Марию Владимировну, что посылает Девочкину пироги и блины со своего стола, людей посылает топить ему баню, а сама обзывает непристойно царя Василия и пишет Вору письма, называя братом. Все это была полная чепуха: как показал архив Сапеги, никто из монахов изменником не был. Кончилось тем, что несчастный Девочкин, тяжко болевший и весь изъеденный червями, скончался, а архимандрит Иоасаф в свойственной ему мягкой манере погасил конфликт. Да и число возможных "изменников" сокращалось: в феврале ежедневно хоронили по 10-20 человек, в марте - по 20-30, в апреле - по 50-100. К лету 1609 г. в монастыре осталось 40 монахов, 102 дворянина, 20 стрельцов, 40 казаков, а также женщины, старики, дети. До начала осады в Троице было 320 монахов, 800 дворян, 110 стрельцов и 90 казаков. Как видим, погибли 88% монахов, 87% дворян, 82% стрельцов и 56% казаков. Американские военные определяют предельно допустимые потери в 33%; при больших потерях подразделение теряет боеспособность. Троицкие сидельцы не знали об этом, зато помнили слова патриарха Гермогена: "Если будет взята обитель преподобного Сергия, то погибнет весь предел российский до Окияна-моря, и царствующему граду настанет конечная теснота".
Слова Гермогена сидельцы узнали от казаков, прорвавшихся в монастырь. В январе воеводы написали келарю Авраамию, что совсем оскудели в зелье и нуждаются в людской подмоге, ибо скоро некому будет защищать стены. Как пишет Палицын, он еле умолил Шуйского (и то после вмешательства Гермогена) послать подмогу. На самом деле, царь Василий сразу выделил небольшой отряд казаков и 20 пудов пороху. Но проехать в монастырь было непросто - Сапега блокировал все пути. Первая попытка сорвалась. Вторую предприняли через месяц - в ночь с 15 на 16 февраля 70 казаков и 20 слуг монастырских попытались прорваться в Троицу. Палицын пишет, что все сошло благополучно, но из архива Сапеги следует, что казаки наткнулись на лисовчиков. Тут атаман Сухой Останков решился на отчаянный шаг и малыми силами напал на большой отряд. Заслушав шум боя, осажденные послали подмогу и помогли казакам попасть в монастырь. Казаки потеряли лишь четверых, захваченных в плен. Лисовский приказал их (вместе с ранее захваченными гонцами) казнить на глазах осажденных. Долгорукий ответил казнью всех захваченных в плен. 20 поляков зарубили на стене в виду войска Сапеги и 19 изменников - в виду лисовчиков. Взбешенные поляки и казаки хотели убить Лисовского, и Сапега с трудом спас ему жизнь.
С середины мая страшная эпидемия пошла на спад; но люди еще умирали. 28 июня Сапега предпринял второй штурм монастыря. Самый большой приступ был на стене, защищаемой князем Долгоруким и сыном его Иваном. Из-за нехватки ратных на стены вышли женщины и помогали мужчинам, коля в окна, меча камни и лия вар с нечистотами, и метали они, зажигая серу и смолу, и известь в глаза сыпали. Бились всю ночь, и литовских людей и казаков побили многих. Когда люди литовские от приступа побежали, князь Григорий Борисович сделал вслед вылазку: многих побили и захватили лестницы, щиты и ступы проломные. Захваченных панов и русских изменников, числом 30 человек, отправили жернова крутить, работая на братию и на все троицкое воинство вплоть до ухода врагов от монастыря. Прослышали защитники монастыря и о наступлении Скопина. Надежды крепли.
29 июля ст. стиля Сапега предпринял новый приступ. Кроме сапежинцев в приступе участвовали полки других панов. Защитников Троицы оставалось всего 200 человек. В "Дневнике" Яна Сапеги о приступе записано: "За три часа до рассвета начался приступ. Полки выступили из стана. Сапега объехал их и расставил по определенным местам. Заметив рвение всего войска, он отдал приказ выступать всем в одно время. После первого сигнала предписано, чтобы внимательно смотрели, покажется ли огонь или нет; в первом случае открыто делать нападение, а во втором как можно тише подходить к стенам. ... При третьем всем вдруг броситься на стены. Воины наши исполняли распоряжения без порядка и потому не сделали ничего доброго". По словам сапежинца, атамана Андрея Болдыря, нарушив порядок, атакующие в темноте не знали, кто друг, а кто враг и изрядно друг друга побили. У защитников погибла лишь женщина на стене. Приступ этот еще раз показал троицким сидельцам, что на их стороне Бог.
После неудачного штурма Сапега оставил под Троицей малую часть войска, а с остальными пошел к Калязину, переведаться со Скопиным. Но не было там ему удачи. Вдобавок, поход Сигизмунда к Смоленску, заставил поляков задуматься, служить ли царику или королю. Еще до возвращения Сапеги под Троицу, в монастырь перебежал косой толмач Ян с четырьмя пахолками и двумя русскими и поведал о победе Скопина под Калязиным. Известие окрылило осадных сидельцев - звонили колокола, шли благодарственные молебны. Между тем, сапежинцы выпустили стада скота вблизи монастыря и соблазняли голодающих сделать вылазку, рассчитывая перебить. Вышло иначе. Сидельцы долго выжидали, а когда враги потеряли надежду их выманить, они пробравшись на конях Благовещенским оврагом, внезапно выскочили, стражу побили и погнали стада к городу. Захватили и лошадей: так многие наемники перед походом лишились боевых коней.
7-го сентября воеводы Скопина Семен Головин и Давид Жеребцов заняли Переславль. 10 октября шведы - Кристер Зомме и Иоганн Мир захватили Александрову слободу в полусотни верст от Троицкой обители. 11 октября князь Михаил Васильевич по просьбе архимандрита, воевод и прочих сидельцев послал из Александрова Давида Жеребцова, а с ним шестьсот отборных воинов и триста воинских слуг. Прошли они налегке, не задержанные дозорами. Сразу же, как пишет Палицын, возникли нелады, ратники не привезли припасов и думали только о себе. Забрал Давид хозяйство в свои руки, отобрал счетные записи монастырских запасов, забрал рожь, овес и муку. Архимандрит же Иоасаф продолжал заботиться о бедных и нищих, и всякий просивший, с пустыми руками не уходил от него. Не всем инокам это было по нутру, иные приходили и ругали архимандрита в лицо: боялись, что им не хватит припасов.
16 октября в лагерь под Троицу прибыл с войском гетман Ружинский. Он рассчитывал, вместе с Сапегой, выбить Скопина из Александровой слободы. Но вожди не ладили между собой и решили атаковать поочередно. 19 октября укрепления Скопина атаковал Ружинский с полком Вильковского и ротами Сапеги, но успеха не добился. Потом Сапега водил войско против Скопина и с тем же успехом. Бои продолжались неделю, с 19 по 24 октября, затем Ружинский вернулся в Тушино, а Сапега в свой лагерь под монастырем.
В начале января от князя Михаила Васильевича в Троицкий монастырь пришел воевода Григорий Валуев, а с ним 500 ратных. Вместе с людьми Жеребцова и троицкими сидельцами они напали на отряды Сапеги. "И втопташя их в Сопeгины табары и станищя их около табар зажгошя. ... Литовских людей многих побили и языки поимали". Вскоре неприятель оправился, и был бой великий. Много тогда погибло, но больше "полку еретическаго". Забрав пленных, Валуев возвратился к князю Михаилу. Это был последний бой под Троицей. 12 января 1610 г. Сапeга и Лисовской с польскими и литовскими людьми и русскими изменниками "побегоша к Дмитрову, никим же гонимы, но десницею Божиею; ... И велико богатство мнози по них на путех обрeтаху, не от хуждьших вещей, но и от злата и сребра и драгих порт и коней. Инии не могуще утечи и возвращающеся вспять и ... прихождаху во обитель к чюдотворцу, и милости просяще душям своим и повeдающе, яко "мнози видeшя от нас велики зeло два полка гонящя нас, даже и до Дмитрова". До Дмитрова добралось тысяча человек - все, что осталось от 12-тысячного, не раз получавшего подкрепления войска.
Мифология Троицкой осады.Осаду Троице-Сергиевого монастыря мы до сих пор познаем через произведение троицкого келаря, старца Авраамия (в миру Аверкия Палицына). Палицын создал фундаментальное свидетельство о событиях Смутного времени - "Историю в память предьидущим родом". 56 из 77 глав "Истории", озаглавленные "Сказание об осаде Троице-Сергиева монастыря от поляков и литвы и о бывших потом в России мятежах" или просто "Сказание Авраамия Палицына", широко читали в России в XVII - XIX веке. Художественная убедительность "Сказания" имела и отрицательные сторону. Не секрет, что любой автор, даже летописец (а Палицын им не был), описывая события, их искажает. В "Сказании" много искажений, но в деталях, а не в передаче духа Троицкой обороны. Главный упрек автору состоит в том, что восхищаясь чудесной помощью святых и массовым героизмом защитников Троицы, он недосказывает о духовном вожде защитников - архимандрите Иоасафе. Еще меньше пишет о воеводах - князе Г.Б. Долгоруком-Роще и А.И. Голохвастове. Умаление значения вождей обороны Троицы получилось у Палицына не случайно, а связано с желанием самому олицетворять заслуги монастыря в спасении России.
Из того, что скупо поведал Палицын, все же можно воссоздать облик архимандрита Иоасафа - пастыря глубоко верующего, мужественного и милосердного. Иоасаф в силу преклонных лет не участвовал в битвах; он служил не мечом, а крестом и молитвой, но его молитвы и службы вселяли в защитников веру, что Господь с ними, а причащение утешало умирающих и подавало надежду живым, что об их душах также позаботятся. Архимандрит не только духовно окормлял монастырских сидельцев и делился с ними чудесными откровениями, снисходившими на него "в тонком сне", но участвовал в обсуждении дел, связанных с обороной монастыря - от воинских вылазок, до питания и предотвращения болезней. В милосердии своем Иоасаф был тверд: вопреки воеводе Долгорукому спас от казни Иосифа Девочкина, и наперекор требованиям сильных обеспечивал едой всех - вплоть до беззащитных крестьянских женщин, стариков и детей. Благодаря ему слабые выжили. Он же гасил возникшие раздоры и обвинения в изменах и установил в монастыре мир.
В "Сказании" не сказано о дальнейшей жизни Иоасафа. Между тем она до конца была подвигом. Вскоре после снятия осады престарелый архимандрит, с разрешения патриарха Ермогена, ушел на покой в место пострижения - Пафнутиево-Боровский монастырь. Покоя не получилось: в июле 1610 г. Боровский монастырь окружили войска Сапеги, собравшегося в новый поход с Вором на Москву. Тюменцев, изучивший движение Лжедмитрия II, пишет о Боровской осаде: "Иоасаф, как прежде в Троице-Сергиевом монастыре, убедил братию, дворян и стрельцов сесть в осаду и дать отпор врагу". Три атаки сапежинцев были отбиты, но четвертый штурм 5 июля 1610 г., благодаря измене, оказался для поляков удачным. Враги ворвались в монастырь и начали избивать монахов и мирян. Воевода князь Михаил Волконский с саблей в руках в одиночку защищал двери в собор, где вместе с Иасафом молились монахи, женщины и дети. Раненый, он был изрублен у гробницы св. Пафнутия Боровского. Озверевшие сапежинцы убили всех, находившихся в соборе: "Литовские ж люди внидоша в церковь и начата сещи игумена и братью... и побиша всяких людей в монастыре". Так погиб архимандрит Иоасаф.
Служение и мученический конец Иоасафа не остались забытыми Русской Православной Церковью. Он был канонизирован как святой преподобномученик Иоасаф Боровский (XIX в.); в конце ХХ века имя священномученика Иоасафа Боровского было внесено в лик Собора Радонежских святых, в состав святых иноков Троицкой обители. В то же время в РПЦ не вполне осознали величие архимандрита. Иоасафа наполовину прикрыла тень Авраамия Палицына. В 1792 г. на площади в Троицкой Лавре был воздвигнут обелиск, с надписями о славных событиях в истории монастыря. На западной стороне обелиска написано: "В прославление сея обители и в вечную память великих мужей, св. Сергия, архимандритов: Иоасафа и Дионисия, и келаря Авраамия, поставил и посвятил сей памятник Платон митрополит Московский и архимандрит сея Лавры 1792 года". На северной стороне - надпись о значении Лавры в Смутное время: "...Во всех же оных славных деяниях отличил себя Троицкий келарь Авраамий Палицын, и архимандриты сея обители: Иоасаф и Дионисий". Здесь Иоасаф явно меркнет в лучах славы, окружающей келаря.
Историки XIX века, кроме Н.М. Карамзина, относились к писаниям Авраамия осторожно, хотя это не сказалось на скромной оценке Иоасафа. Примером служит мнение С.М. Соловьева: "Архимандритом монастыря был в это время Иоасаф, о характере которого трудно сказать что-нибудь решительное; гораздо резче выдавался келарь монастыря Авраамий Палицын, на которого мы должны обратить особенное внимание, как на человека, принимавшего важное участие в событиях, и как историка этих событий". Соловьев отнюдь не идеализирует келаря, рассказывая как в 1609 г. он выиграл дело по закладной кабале и получил часть села, хотя монахам запрещено брать земли в залог. Мало того, Авраамий не захотел платить два рубля в казну за грамоту на эту землю и подал просьбу, чтобы государь не велел с него пошлины брать. Царь Василий "для осадного времени" его челобитную пожаловал. Историк приходит к заключению: "... это был человек очень ловкий, деловой, уклончивый, начитанный, по тогдашним понятиям красноречивый, одним словом, настоящий келарь". "Сказание" Авраамия Соловьев тщательно проверяет и доказывает, что обвинения Девочкина в измене доверия не заслуживают. Сходным образом, оценивает "Сказание" Н.И. Костомаров. По его словам "...сочинение составляет один из важнейших русских источников о смутном времени, хотя имеет недостатки. Оно в высшей степени загромождено многословием и в некоторых местах заключает в себе известия сомнительной достоверности: это тем естественнее, что келарь Аврамий не был очевидцем осады монастыря и писал по слухам и преданиям ... нельзя не заметить, что сочинитель выставляет на вид важность собственного участия в делах...".
Наиболее критичен к Палицыну и его "Сказанию" был И.Е. Забелин. По его словам
"личность Палицына долго еще будет служить предметом разногласия и спора в исторических исследованиях по той одной причине, что старец, написавший свое Сказание, сумел в нем в некоторых местах так связать и сплести недостойную похвалу самому себе с достойными хвалами своему монастырю, что исследователи и до сих пор никак не могут распутать этого узла и отделить самохвальную личность от исторической знаменитости самого монастыря. Они представляют обстоятельства в таком виде, как будто келарь Палицын есть самый этот монастырь, как будто деяния старца есть те самые те деяния, которыми всегда был славен монастырь". Забелин делит исторические персонажи Смутного времени на "прямых" и "кривых" и келарь Авраамий являет у него пример "кривого". Много благосклоннее к Палицыну В.О. Ключевский. Авраамий привлекает его одаренностью натуры - талантом писателя, рачительностью хозяина и ловкостью дипломата. Моральная цена одаренности мало волнует историка, ведь о "прямых" героях Смуты он высокомерно отозвался: "Московское государство выходило из страшной Смуты без героев; его выводили из беды добрые, но посредственные люди".
Любопытное письмо из архива Яна Сапеги приводит С.Ф. Платонов. Письмо написал в Москве в конце 1609 или начале 1610 г. "нищий царский богомолец" архимандрит Авраамий, "преподобного отца нашего Сергия игумена постриженик". Нищий богомолец, видимо, очень влиятельный человек, ибо Сапега "царским словом" приглашал "архимадрита" Авраамия приехать из Москвы в свой стан под Троицу - "чтобы земля умирити и кровь крестьянскую утолити". Авраамий в письме отвечал, что в Москве уже все в нужде, "всем щадно, всяким людям", и потому "образ будет Шуйскому скоро". Слова эти означают, что скоро Шуйского свергнут, а стало быть ему, Авраамию, нет смысла покидать Москву. Впрочем, он обещал выехать, когда будет возможность, "когда будет мой довол". Прося посылать к нему "бережно и негласно" ходока с письмами "для ради царского дела", прося не казать никому эти грамотки, "старец архимадрит" смягчил свой осторожный отказ ценными сведениями о времени и дорогах, какими ходят в Москву "станицы" от Скопина; он сообщает также, что из Москвы к Скопину посылают детей боярских "чтобы он шел раньше, а москвичи не хотят долго сидеть в осаде".
Как дальше пишет Платонов, "в Москве тогда было два архимандрита Авраамия - чудовский и андроньевский, но оба, насколько знаем, не имели отношения к Троицкому монастырю и не могли влиять на троицкую братию, чтобы она подчинилась Сапеге ради умирения земли и утоления христианской крови. Мы не удивились бы, если бы в данном случае "старцем архимадритом" оказался знаменитый Палицын". Историк не видит противоречия в том, что Палицын не был архимандритом. Автор письма зовет себя "старец архимарит Авраамей", как бы намекая, что он не совсем превратился из старца в архимандрита. Подобное могло быть, если в Тушино его произвели в архимандриты: "Старец Авраамий мог быть в одной иерархии "старцем келарем", а в другой "старцем архимандритом" совершенно так же, как Филарет был в одной епархии патриархом, а в другой митрополитом".
События Троицкой осады нашли отражение в церковной живописи. В житийной иконе Сергия Радонежского конца XVII - XVIII века из музея им. Андрея Рублева в 20 клейме изображены явления преподобного Сергия архимандриту Иоасафу. Начиная с 1850 г. в художественной мастерской Троице-Сергиевой Лавры создается серия литографий, посвященных осаде монастыря. В 1891 г. В.П. Верещагин создает картину "Осада Троице-Сергиевой Лавры", где архимандрит Иоасаф окропляет народ святой водой во время крестного хода в осажденном монастыре. В 1894 г. Д.С. Милорадович пишет картину "Оборона Троице-Сергиевой лавры". В 1932 г. появляется картина, создание которой в то время требовало не только веры в Бога, но мужества. М.В. Нестеров написал картину "Всадники. Эпизод из истории осады Троице-Сергиевой лавры", где три всадника - три святых старца, летят над землей для защиты Троицкого монастыря.
Исследования истории осады Троицкого монастыря, выполненные в советский период, не представляют особого интереса, хотя было найдено немало археологических находок. Из постсоветских историков важный вклад внес Тюменцев, внесший немало поправок в устоявшиеся сведения о ходе Троицкой осады. Сделанные уточнения нисколько не принизили героизма защитников монастыря, хотя некоторые красивости, принадлежавшие перу Палицына, пришлось убрать. Удивительно, но для некоторых богословов, пишущих на исторические темы, видение событий Троицкой осады соответствует представлениям если не Палицына, то Карамзина. Так, преподаватель Московской духовной академии и Угрешской духовной семинарии, лектор по истории Русской Православной Церкви, кандидат богословия Г.Е. Колыванов в 1998 г. опубликовал статью, посвященную 390-летию осады Троице-Сергиева монастыря. В 2001 г. он еще раз вернулся к теме. В этих работах в числе великих вождей, спасших Русскую землю, в одном ряду с патриархом Гермогеном, архимандритом Иоасафом, преподобным Дионисием, Мининым и Пожарским, назван Авраамий Палицын. Поистине, здесь случай, когда время остановилось.
Наверное, мирянину не пристало учить богословов церковной истории, но все же стоит задуматься, насколько хитрый и ловкий келарь Авраамий заслужил право именоваться спасителем России. И точно также стоит подумать, воздали ли мы должное архимандриту Иоасафу, чья роль в защите Троицкой обители до сих пор не оценена по заслугам.
11.4. У стен Смоленска. Михаил Борисович Шеин
Сигизмунд. Вторжение польско-литовских войск в Россию началась с похода Сигизмунда III на Смоленск в конце августа 1609 г. Предшествующие четыре года (с сентября 1604 г.) тысячи литовских и польских подданных с оружием в руках участвовали в русской Смуте, но Речь Посполитая военных действий против Московского государства не вела. Подобная сдержанность была вызвана отнюдь не желанием короля Сигизмунда соблюдать мирные соглашения с Россией. Трудно найти в польской и литовской истории более убежденного врага православия чем ученик иезуитов, желавший распространить власть римско-католической церкви на всю Восточную Европу. Задержка с нападением была вызвана нежеланием Сената и большинства шляхты начинать войну, не завершив войны со Швецией, затеянной из-за династических притязаний короля. В 1606 г. часть шляхты выступила против короля (Сандомирский рокош); гетман Жолкевский разбил рокошан под Гузовым (1607), но окончательно все успокоилось к 1609 г. В том же году царь Василий дал Сигизмунду предлог для агрессии, заключив с шведским королем договор о союзе и пригласив в Россию шведских наемников. Сигизмунду оставалось убедить Сенат и получить нужные для похода деньги.
Рокош научил Сигизмунда быть осторожным с шляхтой. Начал он с обсуждения проекта войны с Россией на местных сеймиках (вместе с публикацией прокламаций о богатствах, ждущих шляхту в Московии). Шляхта реагировала благосклонно, но участь проекта на большом Сейме была под вопросом - некоторые магнаты не хотели войны. Когда собрался Сейм, король не решился поставить вопрос о войне в Посольской избе. В вопросе о войне с Россией на стороне Сигизмунда были литовский канцлер Лев Сапега и бывший посол в Москве Александр Госевский - знатоки в московских делах. Они утверждали, что завоевать Московское государство не составит труда. Сапега имел вес как канцлер и считался Госевский уверял, что власть Шуйского непрочна и многие желают на престол королевича Владислава. Он очень хотел войны, чтобы отомстить за два года, проведенных в русском плену.
Сигизмунд приказал составить манифест, где изложил причины войны с Россией и послал ко двору императора и римского папы. В манифесте он утверждал, что польские короли имеют права на Русь еще со времен короля Болеслава. Писал об обиде, нанесенной московитами, отнявшими у Литвы смоленские и северские земли, об оскорблениях и убийствах поляков в Москве, причиненных Шуйским, о просьбе многих бояр принять под королевскую руку Московскую державу, принадлежащую ему по праву после прекращения рода великих князей московских. Король выражал опасение, что московитяне могут признать царем обманщика, называющим себя Дмитрием, или отдаться под власть турок и татар. По этим причинам Сигизмунд решил взяться за оружие, тем более, что Шуйский нарушил договор и заключил союз с его врагом - королем шведским.
В сборах войска прошло лето 1609 г. Сигизмунд получал противоречивые советы: Жолкевский советовал начать с завоевания Северской земли, где нет мощных крепостей, Госевский же настаивал идти быстрее к Смоленску, откуда к Скопину ушла большая часть ратной силы. Он уверял, что что начальствующий там воевода Шеин к королю расположен и охотно сдаст город. Сигизмунду понравился план Госевского: из захваченного Смоленска открывался быстрый и прямой путь на Москву. 13 сентября 1609 г. король подошел к Смоленску. Он привел с собой 12 тыс. конницы из шляхетства, 5 тыс.пехоты, в том числе, 2 тыс. немцев и 500 венгров, а также неизвестное число литовских татар. Вскоре к войску присоединились 10 тыс. запорожцев. Были еще охотники-добровольцы, приходившие и уходившие по усмотрению, и многочисленные обозные слуги, годные к битве. Всего у Сигизмунда собралось под Смоленском не меньше 30 тыс., а временами доходило до 40 тыс. человек (на 40 тысяч войска было дано из Рима позволение не поститься).
Смоленск перед осадой.Смоленск в 1609 г. представлял первоклассную крепость; укрепления в течение 15 лет (1587 - 1602) возводил знаменитый фортификатор Федор Конь по указанию Годунова. Крепость была расположена на левой стороне Днепра, на возвышенности, пересеченной оврагами. Естественные препятствия были искусно использованы при строительстве крепостной стены, проходящей по высоким гребням оврагов и ровной лентой идущей вдоль Днепра. Стена имела толщину у основания около 5 м и высоту от 13 до 19 м (над оврагами стена была ниже, на ровной местности - выше). Наверху располагалась окаймленная зубцами боевая площадка шириной 4 - 4,5 м. В стене были устроены ходы сообщения, кладовые боеприпасов, ружейные и пушечные бойницы, а под землей - тайные галереи или "слухи" - на случай подкопов. Стена имела трехъярусную систему боя: подошвенный, средний и верхний, а 38 крепостных башен - четырехъярусную систему боя. пробить в ней брешь. Кремль был хорошо вооружен - на стенах и башнях располагались 170 пушек разного калибра.
Много хуже обстояло дело с ратными людьми: доблестные смоленские дворяне, служили в войске Скопина или защищали Москву от тушинцев. К началу лета 1609 г. у смоленского воеводы Михаила Борисовича Шеина было всего несколько сотен детей боярских и 500 стрельцов и пушкарей, число явно недостаточное для удержания города. Между тем, Шеин от своих "сходников" (агентов) за недалекой границей получил донесение, что "короля чают под Смоленск к Спасову дни", т.е. к 9 августа. Надо было срочно готовиться к приходу врага и все теперь зависело от воеводы. Здесь молодой боярин оправдал свой высокий чин, полученный за воинскую службу. Сын окольничего из старого боярского рода Шеиных, Михаил отличился в битве с первым Самозванцем под Добрыничами (1605) и был отправлен сеунчем в Москву к царю Борису. Царь пожаловал его чином окольничего. В 1607 г. за храбрость в войне с Болотниковым царь Василий пожаловал его в бояре и назначил воеводой Смоленска. Ротмистр С. Маскевич, участник осады Смоленска, писал о нем: "Воеводою у них был Шеин, воин храбрый, искусный и в делах рыцарских неусыпный".
Шеин собрал со всех поместий Смоленского уезда по шесть человек с сохи, с пищалями и топорами, всего 513 человек, сделал роспись дворянам и посадским людям - кому быть на какой башне и на каких воротах. Стараниями воеводы к осени 1609 г. смоленский гарнизон насчитывал 5,4 тыс. человек - 900 детей боярских, 500 стрельцов и пушкарей, 4000 ратных из посадских и даточных людей. Совсем немного, если учесть, что меньше трети воинов была обучены ратному искусству. Шеин поделил гарнизон на две части: осадную (2 тыс. человек) и вылазную (ок. 3,5 тыс). Первые должны были защищать стены и башни, вторые - совершать вылазки и служить резервом. Чтобы уберечь от обстрела крепостные ворота, перед ними поставили деревянные срубы, заполненные землей с камнями. Перед приходом поляков воевода, посоветовавшись с посадскими, приказал сжечь посад. Сгорело 6 тыс. домов; их жители ушли за стены крепости. Туда же съехались семьи помещиков, воюющих у Скопина. В крепости скопилось (по разным оценкам) от 40 до 80 тыс человек.
Перейдя границу, Сигизмунд послал к гражданам Смоленска грамоту, где утверждал, что после смерти царя Федора на русском престоле сидят не природные цари, потому и преследуют русскую землю беды, что многие московсие люди тайно били челом ему, Сигизмунду, родичу государей Московских, чтоб он сжалился над истреблением веры христианской, не допустил жен и детей до конечной гибели. По их челобитью король идет с великим войском "не для того, чтобы вас воевать и кровь вашу проливать, а для того, чтобы с помощью Божией ... освободить вас от всех ваших врагов, ... нерушимо утвердить православную русскую веру и даровать вам всем спокойствие и тишину". И вы, смоляне, вышли бы радостно с хлебом-солью и пожелали быть под высокою королевскою рукою. Король же будет содержать вас в свободе и всякой чести. "Если же пренебрежете настоящим Божиим милосердием и нашей королевской милостью, то предадите жен ваших, детей и свои дома на опустошение войску нашему".
На эту грамоту воеводы - боярин Михаил Шеин и князь Петр Горчаков, архиепископ Сергий, люди служилые и народ отвечали, что ими "дан обет в храме Пречистой Богоматери, чтобы всем нам за истинную христиан Веру и за святые Божии церкви и за Государя, Царя и Великого князя и за Царское крестное целование умереть, а Литовскому королю и его панам не поклониться". Видя, что красноречием смолян к сдаче не склонить, король собрал совещание, чтобы решить, что делать. Гетман Жолкевский предложил блокировать Смоленск, а королю с войском идти на Москву. Сигизмунд, однако, не согласился и назначил штурм в ночь на 25 сентября. Было намечено подорвать петардами (минами) восточные и западные ворота и ворваться в крепость. Для штурма выделили немецкую и венгерскую пехоту и лучшие конные хоругви. После подрыва ворот трубачам следовало подать сигнал о начале штурма.
Первый год осадыВечером 24 польское войско построилось в боевой порядок напротив восточных и западных ворот. Когда стемнело к ним направились как минеры два знаменитых польских рыцаря, каждый сопровождаемый трубачом. Добрался лишь один минер - кавалер мальтийского ордена Бартоломей Новодворский; с петардой в руках он добежал до восточных, Авраамиевских ворот, подложил мину и взорвал ворота. Но трубача не оказалось, и лишь несколько десятков солдат во главе с Новодворским ворвались в крепость. Русские вытеснили их назад, зажгли факелы на стене, и обстреляли выстроенных для атаки ландскнехтов, те отступили. 26 и 27 сентября поляки пытались атаковать северный и западный участки стены, но были с потерями отбиты. Чтобы исключить в дальнейшем подрыв ворот, смоляне завалили их песком и камнями и выставили у срубов караулы.
Несмотря на неудачи Сигизмунд продолжал думать о новом штурме. Он приказал строить огромные лестницы, подводить траншеи к стенам крепости и обстреливать их из пушек. Однако толку было мало: легкие пушки поляков не могли разрушить крепостные стены, а все предполье простреливала крепостная артиллерия, некоторые пушки стреляли на 800 м и доставали даже до королевской резиденции. Сигизмунду пришлось отказаться от штурма, и с 5 октября перейти к осаде. Он заказал осадные пушки в Риге, а пока приказал начать минную войну путем подкопов. Однако прекрасно оборудованная система слухов позволяла осажденным узнавать, где поляки ведут минную галерею, делать встречный подкоп и уничтожать неприятеля. Шеин приказал также сделать новые слухи. Как пишет участник осады Смоленска, "Москвитяне подрывались из крепости под основание стен и либо встречались с нашими, либо подводили мины под наши подкопы, и взорвав их порохом, работы истребляли, а людей заваливали и душили землею".
Подземную войну смоленские минеры выиграли, посрамив европейских мастеров взрывного дела. 16 января 1610 г. они докопались до польской галереи, из полковой пищали уничтожили вражеских минеров, и взорвали подкоп. 27 января произошел новый подземный бой. На сей раз смоляне выстрелили ядром со "смрадным" составом (селитра, порох, сера, водка и т.д.). Немногие выжившие поляки бежали в ужасе, подкоп же взорвали. 14 февраля смоляне вновь взорвали подкоп, который вел французский инженер, погибший во время взрыва. Было немало и вылазок. Их устраивали для доставки воды из Днепра, так как в крепости она была низкого качества. С наступлением холодов главной целью вылазок стала добыча дров. Одна дерзкая вылазка поразила поляков: шестеро смолян среди белого дня переправились на лодке через Днепр, пробрались в польский лагерь, сорвали знамя и возвратились в крепость.
Поляки теряли людей и от нападений на фуражиров. Поначалу крестьяне верили грамоте Сигизмунда и мало помогали осажденным, но когда их стали грабить, настроения изменились. Вооруженные крестьяне стали нападать на поляков. Начало этим отрядам положил Михаил Скопин, направивший для их организации 30 служилых людей. В свою очередь, стойкость защитников Смоленска, сковавших армию Сигизмунда, позволила Скопину очистить от тушинцев Замосковье, снять осаду с Троицкого монастыря и в марте 1610 г. освободить от осады Москву. Молодой полководец готовился выручить Смоленск, когда его внезапная смерть разрушила все планы. Под началом Дмитрия Шуйского, открыто обвиняемого в отравлении Скопина, армия утратила боеспособность и 24 июня была разбита Жолкевским под Клушино. Для смолян это означало крушение всех надежд на помощь.
17 июля 1610 г. москвичи свергли царя Василия и власть перешла в руки семи бояр - "Семибоярщины", боящихся калужского Вора и "черный народ" больше чем польских завоевателей. Их страхом умело воспользовался гетман Жолкевский, склонивший бояр подписать договор о приглашении на русский престол королевича Владислава. Договор подписали 18 августа; важными его пунктами было принятие Владиславом православия и снятие осады со Смоленска. Между тем, под Смоленском Сигизмунд готовился к штурму. С 19 мая в королевский лагерь начали прибывать из Риги орудия крупного калибра, а с 11 июля возобновились земляные работы. Поляки рыли апроши (подступы) в направлении к четырехугольной башне рядом с западными, Копытинскими воротами. Смоляне взорвали часть подступов. Все же поляки дошли до подошвы башни, но ее основание было сложено из камня. Тогда в ход пустили тяжелые пушки, и 18 июля пробили бреши в стене и башне. На рассвете 19 июля бреши атаковали ландскнехты - немцы и венгры, но смоляне отбили штурм. 24 июля штурм повторился. Первыми шли ландскнехты, за ними казаки, третьими - спешенные рыцари в блестящих доспехах. Казаков и рыцарей смоляне отсекли огнём, а прорвавшихся в бреши немцев и венгров почти всех перебили. Еще упорнее был штурм 11 августа, когда осаждающие потеряли свыше тысячи человек.
Стойкость смолян. Самым страшным для смолян были не штурмы, а распространившаяся с лета 1610 г. цинга. Шеин понимал, что помощи ждать неоткуда, но у него еще сохранялась надежда, что избрание в цари Владислава позволит прекратить осаду. 27 августа Москва присягнула Владиславу, а 11 сентября из Москвы в королевский лагерь выехало посольство во главе с Василием Голицыным и митрополитом Филаретом просить короля отпустить на престол сына. К этому времени Сигизмунд окончательно решил Владислава в Москву не отпускать, а самому занять московский престол. Он потребовал от смолян сдаться через три дня, грозя всех перебить. Ответом стал мощный взрыв: смоляне прорыли подземный ход, подвели мину под батарею осадных пушек и взорвали ее. Пришлось полякам везти новые осадные орудия из Слуцка.
В конце сентября московское посольство прибыло в ставку короля. Послов задержала осенняя распутица и приехали они к шапочному разбору. 21 сентября оставшиеся в Москве бояре, боясь простого народа, тайно впустили в столицу польское войско. При таких козырях король с главными панами сразу дали понять, что намерены приказывать, а не вести переговоры. Паны требовали сдачи Смоленска и не хотели слышать, что город и так достанется Владиславу, когда он станет царем. Не устраивало их и согласие смолян присягнуть Владиславу, но не Сигизмунду. Паны уверяли, что король хочет присяги и сдачи Смоленска "для чести", а после вернет сыну. О крещении королевича паны говорили смутно, утверждая, что выбор веры решает Бог и сам королевич. Не получили послы поддержки и от Жолкевского, вернувшегося из Москвы. Под нажимом короля гетман забыл подписанный им с русскими договор и стал требовать сдачи Смоленска, а когда дело не подвинулось, предложил смолянам не присягать королю, но пустить в город поляков, как пустили в Москву.
Послы предложили послать гонца в Москву, чтобы получить разрешение на ввод польских войск в Смоленск, а поляков просили не подступать к городу. Паны разрешили послать гонца, но заявили, что ждать не будут, а Смоленск возьмут сами. 21 ноября поляки взорвали одну из башен Смоленска вместе с частью стены и бросились на штурм. Однако позади пролома смоляне успели возвести земляной вал и установить на нем пушки, и все три атаки врага были отбиты. Об этом послы написали в грамоте, отправленной в Москву. Король тоже послал в Москву грамоту с требованием впустить его войско в Смоленск. В конце декабря гонцы вернулись с грамотами Боярской думы для короля, посольства и в Смоленск, к Шеину. В грамотах было написано, что бояре просят короля Жигомонта дать сына на царство или пусть будет по королевской воле. Дело явно велось к присяге королю. Смолянам было приказано впустить в крепость королевское войско. Под грамотой стояли подписи бояр, но не было подписи Гермогена.
27 декабря паны пригласили послов и спросили: "А теперь, что вы скажете, получивши боярскую грамоту?". На что Василий Голицын ответил, что грамота подписана одними боярами и то не всеми. Что же о впуске королевских войск в Смоленск, то "как определится от патриарха и от властей и от всех бояр и от всей земли, так мы и поступим". Паны стыдили послов, что те сами придумали не целовать крест королю. Тогда Голицын спросил Жолкевского: не он ли уверял, что король позволил целовать крест одному королевичу? "Этого не бывало, - отвечал Жолкевский, - а вы должны исполнять так, как вам московская грамота указывает". [Удивительно читать современных историков, в частности, В.Н. Козлякова, восхищающихся честностью и благородством Жолкевского].
Послы, в свою очередь, спросили панов: "Что отвечали смольняне на боярскую грамоту?". Паны ответили: "Смольняне в упорстве своем закоснели; не слушают боярских грамот; просят с вами, послами, видеться и говорят, что наши послы прикажут, то и учиним!". На что послы возразили: "Сами вы паны, люди мудрые, можете рассудить, как же нас смольняне послушают, когда боярских грамот не послушали? Можете разуметь, ... если бы писал патриарх и бояре, и все люди Московского государства по общему совету, а не одни бояре, то смольнянам и отговариваться было нельзя ... велите целовать крест одному королевичу, а нам нельзя переменить и велеть смольнянам целовать крест королю". Паны в гневе вскричали: "Вы хотите, чтобы пролилась христианская кровь; на вас ее Бог взыщет". На другой день митрополит Филарет повторил все, что ранее сказал Голицын. Паны были страшно злы и стали всячески утеснять послов, превратив их в пленников.
Если стойкость послов вызывает уважение, то какими словами описать героизм "закосневших в упорстве" смолян? Зимой 1610/1611 гг. цинга в крепости свирепствовала вовсю: хоронили уже не по 30 - 40 человек в день как осенью, а по 100 - 150 человек. Ослабевшие люди люто страдали от холода - лес вблизи вырубили, а каждый поход за дровами стоил крови. Кровью платили и за днепровскую воду. Беженцам-крестьянам нехватало еды: Шеин, как мог, гасил взаимные распри. По сравнению с мором, военные напасти - обстрелы крепости, подкопы и штурмы казались малой бедой. Зато всех угнетала безнадежность: в отличие от троицких сидельцев, смолянам неоткуда было ждать помощи: в Москве сидели поляки, а Боярская дума требовала сдать Смоленск королю. У осажденных мог явиться соблазн поступить по боярской грамоте, выговорив почетные условия сдачи и привилегии - поместья и шляхетство для служивых, магдебургское право для посадских и облегчение податей для крестьян. Сигизмунд наверняка пошел бы навстречу. Но смоляне решили иначе. На вопрос, пускать ли поляков в крепость, смоляне из московского посольства, так ответили Голицыну и Филарету:
"Хоть наши матери, жены и дети в Смоленске, пусть они погибнут, а в Смоленск не пускать ни одного человека. Хоть бы и вы позволили, так смоленские сидельцы не послушают вас ни за что. Уже не раз от короля приезжали в Смоленск королевские люди; и у гетмана и у разных панов были недавно смоленские дворяне и посадские Иван Бестужев с товарищи: они отказали панам, что хоть бы им всем помереть, а в Смоленск они не впустят королевских людей".
В Москве появилась грамота от жителей Смоленского уезда, где они писали, что живут в обозе короля, чтобы выкупить из плена матерей, жен и детей. Ныне в Смоленской земле церкви разорены, ближние в могилах или в неволе. Король и сейм хотят вывести из Москвы лучших людей и владеть всею Московскою землею. "Восстаньте, доколе вы еще вместе и не в узах; поднимите и другие области... Знаете, что делается в Смоленске: там горсть верных стоит неуклонно под щитом Богоматери и разит сонмы иноплеменников!". В Москве грамоту переписали и разослали по городам, а к ней приложили еще грамоту, известную как "Новая повесть о преславном Росийском царстве". Автор ее также призывает выступить против поляков. Он восхваляет патриарха Гермогена, и мужество града Смоленска, дающего пример, "чтобы мы все, видев его крепкое и непреклонное стояние, тако же крепко вооружилися и стали противу сопостат своих". Когда грамоты дошли до Рязани, Прокофий Ляпунов приказал переписать с них списки и разослать по городам, приложив и от себя грамоту о сборе ополчения. Жертвенность смолян принесла плоды.
Последний штурм. Отбушевала страшная весна 1611 г.: восставшая Москва была выжжена поляками, в свою очередь, осажденными в Китай-городе и Кремле Земским ополчением, послов - Василия Голицына и Филарета, отправили пленниками в Польшу, а патриарха Гермогена заключили в Чудовом монастыре. Между тем, Смоленск еще держался, хотя большинство горожан и воинов вымерло. К началу июня в Смоленске оставалось всего 200 - 300 человек, способных сражаться. Воинов нехватало даже на оборону стен. "Шеин, - пишет Жолкевский, - исполнен был мужественным духом и часто вспоминал отважную смерть отца своего, павшего при взятии Сокола ... участвовало тут и упорство; ибо, не имея надежды на помощь, при таком недостатке в людях и видя ежедневно смерть их, все еще упорствовал". Поляки очень боялись неудачи. Смоленск решили штурмовать лишь когда перебежчик рассказал, что крепость почти беззащитна и указал уязвимое место в северной части стены, где в овраге находился небольшой свод, по которому из города стекали нечистоты. Мальтийский кавалер Новодворский взялся подложить под этот свод порох и взорвать стену.
Последние дни перед штурмом поляки усиленно обстреливали крепостные стены и смогли пробить небольшую брешь. Однако штурмовать крепость решили со всех сторон. Для подъема на стены уже давно были заготовлены 80 штурмовых лестниц, "такой ширины, чтобы пять и шесть человек могли всходить рядом, а длиной, как самые высокие в лесу деревья". Вечером 2 июня четыре штурмовых отряда, по 600 - 700 человек в каждом, заняли исходные позиции. Ровно в полночь запорожцы тихо подошли к восточной стене, незаметно взобрались по лестницам и начали расходиться по стене, занимая башни. В это время, немецкая пехота проникли через брешь, пробитую пушками. Здесь их встретили несколько десятков смоленских воинов во главе с Шеиным. На стене тоже завязался бой, русские рубились отчаянно, и запорожцы начали сходить со стены. Казалось, дело поляков проиграно, и тут Новодворский зажег порох, подложенный под сток в северной стене. Взрыв обрушил часть стены и в пролом устремились литовцы маршала Дорогостайского. Малочисленные защитники пали на стенах и в уличных схватках.
В Смоленске вспыхнул пожар, солдаты всех подряд грабили и убивали. Многие горожане пытались затвориться в Успенском соборе, где вел службу архиепископ Сергий, но озверевшие солдаты выбили двери и начали людей рубить и живых хватать. Сергия, хотевшего остановить избиение, ранили и захватили в плен. Тогда посадский Андрей Беляницын взял свечу, спустился в подвал собора и запалил бочки с порохом, весь пушечный запас. Был сильный взрыв, и множество людей, русских и поляков, побило. Король польский ужаснулся и приказал прекратить избиение горожан. Между тем, Шеин, с женой, маленьким сыном, воеводой Горчаковым и несколькими дворянами заперся в Коломенской башне. Ландскнехты пытались туда ворваться, но были отбиты. Шеин сам застрелил с десяток солдат. Разъяренные немцы готовились к новому приступу. Тут появился гетман Яков Потоцкий и стал призывать пощадить свои жизни и сдаться. Близкие Шеина упрашивали его и раненный воевода, наконец, согласился.
Урожай польской победы. Сигизмунд встретил Шеина сурово. Его подвергли допросу и, как утверждает "Новый летописец", пытке. Последнее сомнительно: Михаил Борисович был боярского рода, герой в глазах поляков, вдобавок, раненый. Его могли держать в оковах и изводить допросами, но не пытать, ибо это нарушало права знатных, на чем держалась Речь Посполитая. Даже если Сигизмунд его ненавидел, магнаты пыток бы не допустили. Шеиным восхищался сын Сигизмунда, Владислав, а герой взятия Смоленска, кавалер Новодворский, стал его другом. Во время допроса воеводу спросили: "Кто ему советовал и помогал так долго держаться в Смоленске?" Шеин отвечал: "Никто особенно, потому что никто не хотел сдаваться". Ответ Шеина содержит и ключ к отгадке, почему Россия выстояла в страшном 1611 году. Ведь поляки и их приспешники захватили Москву и пол-России, а шведы - Новгородчину. Но именно тогда до народа дошло, что перед ними захватчики, а не свита правильного царя. А против захватчиков, русские неодолимы.
Для смолян нужды в прозрении не было: как жители пограничья, они знали хищнические интересы поляков, знали что такое воинствующий католицизм и не верили словам Сигизмунда о защите православной веры. Поляки, ссылаясь на перебежчиков, писали, что Шеин силком всех принуждает терпеть муки осады. На самом деле, сами смоляне не хотели сдавать крепость. Их массовое непокорство польскому королю подтверждают факты. После штурма в Смоленске осталось около четырех тысяч жителей. Король Сигизмунд разрешил уйти всем, кто не хочет перейти на королевскую службу. Почти все и ушли.Так же поступили жившие в поместьях дворяне Смоленской и Северской земли. Весной 1611 г. они собрали ополчение, чтобы "Смоленску помощь учинити и полского короля отогнати". На подавление восстания король "посла роты и повеле дворян побивати". Но тут пал Смоленск и дворянам оставалось присягнуть Сигизмунду и сохранить поместья, либо нищими уйти в разоренное Московское государство. Смоленские дворяне предпочли уйти. Как пишет Б.Ф. Флоря: "По окончании Смуты на королевской службе осталось не более десятка смоленских детей боярских".
Осада Смоленска дорого стоила Сигизмунду - погибло две трети армии (по некоторым оценкам - свыше 30 тыс.). Больше других пострадали ударные части: из 2000 немецких ландскнехтов уцелело меньше 400. Оставшиеся в живых солдаты желали вернуться домой, к тому же у Сигизмунда кончились деньги. Король сдал командование остатками войск Карлу Ходкевичу и вернулся к заседанию Сейма в Варшаву, принимать триумф по поводу взятия Смоленска, пленения Шуйского и победы над Россией.
Печальный конец воеводы Михаила Шеина. Шеин провел в плену девять лет. Сына его держал при себе король Сигизмунд, а жену и дочь - канцлер Лев Сапега. В плену Михаил Борисович близко сошелся с митрополитом Филаретом - ныне отца царя Михаила Романова. По Деулинскому перемирию (1618) их обоих в 1619 г. вернули в Россию. Филарет стал патриархом и фактическим правителем страны, а Шеин - одним из придворных бояр. В 1628 - 1632 гг. он возглавлял Пушкарский приказ. Первого июня 1632 г. истекал срок Деулинского перемирия. Россия, готовилась к реваншу, чтобы вернуть Смоленскую и Северскую земли. Как по заказу, в апреле 1632 г. умер король Сигизмунд III и в Речи Посполитой наступило бескоролевье. Царь Михаил Федорович и Дума решили не терять время и приговорили начать войну. Главным воеводой назначили боярина Михаила Шеина.
В августе 1632 г. русское войско перешло границу Речи Посполитой и в октябре - декабре овладело многими городами Смоленщины и Северщины. Из-за распутицы и медленного подвоза припасов к Смоленску 32-тысячное войско Шеина подошло только в конце января 1633 г. Промедление позволило полякам подготовить крепость к осаде. Осада Смоленска русскими во многом повторяла его осаду поляками в 1609 - 1611 гг. Осажденные держались стойко и два приступа (в мае и июне) были отбиты. Между тем, в феврале 1633 г. закончилось бескоролевье в Речи Посполитой - королем был выбран сын Сигизмунда III Владислав IV. Король спешно собирал армию и чтобы выиграть время подговорил запорожцев и крымского хана совершить в июле набег на южную Россию. Обеспокоенные дворяне южных земель тысячами покидали войско Шеина и возвращались охранять близких. Собрав армию в 23 тыс. человек, Владислав в августе 1633 г. блокировал русских под Смоленском. Воевода обратился в Москву за помощью: помощь обещали, но так ничего и не сделали. Шеин дал несколько сражений Владиславу, но не смог снять блокаду.
Наступила зима. Голод и холода расшатали мораль московского войска, особенно немцев наемников; начались болезни. Зная о бедственном положении русских, Владислав послал в конце декабря Шеину и иноземным полковникам грамоту, с увещанием обратиться к его милости, а не гибнуть от меча и болезни; воевода возвратил грамоту без ответа, указав, что в ней "непригожие речи". Шеин писал царю о возможности заключения перемирия, на что Михаил Федорович согласился. 1 февраля 1634 г. царь получил от Шеина последнюю отписку, что ему и ратным людям от польского короля утеснение и в хлебных запасах и в соли оскуденье большое. На этот раз, царские войска в Можайске и Калуге получили приказ о выступлении под Смоленск. Но было поздно: 16 февраля 1634 г. Шеин заключил с Владиславом договор о сдаче.
Условия были мягкие. Ратные люди - московские и иноземцы, могут по усмотрению перейти на службу к королю польскому или вернуться домой. Те, кто идут домой, целуют крест, что четыре месяца не будут служить против короля. Пушки (всего 107) с припасами и оружие убитых остаются полякам. Войско выходит из острога с опущенными знаменами, с погашенными фитилями, без барабанного боя; знаменосцы идут до места, где находится король; там кладут знамена у ног короля и отступают на три шага; по знаку польского гетмана снова берут знамена; солдаты зажигают фитили, бьют в барабаны и отправляются в путь; с собой дозволено взять двенадцать пушек. 19 февраля 1634 г. Шеин с остатками войска выступил в путь. С ним шло 8056 человек; 2004 больных остались под Смоленском; для их пропитания передано 60 четвертей муки, сухарей и круп. Из русских Владиславу согласились служить только восемь человек (из них шесть казаков), зато королю присягнула почти половина из 2140 немцев.
В Москве воевод побежденного войска - Михаила Шеина и Артемия Измайлова, уже ждали для допроса. Покровитель Шеина, патриарх Филарет, к тому времени умер (1633) и заступиться было некому. Бояре ненавидели Шеина за высокомерие, особенно за то, что не прочь был напомнить их нерадение во время Смуты. 18 апреля 1634 г. царь Михаил Федорович с боярами слушал дело о Шеине и его товарищах. Было поставлено: Шеина и Измайлова с сыном Василием казнить, а поместья их, вотчины и все имущество взять на государя; семейство Шеина сослать в понизовые города. 28 апреля осужденных отвезли за город "на пожар", место казни преступников, и там перед плахою дьяк прочитал обвинения. Первое обвинение Шеину было, что он, отправляясь на службу, пред государем "вычитал прежние свои службы с большой гордостью", а о боярах говорил, что пока он служил "многие за печью сидели и сыскать их было нельзя". Царь для государева и земского дела, не хотел его оскорбить и смолчал; бояре "не хотя государя тем раскручинить, также ... смолчали".
Шеина обвинили в мешкотном переходе к Смоленску, что он потерял лучшую пору и позволил литовским людям укрепить крепость; был небрежен при нападениях неприятеля; государю всю правду не писал; приступы проводил не ночью, а днем; приказал стрелять в своих ратных людей (?); не слушал советы русских ратных и немцев; обесчестил имя государя тем, что клал перед королем царские знамена. Припомнили Шеину, что утаил от царя, как 15 лет назад, в плену, целовал крест королю не воевать против Литвы. Обвинили, что выдал врагу литовских перебежчиков. Сходные обвинения были сделаны и Арсению Измайлову. Сын его, Василий, "больше всех воровал" - на пиру с поляками говорил поносные слова: "Как может наше московское плюгавство воевать против такого монарха?". По зачтении обвинений всем троим отрубили головы.
Казнь Шеина в народе встретили по-разному. Многие помнили о его подвиге во время Смуты. Московский сын боярский рассказывал гетману литовскому Радзивилу, что "на Москве Шеина и Измайлова казнили, и за это учинилась в людях рознь великая". Сын Михаила Борисовича, Иван, умер в ссылке, но остался внук, давший жизнь еще одному знаменитому Шеину. Правнук казненного воеводы - Алексей Семенович Шеин, командующий сухопутными войсками во Втором азовском походе, в 1696 г. взял Азов. В том же году Петр I присвоил ему звание генералиссимуса. А.С. Шеин стал первым генералиссимусом России.
Оборона Смоленска и М.Б.Шеин в литературе и истории. Во времена Смуты Смоленск служил моральным примером для московских людей. Стойкость смолян и неколебимость патриарха Гермогена соседствуют в грамотах, призывающих к борьбе против поляков. Из них наиболее художественно выразительна "Новая повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском", написанная в начале 1611 г. Автор воспевает крепость града Смоленска и мужество "смольнян": "Поревнуем и подивимся великому оному нашему граду Смоленьску, его же стояние к Западу, како в нем наша же братия ... сидят, и великую всякую скорбь терпят, и ставят крепце за православную веру, и за святыя Божия церкви, и за свои души, и за всех нас, а общему нашему супостату и врагу, королю, не покорятся и не здадутся. ... А какое мужество показали и какую славу и похвалу снискали во всем нашем Российском государстве! Да и не только во всей нашей преславной земле, но и в иных землях, ...чают, что и до Рима ... снискали ту же славу и похвалу". Для России Смоленск - "воистину великий град", который "все великое наше Российское государство держит".
Доблестному смоленскому дворянству посвящена "Повесть о победах Московского государства...", написанная во второй половине 1620-х годов.
Автор - смоленский дворянин, участник войны с Болотниковым, похода Скопина-Шуйского и освобождения Москвы от поляков. Он хорошо осведомлен об обороне Смоленска, хотя сам не сидел в осаде. В повести с уважением упоминается Шеин, но не он является главным героем обороны Смоленска, а "смольняне". Здесь автор, отбросив дворянские симпатии, пишет обо всех горожанах и особо - о посадском человеке, Иване Беляницыне, взорвавшем церковь, куда ворвались поляки, избивавшие укрывшихся там людей.
Несмотря на то, что Смоленск надолго вошел в состав польско-литовского государства, в память народа четко вошло, что Смоленск - щит России. В конце XVII века была сложена историческая песня "Земский Собор", записанная в разных версиях на Русском Севере. Песня связана с событиями русско-польской войны 1654 - 1667 гг., когда русские заняли Смоленск и Вильно, но потом поляки Вильно отвоевали. В песне царь Алексей Михайлович просит князей и бояр "думу думати" о наступлении короля Литовского на "город на Смоленец". Первым слово молвил боярин из больших бояр: "А Смоленец есть строенье не Московско, || А Смоленец есть строеньице Литовско; || Во Смоленце силы нету, казны не бывало: || Отдадим-ко мы город Смоленец". Боярин из "середних бояр" дает тот же совет. Третьим слово сказал боярин из младших бояр: "А Смоленец есть строеньице не Литовско; || А Смоленец есть строеньице Московско, || Во Смоленце силы сорок тысяч, || Казна есть бесчетна: || Нам надо постоять за Смоленец". Царь отправил его в Смоленск воеводой, а первых двух бояр приказал "сказнити".
Героизм смолян и Шеина прославляет Н.М. Карамзин в "Истории государства российского": "Шеин, воины его и граждане оказали более нежели храбрость: : истинное геройство, безбоязненность неизменную, хладнокровную, нечувствительность к ужасу и страданию, решительность терпеть до конца, умереть, а не сдаться". Когда враги ворвались в город и устремились к храму Богоматери, где заперлись многие из граждан с семействами, то "Россияне зажгли порох и взлетели на воздух с детьми, имением - и славою! ... не Польша, но Россия могла торжествовать сей день, великий в ее летописях". Последним, как пишет историк, сложил оружие Шеин: "Еще один воин стоял на высокой башне с мечем окровавленным и противился Ляхам: доблий Шеин. Он хотел смерти; но пред ним плакали жена, юная дочь, сын малолетний: тронутый их слезами, Шеин объявил, что сдается Вождю Ляхов - и сдался Потоцкому".
Под влиянием "Истории" Карамзина популярный драматург начала XIX века, князь А.А. Шаховской пишет пьесу "Смольяне в 1611 году. Драматическая хроника в 5 действиях" (1829). В 1830 г. автор читал "Смольян" у Жуковского; литераторы пьесу одобрили, а Пушкин предложил опубликовать отрывок в "Литературной газете". Отрывок из пьесы был напечатан в "Театральном альманахе" (1830), но поставили ее в Петербурге и Москве только в 1834 г. уже в четырех актах. В обеих столицах пьеса удержалась на сцене всего два спектакля. В пьесе Шаховского выражен трагический момент - в борьбе с врагом гибнут все русские герои. Шеина от верной смерти спасает рыцарь Новодворский - положительный образ поляка. Характерно, что Шаховской не возносит воеводу над простыми смолянами, а показывает народное единство. В ответ на слова посланника, ведущего с ним переговоры о сдаче Смоленска: "Король твой ум глубокий уважает || И видит всех граждан в тебе одном", - Шеин отвечает, - "Нет, я один ничто; но вместе с ними || Я всё: они со мной одна душа, || И ваш Король нас разлучить не в силах. || Так говори им всем или иди!".
Об обороне Смоленска и судьбе Шеина писали С.М. Соловьев и Н.И. Костомаров. Оба историка рассказывают о героизме смолян во время осады города, хотя не столь эмоционально как Карамзин, и оба не считают Шеина виновным в измене во время смоленской войны 1632 - 1634 гг., хотя допускают, что он оказался не на высоте как полководец, ведущий наступательные действия. С.Ф. Платонов, описывая падение Смоленска, называет воеводу Шеина "одним из самых светлых русских деятелей того времени", и его же отступление от Смоленска в 1634 г. называет "бесславным". Последующий советский период не внес ничего принципиально нового в оценку обороны Смоленска и деятельности Б.М. Шеина. Исключение составляет прекрасно написанная научно-популярная книга Ф.Ф. Нестерова "Связь времен" (1980). Глава из книги Нестерова, посвященная подвигу смолян в 1611 г. и судьбе М.Б. Шеина, почти целиком приведена (со ссылкой и похвалой) в книге Ю.И. Мухина "Если бы не генералы!" (2006). Действительно, глава читается на одном дыхании, но есть два "но", о которых следует сказать особо. Приведу отрывок, где Сигизмунд отпускает жителей Смоленска и об их дальнейшей судьбе:
"Одного взгляда на лица русских ратных людей было довольно, чтобы понять, что брошенное где попало оружие не служило просьбой о пощаде. На них не было ни страха, ни надежды -- ничего, кроме безмерной усталости. Им уже нечего было терять. Никто не упрекнул бы Сигизмунда, если бы он предал пленных мечу: не было капитуляции, не было условий сдачи, никто не просил о милости. Сигизмунд, однако, не захотел омрачать бойней радость победы и разрешил всем, кто не хочет перейти на королевскую службу, оставив оружие, покинуть Смоленск. Ушли все, кто мог еще идти. Опустив головы, не сказав слова благодарности за дарованные жизни. Пошли на восток от города к городу по истерзанной Смутой земле, тщетно ища приюта, питаясь подаянием Христа ради. ...
История обычно чуждается театральных эффектов. Ее герои, вышедшие на сцену в первом действии драмы, как правило, не доживают до заключительного. Для смолян было сделано исключение. Неисповедимыми путями приходят они в Нижний Новгород как раз тогда, когда Минин бросает свой клич. Смоляне первыми откликаются на призыв, образуя ядро собираемого народного ополчения. Потом в его рядах с боями доходят они до столицы, отражают у Новодевичьего монастыря и Крымского моста последний, самый страшный натиск войска гетмана Ходкевича, прорывающегося к осажденному в Кремле и Китай-городе польскому гарнизону, и наконец среди пылающей Москвы, на Каменном мосту, во главе с Пожарским, принимают капитуляцию королевских рот, выходящих из Кремля через Боровицкие ворота".
История действительно чуждается театральных эффектов - их любят писатели. Смоляне, помилованные Сигизмундом, были жены, матери, отцы и, как редкое исключение, братья смолян, сражавшихся в ополчении Пожарского и Минина и принимавших в плен поляков у Боровицких ворот. Четыре тысячи выживших после взятия Смоленска были женщины, дети, увечные и старики. Пригодные к бою мужи, в том числе, 900 детей боярских, погибли, защищая крепость. Зато тысячи смоленских дворян сражались с поляками вне крепости под знаменами Скопина и, позже, - Второго земского ополчения. Это им сдавались поляки у стен Кремля. Один из смолян описал их подвиги в "Повести о победах Московского государства". Русская история не нуждается в украшательстве. Она величественна и трагична в высотах своих и падениях. Вольные или невольные искажения крайне опасны, ибо вызывают недоверие к героическому прошлому России. Наше право на независимость и самобытность должно исходить из исторической правды.
Другое "но" связано с казнью Михаила Борисовича Шеина, вызывающей у Нестерова и, особенно, у Мухина даже некоторое восхищение:
"Кремль не оценил дипломатического искусства своего воеводы. Шеину и его молодому помощнику Измайлову было предъявлено обвинение в государственной измене. Бояре выговорили им: "А когда вы шли сквозь польские полки, то свернутые знамена положили перед королем и кланялись королю в землю, чем сделали большое бесчестие государеву имени..." Выговор завершился приговором... Палач, подойдя к краю помоста, поднял обе головы над толпой, чтобы хорошо видели все: пусть замолчат те, кто толкует о том, что московскому люду не под силу стоять против литовского короля; пусть Польша полюбуется на плоды своего рыцарского великодушия; пусть ждет новую рать и пусть знает, что, если даже вся Смоленская дорога превратится в сплошное кладбище, Смоленск все же будет русским".
Звучит хлестко, но неверно по сути. В России не казнили воевод за неудачу в битве и даже за сдачу в плен. Казни Ивана Грозного составляют исключение, но опять же он обвинял бояр в заговорах и чернокнижии, а не в проигранных сражениях. Тем более, не казнили воевод при следующих царях. Годунов наградил Мстиславского, позорно разбитого под Новгородом Северским малым войском Самозванца. Дмитрия и Ивана Шуйских, бросивших вверенные им войска во время боя, казнили бы в любой европейской стране, однако они избежали и опалы. При сыне Михаила Романова, Алексее Михайловиче, воевода Василий Шереметьев под Чудновым сдал полякам и татарам 17-тысячную русскую армию(1660) и не на почетных условиях, как Шеин, а обещав сдать Киев, Переяслав-Хмельницкий и Чернигов и заплатить 300 тыс. рублей. При этом, татары, тут же нарушив договор, перебили безоружных русских, а Шереметьева взяли в плен. И что же Алексей Михайлович? - Он пытался выкупить воеводу и всячески его ободрял. Уже после смерти царя Шереметьева выкупили и никто не сказал ему плохого слова.
Шеина казнили не за измену, не за поклон знаменами и сдачу пушек и не для укоризны полякам, а за "обиды" боярам. Хотя он сказал им чистую правду - ведь бояре во время Смуты на самом деле бегали из лагеря в лагерь и "кривили", а за Россию сражались немногие и лучшим из них (вровень со Скопиным и Пожарским) был Михаил Борисович. На его беду, после смерти Филарета царь Михаил вновь попал под влияние Салтыковых (родичей по матери) - роду, известному, главным образом, предательствами во время Смуты. Тут же были и ненавидящие Шеина Лыковы. Царь Михаил, не слишком самостоятельный, пошел на поводу у бояр, нагородивших два лишних трупа (отца и сына Измайловых), чтобы уничтожить ненавистного Шеина. Казнь Шеина - несмываемое пятно на совести в общем-то неплохого и незлого царя.
В наши дни о Шеине вспомнили. В.В. Каргалов в книге "Русские полководцы. Исторические портреты" (2004) поставил биографию Михаила Шеина вместе с биографиями Святослава, Александра Невского, Дмитрия Донского, Михаила Воротынского, Михаила Скопина-Шуйского и Дмитрия Пожарского. А.И. Антонов опубликовал исторический роман "Воевода Шеин" (2005), где воздает должное заслугам Михаила Шеина. Хотелось бы, чтобы почин Каргалова и Антонова был продолжен. В Азове в 2009 г. году установили памятник правнуку Михаила Борисовича, Алексею Семеновичу Шеину, покорителю Азова. Тем более странно, что в Смоленске до сих пор нет памятника человеку, спасшему Россию в страшные годы Смуты.
11.5. Патриарх Гермоген
Деяния Гермогена. О происхождении Гермогена или Ермогена сведения самые смутные. Известно, что при крещении он получил имя Ермолай, потому и был наречен при пострижении Ермогеном (монашеское имя должно начинаться с той же буквы, что крестильное имя). По польским источникам Гермогену в 1610 г. было 80 лет, а происходил он из донских казаков. По другим сведениям был он знатного рода - не то из Шуйских, не то из Голицыных. С.Ф. Платонов полагал, что Гермоген был из посадского духовенства. Наиболее обоснованной представляется версия Я.Г. Солодкина, считавшего, что Гермоген происходил из мелкого дворянства - детей боярских, ведь детьми боярскими были его племянник А.С. Крылов и внук П. Чурин.
Большая часть жизни Гермогена была связана с Казанью. Начинал службу он клириком казанского Спасо-Преображенского монастыря еще при его основателе Варсанофии. В 1579 г. Гермоген уже приходский священник казанской церкви св. Николая и участвует в "обретении" иконы Казанской Божьей Матери, отправленной Ивану Грозному. Гермоген и сам приехал в Москву, где в 1587 г., после смерти жены, принял постриг в Чудовом монастыре. Вскоре он возвращается в Казань и в 1588 г становится иегуменом, а затем архимандритом Спасо-Преображенского монастыря. В 1589 г. Гермоген был возведен в сан епископа и поставлен митрополитом Казанским и Астраханским. Такая стремительная карьера - из монахов в митрополиты всего за два года, заставляет предположить, что Гермогена продвигал мощный покровитель, но кто он был, остается только гадать.
Под духовным владычеством Гермогена оказалась огромная территория, включавшая Среднее и Нижнее Поволжье, Приуралье и только что завоеванное Сибирское царство. Край этот заселяли разные народы и русские не были в большинстве. Не было преобладало и православие, хотя Иван Грозный переселял русских на земли Казанского ханства, а предшественники Гермогена - архиепископ Гурий и архимандриты Варсонофий и Герман, обратили в православие немало поволжских язычников и даже татар мусульман. Крестили добровольно, согласно "наказной памяти" царя Ивана: "...в крещение неволею не приводить, обращаться с иноверцами кротко, с умилением, жестокостей им не чинить, а при необходимости освобождать их от суда воевод и наместников". Однако успехи православия были непрочны - новокрещенцы, живя среди мусульман или язычников, чувствовали себя отверженными и нередко жалели о крещении. Наблюдалось и отступление православия - в Казани воздвигали запрещенные к строительству мечети, русские нанимались в работники к татарам и ссыльным ливонцам и склонялись к мусульманству или лютеранству.
Видя опасность отпадения новокрещенцев, Гермоген в 1591 г. собрал их в Казани и поучал от Писания как подобает жить христианам. В 1592 г. он обратился к патриарху Иову с просьбой установить поминание в казанских церквях мучеников за веру и героев, павших при взятии Казани. Он же направил предложения по ограждению православия Федору Иоанновичу и патриарху Иову. На основании его послания царь Федор "по совету" с патриархом в 1593 г. послал казанским воеводам указ, предписывающий поселить новокрещеных среди русских в Казани свободной от тягла слободой с церковью, поставив под надзор надежного "сына боярского"; отступников от православия смирять темницами и оковами; мечети в Казани упразднить и впредь оных не допускать; русских у татар и немцев отобрать, поселить в городах и селах среди русских и впредь воспретить инородцам принимать в услужение христиан.
Гермоген деятельно вел строительство церквей и монастырей в своей епархии. В связи с возведением церкви Богоматери в Казанском женском монастыре он составляет "Сказание о явлении иконы Казанской Богоматери". В 1595 г. он участвует в открытии многоцелебных мощей князя Романа Углицкого и мощей первого казанского архиепископа Гурия и архимандрита Варсонофия. По его ходатайству оба казанских святителя были причислены к лику российских святых. Гермоген способствовал восстановлению древней церковной службы Андрею Первозванному, по преданию крестившему будущую Русь еще в I веке н.э. Впоследствии, Петр I учредил высшую награду России - Орден Св. Андрея Первозванного, а военно-морской флаг России украсил косой Андреевский крест.
В 1598 г. митрополит Гермоген ездил в Москву по приглашению патриарха Иова для участия в избрании на царство Бориса Годунова. В 1605 г. новый царь - "Дмитрий Иванович", вызвал Гермогена в Москву для участия в деятельности учрежденного им сената. Но Гермоген с царем не поладили: митрополит требовал, чтобы перед венчанием царя с Мариной католичку крестили в православную веру. На крещении настаивал еще епископ Коломенский Иосиф; все остальные иерархи пошли на поводу у "Дмитрия". Недовольный царь выслал Гермогена обратно в Казань. Неясно, доехал ли митрополит до Казани, но очевидно, что он не принимал участия в заговоре против самозванца и в канонизации царевича Димитрия. После поспешного венчания на престол (без патриарха) Василий Шуйский настоял, чтобы Гермогена избрали патриархом. Гермоген согласился. Возможно, у него были сомнения в законности канонизации Димитрия и венчания Шуйского, но, как писал Костомаров, "для Гермогена существовало одно - святость религиозной формы", и он безоговорочно признал святого царевича Димитрия и миропомазанного царя Василия. Гермоген служил не Шуйскому, а православному государю и, если Василий Иванович был освящен царским венцом и помазан, для него он был царь.
Гермоген оставался до конца верен Шуйскому, но с самим царем плохо ладил. Характер у патриарха был трудный. В "Хронографе русском" редакции 1617 г. о Гермогене сказано: "... словесен муж и хитроречив, но не сладкогласен... а нравом груб и бывающим в запрещениях косен к разрешениям [неохотно снимал церковное наказание], к злым же и благим не быстро распрозрителен, но ко лстивым паче и лукавым прилежа и слуховерствователен бысть". В защиту Гермогена была написана в 1620-1630 гг. "Отповедь в защиту патриарха". Автор объясняет, что патриарх не мог быть иным в столь тяжелое для России время и враждовал не с царем, а со злыми советниками. Хотя Гермоген и был "прикрут в словах и в воззрениях, но в делах и в милостях ко всем един нрав благосердный имел и кормил всех в трапезе своей часто, и доброхотов, и злодеев своих", поддерживал нищих и ратных людей, раздавал одежду и обувь, золото и серебро, "так что и сам в конечную нищету впал". "А еже рек нравом груб - и то писавый о нем сам глуп!" - добавляет автор.
Споры и ссоры с Шуйским не мешали Гермогену отстаивать его дело. Против Болотникова, осадившего Москву, он организовал в Успенском соборе оглашение повести "о некоем муже духовну", которому привиделся Христос, грозивший предать москвичей "кровоядцам и немилостивым разбойникам", и объявил шестидневный пост с молитвами о законном царе. Гермоген писал и рассылал грамоты, призывавшие к отпору "ворам" и разъяснявшие, что истинный царевич Дмитрий мертв, а мощи его перенесены в Москву. Он же, вместе с первым патриархом Иовом, провел в Москве всенародное покаяние с целью прощения совершенных в годы "Смуты" клятвопреступлений. Очищенный покаянием, Гермоген предал церковному проклятию Болотникова и его подручных. Когда Шуйский, взял Тулу и захватил Болотникова, а затем распустил войска и надумал жениться, патриарх осудил его за "успокоение" и "молил от сочетания браком".
Царь его не послушал, и Гермоген надолго замолчал, но после того как войска царика заняли Тушино, забыл обиду и выступил в защиту царя: выходил на площадь укрощать толпу, желавшую свергнуть Шуйского, писал грамоты в Тушино, желая усовестить мятежников. Когда Шуйского сводили с престола, патриарх заступался за него, проклинал Захария Ляпунова - самого видного заговорщика, не признавал насильственного пострижения царя, и даже советовал вновь возвести его на престол. Наконец, поняв, что царствование Василия кончено, Гермоген установил по церквам молебны об избрании царя от "корене российского рода"; сам он склонялся к Василию Голицыну или Михаилу Романову. Не вышло и этого: подошедший к Москве гетман Жолкевский, используя пряник и кнут, убедил бояр и с ними часть московского посада, что лучший для них выход после сведения с престола Шуйского и прихода Вора в Коломенское - избрать на московский престол королевича Владислава. А он, гетман, поможет им одолеть Вора. В последующих событиях Гермоген сыграл роль, позволяющую назвать его охранителем России.
Подвиг Гермогена.Переговоры Боярской думы с Жолкевским проходили всю первую половину августа 1610 г. Вопреки популярным описаниям, об их ходе были осведомлены москвичи и, тем более, патриарх Гермоген. Позиция Гермогена была однозначна - он настаивал, чтобы Владислав принял крещение. В "Новом Летописце" рассказывается как бояре пришли к нему и возвестили, что избрали на Московское государство королевича Владислава: "Патриарх же Ермоген им з запрещением глаголаше: "Аще [если] будет креститься и будет в православной християнской вере и аз вас благословляю; аще не будет креститься, то нарушение будет всему Московскому государству и православной христианской вере, да не буди на вась наше благословение". Гермоген предупредил бояр до начала переговоров с Жолкевским. Получив, хоть и с оговоркой, согласие патриарха, бояре стали "съезжаться" с гетманом и "говорити о королевиче Владиславе". Гермоген постоянно влиял на переговорщиков в сторону защиты православия и крещения королевича: "Патриарх же Ермоген укреплял их, чтобы отнюдь без крещения на царство его не сажали".
Переговоры шли негладко, Жолкевский всячески стремился убрать пункты, обязывающие Владислава принять православие и запрещающее католичество в России. Переговоры он вел, превышая данные королем полномочия и двоедушно. Русские историки, в большинстве своем, склонны восхищаться умеренностью и благородством Жолкевского и обвинять узколобого фанатика Сигизмунда. Между тем, Сигизмунд был открытый враг, не скрывавший желания подчинить Московское государство, тогда как Жолкевский хотел того же, но действовал осторожно, убаюкивая бояр красивыми словами. Когда переговорщики, благодаря Гермогену, встали твердо, то гетман, вопреки указаниям короля, пошел на уступки. 17 (26) августа 1610 г. московские бояре "по благословению и по совету святейшаго Ермогена" и по приговору "всех чинов" подписали с Жолкевским договор о призвании Владислава на Российский престол.
Договор наказывает духовенству, дворянам, всем служивым и "жилецким" людям Московского государства бить челом великому государю Сигизмунду, да пожалует им сына своего, Владислава, в цари. Вторым пунктом шло требование королевичу Владиславу венчаться "царским венцем и диадимою от святейшаго Ермогена патриарха Московскаго и всея Русии и ото всего освященнаго собору греческия веры по прежнему чину, как прежние великие государи цари Московские венчались". Здесь содержалось скрытое требование креститься в православие, ведь католик не мог принять причастие от православного патриарха (Марина нарушила запрет папы, причастившись во время венчания). Для верности, Гермоген настоял на включение в договор последнего пункта о крещении: "А о крещеньи, чтоб государю королевичу ... пожаловати креститися в нашу православную христианскую веру греческаго закона и быта в нашей ... вере, ... послать посольство к Сигизмунду и Владиславу". Второй и последний пункты закрывают для Сигизмунда возможность самому стать русским царем и не оставляют сомнения в необходимости для Владислава православного крещения.
Были и пункты, охраняющие православие: латинским костелов и иных вер храмов не строить, православных в другую веру не отводить, евреев в страну не пропускать, в духовные дела не вступаться, церковные и иные имущества защищать, почитать "цельбоносные" гробы и мощи, даяния Церкви не уменьшать, а преумножать, "святейшего Ермогена патриарха", духовенство, весь собор христианский православной веры "чтити и беречи во всем". Наряду с заключением мира и военного союза между Россией и Речью Посполитой, королю предлагалось прекратить осаду Смоленска и вывести все войска. Платежи на жалованье и за убытки польским и литовским воинским людям предлагалось установить в особом договоре. Бояре ограничивали права Владислава принимать решения без совета с ними, и включили пункт о запрете иноземцам быть боярами и занимать воинские и земские чины. Был введен и практический пункт, что "гетману Станиславу Станиславовичу в город Москву польских, и литовских ... ратных людей ... без повеления бояр и без дела не впущать".
Договор получился для русских выгодный: 27 августа радостная Москва, а за ней многие города России целовали крест Владиславу. Но радоваться было нечему: польская сторона договор всерьез не принимала, и не только король, договора не подписавший, но "благородный" Жолкевский. Обязавшись избавить Москву от угрозы войск Вора а потом отступить к Можайску, гетман на самом деле задумал ввести польский гарнизон в Москву. Начал он с того, что под предлогом борьбы с самозванцем ночью провел войско сквозь город и вывел, никого не тронув, чем внушил доверие москвичей. Затем склонил бояр поставить во главе посольства к Сигизмунду князя Василия Голицына и митрополита Филарета, тем самым, удаляя из Москвы почитаемых людей, опасных для его планов. Гермоген тогда еще верил в договор и написал Сигизмунду и Владиславу, приглашая королевича по принятия православия занять московский престол.
Прощаясь с послами, Патриарх всех благословил стоять за веру православную и не прельщаться ни на какие прелести; Филарет дал тогда обет умереть за православную веру. Оставшиеся в Москве бояре, боялись восстания черных людей, сторонников Вора, и хотели пустить в город гетмана. Узнав об этом, Гермоген говорил боярам и всем людям "с великим запрещением, чтоб не пустить литву в город". Полякам пытались открыть ворота, но один монах ударил в набат, и Жолкевский отложил вступление в Москву. Обозленные бояре заявили Гермогену, чтобы "в земские дела не вдавался, так как ... никогда того не бывало, чтобы попы государскими делами распоряжались". В ночь на 21 сентября 1610 г. поляки тихо заняло укрепления Москвы. Гетман держал поляков в дисциплине, но из 18 тыс. стрельцов большую часть выслал из Москвы, а остальных отдал под начало помощника своего Александра Госевского.
С патриархом гетман всячески налаживал отношения: посылал письма почтительные, выражал уважение к греческой вере, потом нанес визит и еще бывал у него. Гермоген держался вежливо, но доверия к латиннику не испытывал. Готовясь к отъезду, Жолкевский решил захватить с собой свергнутого царя Василия и его братьев. В ход пошла ложь, что Василию угрожает опасность и лучше отвезти его в спокойное место - в Иосифо-Волоколамский монастырь. Гермоген протестовал и ссорился с боярами, но они, слушая гетмана, отправили свергнутого царя в монастырь. Завершив дела в Москве, Жолкевский, захватив младших Шуйских, заехал в Иосифов монастырь, забрал Василия и отбыл к королю под Смоленск. [Поражает необъяснимая любовь русских историков к Жолкевскому - одному из самых коварных врагов России, К.Р.].
После занятия поляками Кремля, Боярская дума во главе с Ф.И. Мстиславским, известная как "Семибоярщина", потеряла значение правительства. Власть в Москве теперь находилась в руках начальника поляков Госевского. Ему помогали тушинцы, переметнувшиеся к полякам, - "кривые" Смутного времени, как их называл историк XIX века И.Е. Забелин. Из "кривых" на первых ролях были боярин Михаил Салтыков Кривой и "торговый мужик" Федор Андронов, ставший в Тушино думным дьяком, а при поляках - московским казначеем. Салтыков и Андронов избрали в конфиденты литовского канцлера Льва Сапегу. Они писали ему обо всем, что узнавали, и доносили на Госевского и друг на друга. Особенно старался угодить бывший кожевник, а ныне думный дворянин и хранитель царских сокровищ, Андронов. "Милостивый пане, пане, а пане милостивый...", - частил он, спеша сообщить Сапеге о новинах в Москве. Вот эти "правители" и решили взяться за Гермогена.
30 ноября Салтыков и Андронов пришли к патриарху с требованием, чтобы "их и всех православных крестьян благословил крест целовать" Сигизмунду. Гермоген их прогнал, но наутро о том же просил глава Боярской думы князь Федор Мстиславский. "И патриарх им отказал, что он их и всех православных крестьян королю креста целовать не благословляет. И у них де о том с патриархом и брань была, и патриарха хотели за то зарезать. И посылал патриарх по сотням к гостям и торговым людям, чтобы они [шли] к нему в соборную церковь. И гости, и торговые и всякие люди, прийдя в соборную церковь, отказали, что им королю креста не целовать. А литовские люди к соборной церкви в те поры приезжали ж на конях и во всей збруе. И они литовским людям отказали ж, что им королю креста не целовать", - так писали казанцы вятичам в январе 1611 г.
После гибели второго "Дмитрия" 11 декабря 1610 г. завоеватели не могли больше утверждать, что они пришли с оружием для защиты русских от Вора. Всем стало ясно, что Сигизмунд хочет подчинить Россию. В Рязани Прокофий Ляпунов начал собирать ополчение освобождать Москву. Тогда паны решили использовать патриарха и бояр, чтобы заставить сдаться Смоленск, побудить народ присягнуть Сигизмунду и запретить Ляпунову идти на Москву. Им помогали "Михаил Салтыков с товарищами". Изменники убедили думских бояр написать грамоты. Одну - королю, "чтобы дал своего сына на государство: "А мы на твою волю полагаемся"; другую о том же послам, "а все к тому вели, чтобы крест целовать самому королю"; третью - Ляпунову, "чтобы он к Москве не собирался". Подписав грамоты, бояре пошли к патриарху, чтоб и он руку приложил, но Гермоген "стоял в твердости, яко столп непоколебимый", и говорил им:
"Стану писать к королю грамоты, на том и руку свою приложу, и властям повелю руки свои приложить, и вас благословлю писать, если король даст сына своего на Московское государство и крестит его в православную христианскую веру и литовских людей из Москвы выведет... А если такие грамоты писать, что во всем нам положиться на королевскую волю, и послам о том бить челом королю, ... то стало ведомое дело, что нам целовать крест самому королю, а не королевичу, то я к таким грамотам не только сам руки не приложу, но и вас не благословляю писать, но проклинаю, кто такие грамоты учнет писать. А к Прокофию Ляпунову стану писать: если будет королевич на Московское государство и крестится в православную христианскую веру, благословляю его служить, а если королевич не крестится... и литвы из Московского государства не выведет, я их благословляюи разрешаю ... идти на Московское государство и всем помереть за православную христианскую веру".
Речь патриарха взбесила Салтыкова: он начал его ругать и, "вынув на него нож, хотел его резать". Гермоген против ножа не устрашился и сказал громким голосом, осеняя изменника крестным знамением: "Сие крестное знамение против твоего окаянного ножа, да будешь ты проклят в сем веке и в будущем". А князю Федору Мстиславскому сказал тихо: "Твое есть начало, тебе за то хорошо пострадать за православную христианскую веру; а если прельстишься на такую дьявольскую прелесть, пресечет Бог твой корень от земли живых, да и сам какою смертью умрешь". Пророчество его сбылось. На другой день Гермоген повелел народу собраться в соборной церкви, но поляки окружили церковь стражей. Все же некоторые русские успели придти заранее и слушали проповедь патриарха. Гермоген призывал их стоять за православную веру и о том сообщить в другие города. После такой проповеди поляки приставили к патриарху стражу.
Тем временем, бояре послали грамоты в королевский лагерь. Когда послы получили грамоту, они стали скорбеть и друг друга укреплять, поняв, что им придется пострадать за православную веру. Вскоре их собрал король и стал читать грамоту, где бояре писали, что надо положиться на королевскую волю. От послов говорил митрополит Филарет: "Видим сии грамоты за подписями боярскими, а отца нашего патриарха Гермогена руки нет, ... и ныне мы на королевскую волю полагаемся: если даст на Московское государство сына своего и крестится в православную христианскую веру ... а на ту королевскую волю полагаться, что королю крест целовать и литовским людям быть в Москве, того у нас и в уме нет; рады пострадать и помереть за православную христианскую веру". Король же еще больше начал делать утеснение великое послам. Узнали о грамоте и в Смоленске и еще больше укрепились не сдаваться Сигизмунду.
Слово Гермогена разошлось по русской земле и породило грамоты, призывавшие стать за православную веру. В среде русских, живших при королевском лагере под Смоленском была составлена грамота, отправленная в Москву. В ней пишется о разорении Смоленщины, гибели и пленении семей, о поругании литвой православной веры. Грамота ссылается на патриарха и призывает всею землею восстать за православную христианскую веру. В Москве грамоту смолян переписали во многих списках и разослали по городам вместе с московской грамотой. В ней писали о наступлении латинства, но что у православных в Москве, помимо божьей милости, есть "святейший Ермоген патриарх прям яко сам пастырь, душу свою за веру крестьянскую полагает несумненно". Обе грамоты дошли и до Прокофия Ляпунова, собиравшего ополчение. Ляпунов приложил обе грамоты к собственному письму и разослал по городам. Он призывал стоять всею землею за Московское государство и биться насмерть с поляками и литовцами.