Загадка мичманского сундучка
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ЗАГАДКА МИЧМАНСКОГО СУНДУЧКА
Опасность, риск, власть природы, свет далекой страны, чудесная неизвестность, увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие жизни, между тем как высоко в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки — в зорких глазах, хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинками, письмами и сухими цветами...
Александр Грин. «Алые паруса»
Искандер в Овске. Начало дневника
— Это просто великолепно, молодой человек! Это просто замечательно! Заведующий библиотекой местечка Овск, пожилой полноватый мужчина встал из-за стола и с добродушной улыбкой шагнул навстречу только что приехавшему молодому специалисту — библиографу Искандеру Амирову, который окончил институт культуры и приехал по направлению в этот не только богом, но, кажется, и чертом забытый городок в Восточной Сибири.
Искандер, поспешно поставив свой дипломат неопределенного цвета от пятилетнего жития в общежитии на пол, искренне протянул руку навстречу рукопожатию своего нового начальника.
— Садитесь, мой дорогой, садитесь! Ну, как доехали? Откуда сами-то? Что, тяжелы дороги, а? Устали? Где устроились? — заведующий похлопал Искандера по плечу.
— Ну-с, зовут меня Сергей Дмитриевич, про вас, в общем-то, я уже немного знаю — из института информировали. Я, знаете ли, с вашим преподавателем истории, профессором Ивановым, в тридцатые годы в Московском университете учился. Переписываемся до сих пор, созваниваемся. Ом рассказывал, что вы там на хорошем счету были. Похвально, молодой человек, похвально!
«А что, хороший, видно, мужик!» — неожиданно подумал Искандер. Легкое раздражение постепенно исчезло, он стал кивать в такт монологу начальника.
— Завтра же приступайте к работе, — сказал Сергей Дмитриевич. — Так где вы, молодой человек, остановились? У бабы Шуры? Ну как же, знаю, знаю. Ох, и интересная старушка. Мы, как у себя что-нибудь старинное найдем, так сразу к ней. У нас в городе архива нет, так что антиквариат к нам несут. Чего она у нас только не идентифицировала! И церковные акты, и письма именитых горожан, и даже старинные вещи купца Малахова...
...Искандер, сбросив первое напряжение, вышел на улицу. Было пять часов пополудни. Солнцу было время заходить, и оно, словно задумавшись, не остаться ли сегодня еще на часок подольше, словно присело на вершины гор, покрытых лесом.
Баба Шура жила на улице Яблоневой. Проходя мимо лотков, где несколько старушек продавали нехитрую снедь, он купил бабе Шуре скромный букетик белых астр, которые после долгого стояния на солнце в процессе негоциации успели несколько... как бы это деликатнее выразиться — приуныть. Размахивая астрами, он заодно забежал в продторг, пропахший «Беломорканалом», хлебными крошками и старыми ящиками из-под газводы, где купил полбуханки хлеба и кулек фруктовых ирисок. От продмага было рукой подать до домика бабы Шуры, спрятавшегося под разросшимися рябиновыми деревьями.
Баба Шура встретила его приятными запахами из кухни и громыханием ухвата.
— Молочка выпей, сударь мой, до ужина-то далече еще.
— Не беспокойтесь, пожалуйста! — замахал руками Искандер, но молоко все-таки выпил и, церемонно вручив астры хозяйке, вышел в отведенную ему комнату. До ужина он успел разобрать вещи из своего чемодана. Затем, поставив портретик Гоголя на старый комод и рядом свои любимые книги — сборник Стругацких и два маленьких томика стихов — Омара Хайяма и Фернандо Пессоа, прилег отдохнуть.
...После ужина он помог бабе Шуре спустить в подполье ведро с только что надоенным парным молоком, выслушал ее рассказ о воронах, исклевавших всю ее рябину, и, пообещав сделать в будущем трещотку для отпугивания сих вредоносных птиц, лег спать...
Наступило утро следующего дня. Сергей Дмитриевич встретил его широкой улыбкой, похлопыванием по плечу и сразу же стал вводить в курс служебных обязанностей.
— Вот, дорогой мой, какое дело. В соседней деревне — Каргино — есть у нас такая — года три назад церковь сгорела. Мы туда съездили и понапривезли всякого — крестиков медных, лампад, даже иконку интересную сумели отыскать. И как она только сохранилась, скажи, пожалуйста? И вот среди всего — этот сундучок. Очень интересный, скажу тебе, сундук. Вон, якоря по углам. Наверное, какого-нибудь моряка царских времен. А вот разобраться с ним никак руки не доходили. Текучка проклятая. Новое здание никак пробить не можем, и вообще... — Сергей Дмитриевич как-то безнадежно махнул рукой. — В общем, возьмешь сундук и опишешь содержимое. Опись потом мне представишь.
Искандер кивнул в ответ и взял на руки сундучок. Изрядно повозившись с замком, используя поочередно отвертку, шпильку, выпрошенную у секретарши Гали, и шариковую ручку, библиограф наконец услышал ржавый щелчок. Затаив дыхание, не без некоторого напряжения откинул скрипнувшую крышку сундучка. Млея от любопытства и восторга, он заглянул внутрь. Там лежало... Да ничего особенного там не лежало. Потемневшая от времени подзорная труба небольшого; размера, и под нею — стопки каких-то листов бумаги, когда-то кем-то аккуратно сложенных и перевязанных бечевкой. И все.
Искандер даже испытал некоторое разочарование. Быстро сделав опись, он понес показать трофеи Сергею Дмитриевичу.
Тот тоже был слегка разочарован, а затем перерезал бечевку и осторожно наугад просмотрел листы, исписанные мелким почерком с «ятями».
— Вот что, Амиров, возьми эти записи и разберись с ними. Это какой-то дневник. Почитай, вдруг там что-нибудь любопытное, ценное. В газету «Вперед» потом статью краеведческого плана напишешь... что-нибудь вроде «Тайна старого экспоната» или еще как... Неделю даю на все это! — и Сергей Дмитриевич принялся вертеть диск телефона, давая понять, что цели определены и задачи поставлены.
Искандер, подхватив сундучок и пройдя к себе в комнату, сел за стол. Положил перед собой листы, достал лупу. Вздохнул поглубже и вгляделся в первую страницу дневника. На ней четким, красивым, с завитушками почерком было выведено карандашом: «Дневникъ Косьмы Шухтуева, мичмана Российского флота». Чуть ниже помельче: «Корветъ "Святой Даниил». 1905 годъ».
«27 мая 1888 года. Я, Мичман Шухтуев Косьма, сегодня, в день отплытия корвета «Св. Даниил» в кругосветный поход и моего первого большого выхода в море, начинаю писать эти записки, надеясь, что воспоминания мои будут когда-либо полезным и интересным чтением для моего потомства, родных, знакомых. Уповаю на волю Господа Бога нашего в моих надеждах и чаяниях по службе моей на славу Отечества и его величества Государя императора».
Начало еще ни о чем не говорило, но библиограф вдруг представил себе этого незнакомого мичмана, примерно его возраста, тщательно выписывающего строки на листе бумаги, стоя на палубе большого красивого корвета с таким ко многому обязывающим именем «Святой Даниил». Искандер порылся в памяти в тщетной попытке вспомнить, кто же был такой святой Даниил, но не вспомнил и снова склонился над бумагами.
«...Сегодня мы вышли из Кронштадта. Погода стояла великолепная целый день. К вечеру, когда луна, увертываясь от полупрозрачных облаков, посеребрила наши пушки, выстроившиеся в ряд на верхней палубе корвета, неожиданно потянуло на всякого рода думы. Стоя на дежурстве, я вспоминал свои прежние хождения в море (еще гардемарином Морского кадетского корпуса); радость по случаю успешного достижения морского ценза и ту минуту, когда я поднялся на борт нашего корвета.
Пристально вглядывался я в мерно дышащую могучую грудь Балтийского моря, гордость и восторг охватили мою душу, и я молил Господа, чтобы не оставил он меня своей милостию и своею десницею направлял мои поступки. Слезы радости...»
Дальше были зачеркнуты четыре строки, и, как Искандер ни поворачивал настольную лампу, освещая дневник с разных сторон, зачеркнутые слова так и остались непрочитанными. Протерев очки и вздохнув, библиограф продолжил чтение.
«13 июня. Мы прибыли в Копенгаген! Господам офицерам было разрешено сойти на берег и ознакомиться с этим чудесным городом на берегу Зунда. Датчане дружелюбны, однако весьма сдержанны. На следующий день, отсалютовав на прощание, мы отчалили из гавани. Сей заход в город, в котором жил, сочинял спои прелестные сказки любимый мною в детстве г-н Андерсен, оживленно несколько дней обсуждался среди офицеров».
«27 июня. Еще один заход в порт иностранной державы Плимут (Британия). Принимали делегацию английских военных офицеров. Я сумел с ними поговорить на английском, закрепляя свои познания в этом языке, полученные в корпусе. Получилось, по-моему, неплохо. Во время проводов, к моему стыду, со мной случился неприятный конфуз — я соскользнул с трапа и упал в воду. Одновременно с криком вахтенного «Человек за бортом» в воду прыгнул молодой (примерно моего возраста) англичанин и помог мне выбраться из воды. Только благородство и добродушие новых английских друзей помогло мне справиться со смущением и стыдом. Отчаяние быстро прошло, а после грога, любезно предложенного нашим коком, состояние моего духа выровнялось. Моего спасателя зовут сэр Джеральд Конгривз. Обмен портсигарами с ним стал последним штрихом столь необычно начавшейся дружбы, которой наверняка не суждено продлиться, увы... После отплытия из Плимута я почувствовал, что, кажется, заболеваю».
Далее шли несколько страниц, исписанных чернилами, и у Искандера дело пошло быстрее.
«25 июля. Пришлось две недели не касаться записей — болел. Вероятно, продуло на очередной вахте, когда шли Ла-Маншем. Зато видел Норманские острова. Подумать только, и отсюда начал свое победное шествие по Альбиону великий Вильгельм Завоеватель! Скалы, скалы, а иные — сплошь равнины. Скучное зрелище... Да и ослаб очень по болезни. Скоро войдем в Атлантический океан. Я, а также мичман Чеботаревич и многие из офицерских чинов впервые увидят океан вблизи. Да, это, черт возьми, не залив какой-либо или озеро Ладога!..»
«27 июля. Хандра. Поправляюсь, но все еще слаб».
«30 июля. Впервые вышел на палубу. Чувствуется приближение океана — старые офицеры говорят, что они чуют его по особому влажному запаху. Все меньше водорослей, и все грозней и тяжелей ударяют волны о борта... В этом есть что-то... как бы это сказать... демоническое! Сердце охватывает невиданный дотоле восторг, и иногда, стыжусь, хочется петь или кричать; нечто непонятное. Любой на моем месте, я знаю, чувствовал бы себя так же...»
«5-15 августа. Атлантика!!! Я бессилен описать то, что вижу. Откладываю дневник, так как для этого нужно не перо дилетанта, а кисть гения».
«26 августа. Остров Мадейра. Если есть на земле рай, то это непременно здесь. Можете себе представить небольшой остров с крошечными деревеньками на склонах невысоких гор, чудные католические часовенки, пасторальные пейзажи, которые в лучах заходящего солнца каждый раз кажутся мне искусно вышитыми гобеленами?
Это и есть Мадейра. После приема в доме господина губернатора (с ним мы беседовали через португальского переводчика, и его превосходительство был весьма с нами любезен), мы совершили коротенькую прогулку по островку. Видели домик, где когда-то жил сам Колумб. Когда ощущаешь, что стоишь на той же земле, по которой полтысячи лет тому назад ступал великий командор, в голову приходят самые возвышенные, а иногда, не скрою, и курьезные мысли. Например, какого цвета у него был тогда берет? А был ли он вообще на нем? И что он думал? Может быть: «Святой Яго, какая же жара сегодня!»
«31 августа — 1 сентября. Ночью пересекли экватор. По этому случаю в офицерском кубрике был торжественный ужин. С шампанским! Ночь была великолепная! Таких огромных звезд я никогда не видел! Сложно вообще описать ночь в тропиках! Чудесный звездный шатер из непроницаемого бархата накрывает наш корвет вскоре после захода солнца, и начинаются таинства, коими так богаты южные моря.
Представьте себе: наш корабль с гордо поднятыми и полными ночного ветра парусами, своею белизной рассекающими кромешную тьму, кажется гигантским буревестником, мчащимся над волнами, украшенными мерцанием каких-то живых существ и водорослей. Тишину нарушают лишь скрип рангоута и удары волн о борт.
С невообразимых бездн океана поднимаются какие-то неведомые, таинственные существа огромных размеров и, некоторое время пристально понаблюдав за нами, бесшумно уходят обратно. Лейтенант Гридневский частенько развлекает нас россказнями о чудовищных морских змеях, заглатывающих парусники целиком. Ему никто не верит, кроме матросов. Но с некоторого времени, а особенно после одного странного случая, когда одна из пушек была сдвинута с места ударом щупальца какого-то гигантского чудовища (как в один голос уверяли все дежурившие в ту ночь матросы, будто бы видевшие его), к его леденящим душу сказкам стали относиться серьезнее. Впрочем, я думаю, что это все-таки матросам показалось».
«5 сентября. Идем вдоль западных берегов Африки. Дни текут без особых приключений. Жара такая, что упаси Бог прикоснуться к железным поручням во время вахты».
«10 сентября. В 13.35 на горизонте возникло судно. Им оказался французский фрегат «Сен-Дени», следовавший из Мадагаскара в Марсель. Разошлись, обменявшись флажными приветствиями».
«22 сентября. Писать не о чем. Тратить бумагу и чернила на описание такого случая, как потеря лота, оборванного большой рыбой-молотом, считаю легкомысленным, а больше ничего серьезного не происходит... Скука...»
Искандер оторвался от чтения дневника, потер виски ладонями и, встав со стула, сделал несколько взмахов руками и приседаний. Затем распахнул окно с видом на пруд, под закатным солнцем принявший цвет бледного янтаря, и включил радиоприемник.
Ночь за окном, на дворе никого.
Только к утру встанет зорькой рассветною
Остров детства, детства моего! — с внутренней страстью пел Боярский.
— В тему, — подумал Искандер.
Ему давно нравился этот уже далеко не новый шлягер, навевавший на него меланхолическо-романтическое состояние. Оно было прервано громыханием ведра, раздался удивленный возглас уборщицы Веры Ивановны:
— Все работает, дык работает! Седьмой час уже, а он все сидит! Искандер ошалело и непонимающе посмотрел на пожилую женщину, затем сокрушенно развел руками и, быстро собрав листы дневника и положив их в дипломат, сказал «до свидания» и выбежал на улицу...
В 9 часов следующего дня Искандер, вместо того, чтобы углубиться в дальнейшее чтение записок Косьмы Шухтуева, приобретавшее для него все больший и больший интерес, сидел за длинным столом у заведующего библиотекой на еженедельной оперативке. Поддерживая заинтересованное выражение лица, Искандер с трудом следил за словами собравшихся, длинно и несколько нудно отчитывающихся о проделанной за неделю работе.
— Ну что ж, — услышал он Сергея Дмитриевича, — неплохо поработали. Как вы знаете, у нас теперь новый сотрудник — вчера у него был первый день работы в нашем коллективе. Не все, наверное, еще смогли с ним поближе познакомиться, но я думаю, что мы все его сейчас поздравим с вхождением, э-э-э, так сказать, в нашу семью, коллектив, и пожелаем всяческих удач, верно, товарищи?
Все дружно закивали и, как по команде, повернули к Искандеру свои лица. Тот слегка застеснялся и, скромно глядя в стол, сказал:
— Очень рад, спасибо!
— Ну, товарищ Амиров, желаем вам успехов и личного счастья. Вот примите от нас небольшой сувенир в подарок, так сказать, в память о начале работы в библиотеке.
Заведующий протянул ему руку для крепкого рукопожатия и тут же сунул ему книгу с вложенным между страниц тюльпаном. Искандер вовсе засмущался и, собрав последние силы, твердо произнес: «Спасибо».
Все разошлись, и Искандер, не задерживаясь, поспешил к своему столу, к дневнику. Прежде чем взяться за него, он с любопытством раскрыл подаренную ему книжку. «Знатные люди Овского района», — прочитал он на обложке.
Быстро пролистав ее и найдя именной указатель, пробежал по нему глазами.
Фамилии Шухтуева здесь не было, и он, разочарованно закрыв книгу, отложил ее в сторону. Включив настольную лампу, с наслаждением склонился над дневником.
Гридневский пугает своими рассказами.
Исчезновение Садыкова
«31 августа. Начинаем огибать Африку. Скоро Мыс Доброй Надежды, Капская колония. Ее, как нам рассказывали еще в корпусе, основали выходцы из Голландии, именуемые ныне бурами. Дни летят быстро, вахта сменяется вахтой, и порой охватывает некоторое сожаление от размеренной и не богатой какими-либо достойными описания эпизодами жизни. В этом — основная причина моего нерегулярного обращения к дневнику».
Перевернув очередную страницу, Искандер с досадой увидел, что вновь пошли листы, исписанные карандашом вместо чернил. Напрягши свое зрение, поворачивая настольную лампу из стороны в сторону, он прочел:
«2 октября. (Ого! — подумалось Искандеру. — Долго же он отдыхал от записей!). С трудом могу уложить в своей голове в логической последовательности все события, которые произошли со мной в последний месяц. Скажу кратко, прежде чем приступлю к изложению на бумаге, за сентябрь моя голова поседела наполовину. Каждый день возношу благодарственные молитвы Господу Богу за свое чудесное спасение. Да, сейчас я в безопасности, меня окружают искренние и добрые люди, однако пережитое мною до этого никогда не изгладить из моей памяти; до последнего вздоха буду помнить события, по сегодняшний день леденящие мое несчастное сердце. Но обо всем по порядку».
«5 сентября, после недолгого пребывания на траверзе Капштадта, мы вышли в море. Через несколько дней (это случилось 20 сентября), когда остров Мадагаскар остался по левому борту, и мы находились в открытом море, нас застал полный штиль. В повисших парусах стихли все шорохи, только скрип рангоута нарушал необыкновенную тишину, которая, словно вата, обволакивала наш корвет. Стояла адская жара, все мы невыразимо мучались от постоянной сухости во рту и боли в глазах от слепящего солнечного света.
Только к вечеру, когда жара понемногу стала спадать, к нам вернулось некоторое оживление. После вахты я спустился в офицерский кубрик, где Гридневский, как всегда, развлекал нас загадочными историями о кораблях, привидениях и чудовищах. Рассказчик он, конечно, великолепный. Даже записной донжуан майор Окунев прерывал живописания сердечных битв и своих триумфальных побед над слабыми женскими сердцами, напуская на себя презрительно-скептический вид, и усиленно дымил папироской. О, если бы я знал, когда снисходительно усмехался по ходу рассказов Гридневского, что они послужат как бы введением в те ужасные и загадочные события, которые последовали вскоре! В один из таких вечеров команда «Свистать всех наверх!» оборвала очередное повествование лейтенанта, и мы, оказавшиеся на палубе, с удивлением и зачарованностью увидели, что на наш корвет выплывал бесшумно и медленно, с мрачной торжественностью какой-то клипер без огней, с лохмотьями вместо парусов и без всяких признаков жизни на палубах.
— Эй, на клипере! — голос помощника капитана, усиленный рупором, далеко пронесся над темными водами океана. Зловещий скрип мачт и шелест рванья, висевшего на них, были ему ответом.
После нескольких безуспешных попыток окликнуть кого-либо на этом странном судне наш капитан, посоветовавшись с офицерами, решил послать туда трех человек для его осмотра и привода в ближайший порт.
— Пойдут, — сказал он, — лейтенант Гридневский, мичман Шухтуев и канонир Садыков.
Я был настолько легкомыслен, что даже обрадовался такому необычному приключению — побывать на этаком «Летучем Голландце», который явился к нам из морских легенд въявь и стоял на расстоянии трех кабельтовых, мерно покачиваясь на волнах океана. Шлюпку тут же спустили. Нам выдали по бочонку пресной воды и запасов провианта на три дня (думалось, что каждые три дня мы возвращались бы на корвет за пищей и водой, тем более что Бомбей, куда мы должны были зайти, должен был появиться на горизонте буквально через неделю-полторы). Канонир сел на весла, и через несколько минут нос нашей шлюпки глухо ударился о борт клипера-призрака. Садыков, проявляя невиданную ловкость, забрался по выщербленным местам борта на палубу и сбросил веревочную лестницу. Мы скоро поднялись по ней и ступили на борт этого жуткого корабля. Зловещая тишина встретила нас: со всех углов клипера веяло заброшенностью, затхлостью и умиранием. Скрип двери, сорванной с петли, создал в такт ударам волн о борт судна какую-то дьявольскую музыку, от которой волосы под нашими фуражками зашевелились от страха. Насилу оправившись от него, мы принялись за осмотр клипера с Садыковым, а Гридневский по рупору сообщил на борт корвета о нашем благополучном (если можно назвать это благополучием) прибытии на место. За оставшийся день мы и наша команда сумели взять найденный клипер на буксир «Св. Даниила». Решив обследовать клипер завтра при свете дня, мы приготовились ко сну. Страшно утомленные, мы постелили парусиновые подстилки прямо на палубе клипера, не рискуя в темноте пробраться во внутренние его помещения.
Оставив Садыкова на вахте до первых склянок, без аппетита пожевав сухари, мы с трудом забылись тяжелым и кошмарным сном.
Долго мне спать не пришлось. Сквозь какие-то жуткие сновидения, по ходу которых мне приснился я сам в гробу, почему-то скидываемом с борта нашего корвета в море, я услышал лихорадочное неоднократное повторение своего имени и почувствовал, что кто-то сильно трясет меня за плечо. С огромным трудом разомкнув веки, я увидел над собой искаженное от ужаса лицо Гридневского. Вскочив с места, я схватил его за руку:
— Что случилось? — переведя дух, выдохнул я.
— Взгляните туда! — Гридневский мотнул головой куда-то в сторону.
Я повернул голову и вздрогнул — у мачты, где на бочонке оставался сидеть на часах наш канонир, лежала его форменка. Самого его не было видно.
— Он что, решил искупаться? — спросил я, пытаясь унять волну страха, идущую на меня откуда-то с глубин моей души, охватывая мое сознание сильнее и полнее.
— Его нигде нет! — выкрикнул Гридневский, — я уже обошел весь клипер! Его нет! Он исчез!
— Поищем снова! — сказал я, схватив за руку Гридневского, потащил его вдоль клипера, выкрикивая имя нашего несчастного друга. Все было безрезультатно.
Через полчаса мы бросили это занятие и, не сговариваясь, совершили обряд морских похорон: я прочел «Со святыми упокой», а Гридневский — католическую молитву над тем, что осталось от Садыкова. Затем мы, аккуратно сложив форму нашего товарища, привязали к ней тяжелый багор, найденный тут же, и спустили ее за борт.
— Что могло произойти? — с трудом ворочая языком, несколько раз проговорил, я, одновременно осеняя себя крестом.
Закончив сей печальный обряд, мы закрепили румпель, дабы клипер не кидало по волнам из стороны в сторону, и до полудня занимались тем, что сооружали некое подобие навеса из кусков брезента, под которым вскоре растянулись в полном изнеможении, тяжело дыша от жажды. Затем разделили сухари и солонину на как можно более мелкие кусочки, позволяющие нам с Гридневским лишь не умереть с голоду, и условились как можно тщательнее беречь воду».
...Внезапно громкое испуганное восклицание пронеслось по библиотеке. Очнувшись, Искандер почувствовал чью-то руку на своем плече и тут же понял, что кричал он сам. Подняв глаза, он увидел слегка ошеломленное выражение лица директора.
— Ох, Сергей Дмитриевич, — проговорил библиограф, схватившись за гулко бьющееся сердце, — я так напугался!
— И я тоже! Что это с вами?
— Да вот увлекся вашим заданием. С трудом, но читается.
— Давай на обед. Времени-то уже первый час! — и Сергей Дмитриевич постучал по стеклу своих наручных часов.
Вдвоем они вышли из помещения и направились в сторону Лиловой, стоявшей в одном ряду на краю Центральной площади Городка рядом с универмагом, магазином «1000 мелочей» и Ниной.
— Что-то ты, дорогой Амиров, уж сильно увлекаешься, — сказал заведующий, беря библиографа под локоть. — Сидишь, как припаянный. Вечерами, например, что делаешь? Как это — дома сидишь? Лето — дома сидеть! Вот додумался! Молодой человек и сиднем сидит, как квашня! — директор расхохотался. — С девушкой какой-нибудь познакомься, в кино ее своди! Вон, афиши висят, — Сергей Дмитриевич махнул рукой в сторону фанерных щитов, подбоченясь стоявших на подпорках у здания универсама. «ВИЙ» — крупные буквы бросились Искандеру в глаза. Он вздрогнул.
— Да уж, — постарался усмехнуться он, — мне сейчас только «Вий» смотреть. С девушкой на пару. Там в дневнике не хуже «Вия» разворачивается. Я сам сижу, как Хома.
Сергей Дмитриевич хохотнул и больше ни о чем не спрашивал.
Пропал Гридневский. Один в шлюпке
«- Я ничего не видел! Я проснулся, встал его сменить, подошел к нему и вот, — Гридневский помотал головой и протер глаза, как бы желая проснуться и убедиться, что это был, к счастью, всего лишь страшный сон.
— Что теперь делать?
— Надо сообщить на корвет. Попросим, чтобы сюда перешли еще десяток матросов — сидеть здесь вдвоем я не намерен! — Гридневский решительно встал и направился к месту крепления буксирной цепи, которой мы были привязаны к «Св. Даниилу». Через минуту вопль ужаса заставил меня подскочить на месте и за какие-то секунды я оказался рядом с лейтенантом.
— Случилось ужасное, мичман! — произнес он, схватившись за голову. — Цепь порвана, мы остались без корвета. Они ушли, не заметив этого. Вы понимаете, что мы погибли?
— Это конец, — только и сумел проговорить я, внезапно ослабев и опустившись на грязную палубу, — это все. Мы пропали. Что теперь нам делать?
Гридневский молчал, устремив обреченный, полный ужаса взор во мрак, где слышался зловещий шум волн, предрекавший, как нам теперь казалось, мучительную и долгую смерть от жажды и голода посредине чужого океана, на чужом корабле, под чужим солнцем. Пройдут месяцы, наши не погребенные тела истлеют, а не причащенные души будут маяться в другом мире, не находя себе успокоения.
В таком оцепенении мы встретили рассвет, постепенно заливавший лучами солнца палубу этого проклятого корабля.
Теперь нам оставалось уповать на волю Всевышнего, который в безграничной милости своей мог привести нашу плавучую могилу на оживленные морские пути, где нас подобрал бы какой-нибудь корабль, или паче чаяния, направить курс клипера на ближайшую землю. Карманные часы Гридневского отсчитывали минуты за минутами, часы за часами, а мы лежали пол навесом, не смея выбраться из-под него под палящее солнце. Несколько попыток обсудить наше положение быстро кончались зевотой и приступами безразличия, которое все сильнее и сильнее овладевало нами. Наконец мы замолчали, лежа на спинах и пересчитывая щербинки на деревянных подпорках нашего брезентового навеса. Мерный шум волн навеял сон, и я вскоре задремал, как и Гридневский, ворочаясь и глухо стеная сквозь забытье.
Начало темнеть. Я, встрепенувшись, взял винтовку, сел под навесом и попробовал взяться за карандаш с дневником, но в голове царил такой сумбур, что ничего не писалось, и я отказался от этого намерения. Вскоре проснувшийся лейтенант сел, обхватил руками колени, и долго сидел так, не шевелясь. Затем, подняв голову, он посмотрел на меня таким ужасным взглядом, словно перед его глазами разверзлась бездна ада.
— Я скоро умру, друг мой! — глухо произнес он, глядя мне в лицо.
— Смерти никто не желает, хотя и все ее ждут, — попытался пошутить я. Вышло скверно, я закашлялся для виду и смолк.
— Нет, нет, — покачал головой лейтенант, — меня никогда еще не обманывали предчувствия. Может, даже сегодня я покину этот мир, а, впрочем, что о нем жалеть! Что я оставлю здесь? — вдруг горячо и торопливо заговорил он. — Родители у меня давно умерли, а невесты, к счастью, и не было, — он усмехнулся. — Разбудите меня, Шухтуев, когда придет мне пора стоять на вахте. — И Гридневский, прикрыв свое лицо фуражкой, лег и замолчал.
Ночь постепенно обволакивала клипер. На небе заполыхали огромные звезды, по мерцающим отражениям которых в волнах океана клипер продолжал свой медленный дрейф. Просидев еще полтора часа и дождавшись полуночи, я разбудил Гридневского, который, встав, сделал несколько приседаний на палубе и, тоскливо улыбнувшись мне, сел на ветхий бочонок, прислонившись спиной к мачте клипера.
— Спите спокойно, Шухтуев, — сказал он, — через четыре часа я разбужу вас, — и он принялся протирать винтовку, за отсутствием ветоши, своим носовым платком.
— Отлично, Гридневский! — сказал я, зевая, расположившись на брезенте, — чуть что неладное, зовите на помощь, — и я тут же уснул.
...Спал я долго. Проснувшись от яркого солнечного света, я ошалело огляделся вокруг. Тут же молнией в мозгу сверкнула мысль — почему Гридневский не разбудил меня в 4 часа утра? Что там еще случилось? Я кинул панический взгляд на место, где в последний раз видел моего друга. Его там не было.
Я быстро вскочил на ноги. Мое сердце колотилось так, словно хотело выпрыгнуть из груди, в висках застучала кровь. Я побежал вдоль борта, спотыкаясь и крича: «Гридневский, где вы? Отзовитесь!». Зловещая тишина отвечала мне из всех закоулков этого трижды проклятого судна. Вдруг мой взгляд, дико блуждавший по сторонам, наткнулся на то, от вида чего из моей груди сам по себе исторгся крик ужаса — у бочонка, ранее мною не замеченные, лежали мундир Гридневского и винтовка, небрежно брошенная поверх его. Самого лейтенанта не было видно. Я едва ли не на цыпочках подкрался к мундиру и ощупал его. Он был застегнут на все пуговицы, как это было свойственно его хозяину — и имел такой вид, словно Гридневский каким-то необъяснимым способом выпрыгнул из него, не расстегивая пуговицы и не снимая ремень на брюках. Мое сознание, истерзанное последними кошмарами, не выдержало, у меня подкосились колени. Я без чувств упал на горячую палубу корабля...
Пролежал я так достаточно долго — солнце уже прошло зенит. Заставив себя немного подкрепиться солониной, попытался продумать свои действия наперед. Мысль моя, несмотря на ползущий по груди страх, работала достаточно ясно. Бежать! Бежать с этого страшного клипера, отнявшего у меня двух друзей! Я четко сознавал, что эта ночь уготована силами, погубившими Садыкова и Гридневского, для меня. Я, я буду следующим в этой жуткой цепи таинственных исчезновений! Завернув солонину в брезент, связав вместе бочонки с пресной водой, я привязал их к веревке и спустил припасы на нашу шлюпку, все это время следовавшую за клипером на привязи. Затем, осенив себя крестным знамением, я перешагнул через борт и по веревке быстро спустился в шлюпку.
Отвязав ее, собрав последние свои силы, оттолкнулся веслом от изъеденной соленой водой и облепленной ракушками кормы клипера. Бросив на него прощальный взгляд, исполненный ненависти и страха, я прилег на весла, и греб что есть силы до тех пор, пока вершины его мачт не растаяли за горизонтом...
Затем бросил весла, нервическая усталость последних дней с новой силой охватила меня, и я разразился долгими истерическими рыданиями, оплакивая и смерть товарищей, и свою несчастную судьбу, которой грозил жуткий конец в океанской бездне за тысячи верст от своей Отчизны.
Слезы немного облегчили мою душу, и, я, освежившись несколькими глотками воды из бочонка, стал размышлять о том, что мне следует предпринять.
«Я остался один на шлюпке, и это еще хорошо! Что было бы, если бы здесь была не шлюпка, достаточно вместительная и добротно сделанная, а какой-нибудь ветхий плотишко? У меня есть кой-какие припасы и пресная вода — значит, мне не придется ждать ливня для пополнения запасов воды и пока не нужно будет ловить рыбу, которую пришлось бы есть сырой». — Так размышлял я, стараясь находить в своем положении как можно меньше плохого, понимая, однако, что все это мое сознание делало скорее для самоуспокоения. «Правда, у меня нет секстанта, но я умею определять путь по звездам, — думал я далее, — и, кроме того, нет ничего невозможного в том, что меня подберет какой-нибудь корабль — ведь я нахожусь не так уж далеко от морских путей из французских и английских колоний в Африке и Индии...»
Утешая себя такими думами, я на всякий случай принялся мастерить себе удочку для ловли рыб, на что ушел весь день. Расплетая веревку, которой был связан мой провиант, я намотал небольшой клубок прочной бечевки и прикрепил к ней крючок от своего кителя. С последними лучами солнца, помолившись и вверив свою душу на милость Всевышнего, закрепив весла, я лег на дно шлюпки и мгновенно заснул.
На следующий день занялся заточкой крючка моего чудо-удилища. Металлические уключины весьма способствовали этому делу и, забегая вперед, скажу, что довольно неплохой и острый крючок был готов у меня уже на третий день моей эскапады.
...Однако дни шли за днями, и вот настал день, когда был съеден последний кусочек солонины и выпит последний глоток воды из бочонков.
Удилище, на которое я возлагал надежды, оказалось бесполезным. За все эти дни бечевка с крючком, с насаженным на него крошечным кусочком солонины, безжизненно свисала через борт шлюпки, так ни разу и не натянувшись от тяжести пойманной рыбы. Очень скоро я начал слабеть, и так быстро, что весла все хуже и хуже стали подчиняться моим движениям, а звезды постепенно начали сливаться, двоиться и мерзко дрожать в глазах. Не нужно было обладать большой догадливостью, чтобы понять, что я потерял ориентировку посреди бескрайнего Индийского океана. От бывшего моего фанфаронства не осталось и следа. Отчаяние окончательно поселилось в моем сердце. Солнце выжигало постепенно остатки моего сознания. Постоянно кружилась голова от голода и жажды, в тысячу раз умноженной видом бескрайнего океана — этой бездонной чаши воды, которую нельзя было пить! Несколько раз в полубезумном состоянии я перегибался через борт шлюпки, чтобы коснуться губами столь желанной, драгоценной воды, но каждый раз Всевышний в своей великой любви к своему недостойному сыну заставлял отказаться от этого смертоубийственного намерения.
Вскоре у меня начались видения и галлюцинации, с каждым разом становившиеся все страшнее и мерзостнее. Виделось мне, что какие-то отвратительные чудовища подплывали к шлюпке и скалили свои острые зубы, намереваясь расправиться скоро с моим бездыханным телом; со дна океана по ночам тысячи пар светящихся глаз, не моргая, глядели на меня и на мои страдания. Я пытался как-то отогнать их, теряя последние силы, замахивался веслом на весь этот сонм мерзостей, но; поняв, что все это уже скоро кончится не в мою пользу, решил отдаться на волю Божью. И поэтому, когда в мою шлюпку с небес, в ослепительном сиянии солнца, спустились два существа ужасного вида, я даже не стал сопротивляться, а только непослушной рукой сотворил крестное знамение и... провалился в полное забытье...»
Шухтуев спасен. Новые друзья
«Очнулся я в полной темноте, на широкой и удобной лежанке, выстланной каким-то мехом и пахучими ароматными травами. «Я спасен!» — сразу же мелькнула мысль в моем мозгу. Подумать, что я попал в недобрые руки и чем может обернуться неожиданное спасение, я не мог — ведь я жив и лежу совершенно свободный, в прохладном помещении и на таком приятном ложе. Пошарив вокруг себя руками, я наткнулся на небольшой поднос, где лежали две мягкие медовые лепешки и небольшая фляжка с каким-то пахучим напитком. Отпив из него безо всякой боязни, я нашел его восхитительным и тут же набросился на лепешки. Ко мне сразу же, к моему удивлению, вернулись утраченные было силы и бодрость духа. Постепенно глаза привыкли к полумраку, и я с любопытством стал оглядываться вокруг, изучая помещение, где я находился. Это была небольшая каюта с зашторенным иллюминатором и со столом, накрепко привинченным к полу, с картами какого-то острова, развешанными на стенах. Встав со своей лежанки, пошатываясь, прошелся по этой милой каюте, своим аскетизмом и простотой убранства все более и более восхищавшей меня. Разглядывая стены, я наткнулся на то, что повергло меня в крайнее изумление — на одной стене висело распятие, аккуратно прибитое над картой, а на противоположной — точно так же над картой — пергамент в рамке, испещренный арабской вязью! Это совершенно сбило меня с толку. Чей это корабль? Как здесь могли очутиться символы разных религий? Кто мои спасители? Ответ на все эти вопросы не заставил себя ждать. Шаги за дверью и голос, произнесший слова «Русс денгизче» («русский моряк»), заставили меня вздрогнуть и, приняв дружелюбное выражение лица, встать лицом к зашедшим в каюту двум молодым мужчинам, отлично сложенным, с благородным выражением красивых загорелых лиц. Они были одеты в неизвестную форму. Один из них улыбнулся мне и спросил... на французском языке:
— Parlez vous francais?
— Oui, — поспешно ответил я, облегченно вздохнув.
— Превосходно! — он обернулся к своему спутнику и сказал что-то на незнакомом мне языке с глухим звуком «ш» и протяжным «э». Тот дружески кивнул мне и вышел.
— Прошу вас, садитесь, — сказал оставшийся офицер, а что это был офицер, я не сомневался — его осанка, четкий голос и великолепные манеры доказывали это.
— Вы находитесь на военном корабле ордена джемисдаров. Я — помощник капитана — джемисдар Мигуэль де Ланда. Позвольте узнать ваше имя?
— Мичман Шухтуев! — я встал и щелкнул каблуками.
— Садитесь, садитесь! — офицер улыбнулся. — Сразу же хочу предупредить вас, что мы видим в вас гостя нашего ордена и надеемся на вашу откровенность и правдивость. Извините нас за некоторые, может быть, не уместные в другой обстановке вопросы, которые будут здесь вам заданы. Вам, наверное, еще неизвестно, что в нашей стране идет война, и наш корабль выполняет свои боевые задачи.
Как моряк, вы все, конечно, со временем поняли бы и без объяснений, но, повторяю, мы не рассматриваем вас как лицо, враждебное нам. Ваша страна — Россия... Мы знаем, что вы русский моряк, — джемисдар улыбнулся.
— Так вот, Россия пятьдесят лет назад была нашим союзником, сама того не подозревая, в Крымской войне, когда противостояла нашим нынешним, временно, уверен, противникам — англичанам. И мы очень благодарны вашей стране. Как только представится возможность, мы переправим вас через наших людей в консульство России в Бомбее. Конечно же, мы не уверены, что это произойдет скоро, увы... Ну, а теперь в состоянии ли вы ответить на некоторые мои вопросы?
Я ответил «да» и на протяжении часа рассказывал моему внимательному слушателю свою невероятную историю, иногда запинаясь и возвращаясь к наиболее жутким эпизодам, связанным с клипером и исчезновением моих друзей. В этих местах мой голос срывался, и непослушные слезы катились из глаз. При словах о клипере джемисдар несколько раз порывался меня о чем-то спросить, но сдерживал себя и только делал какие-то пометки в небольшой книжечке с серебряным обрезом. Затем, встав и открыв дверь, крикнул что-то. Через несколько минут появился второй наш знакомый и после краткого объяснения помощника капитана удивленно уставился на меня.
— Ваша история ужасна, — сказал де Ланда. — Но вместе с тем она просто невероятна: вы — первый человек, вернувшийся живым из Пояса Мертвого Времени!
— Какого-какого времени?
Но оба моих знакомых, не слыша меня, возбужденно начали переговариваться между собой, бросая на меня взгляды, исполненные искреннего удивления, смешанного даже, как мне показалось, с некоторой долей страха.
— Не волнуйтесь, дорогой друг, — наконец сказал, обернувшись в мою сторону, помощник капитана, — пожалуйста, не принимайте все эти события так близко к сердцу. Выпейте, пожалуйста, еще немного вот этого снадобья. — Он подал мне пиалу чудесного напитка, который я уже успел испробовать. — Это не вино, как вы могли подумать — это наше древнее снадобье. Оно вас вынуло из могилы — там, в шлюпке, вы были похожи на мертвеца, а сейчас вас и не узнать. А всего-то прошел день с небольшим!
Я залпом выпил содержимое пиалы. Словно молния пронеслась по моим внутренностям, оживляя каждую клеточку моего измаявшегося тела.
— Вы очень переутомились, да и наш разговор, как видим, весьма выбил вас из колеи. Ложитесь и спите. — С этими словами он заставил меня лечь на лежанку, а затем легким движением пальца помассировал между моими бровями. Я тут же погрузился в долгий исцеляющий сон...»
Предстоящая встреча с ученым Сибейры
«На следующий день после завтрака я совершил первую самостоятельную прогулку по гостеприимному кораблю. Правда, тут же рядом со мной появился некий матрос, за всю мою прогулку по левой палубе не проронивший ни одного слова. И только мягкими, но твердыми жестами как бы запрещавший мне уклониться от дозволенного пути. Про себя я прозвал его «янычаром» за несколько живописный для матроса наряд, состоявший из широких шаровар, широкого пояса и безрукавки. За пояс его был заткнут длинноствольный пистолет старинной выделки и кривая сабля. Подышав морским воздухом с час, за время которого я ощущал на себе любопытствующие, но, к моему успокоению, незлобные взгляды матросов и офицеров, изредка встречавшихся мне во время прогулки, я вернулся в отведенную мне каюту. Едва успел растянуться на лежанке, как отворилась дверь, и в каюту вошел джемисдар де Ланда. Встав с места, я радостно приветствовал его.
— Сегодня к полудню мы прибудем в место назначения. Некоторое время вы поживете в нашем военном городе — фрэгуэзии Дваста. Но мне нужно вам сказать несколько слов конфиденциально. — Он жестом указал мне на лежанку и сел рядом.
— Как вы понимаете, я уже сказал вам, что вы — первый человек, вернувшийся живым из проклятого Пояса Мертвого Времени. Ваше удивление тогда было вполне оправданным, но... мы и сами не можем вам объяснить всего того, что связано с этим «клипером». Вы будете жить у одного нашего ученого, много лет в уединении занимающегося чтением и толкованием текстов наших древних священных книг, в которых описана вся история нашего народа — тон-кроолей. Он расскажет вам много интересных вещей, в том числе касательно и этого страшного клипера, а вы расскажите ему о себе так же подробно, как и мне, ничего не утаивая и не забывая. Много веков мы охотимся за Мертвым Временем, но всякий раз оно ускользает от нас. Вы можете в этом деле оказать нам большую помощь. Вы были там. И вы вернулись! Это невероятно! Это чудесно!
— А сейчас, — заключил он наш разговор, в ходе которого я молчал и только согласно кивал головой, — а сейчас приготовьтесь сходить на берег. — И с этими словами вышел из каюты, оставив дверь чуть приоткрытой.
...Какой моряк не рад берегу? Но я в это время уже ничего не соображал, хотя слабо пытался разобраться в словах джемисдара. Бросив истязать свои мозги, я решил дождаться дальнейших разъяснений и стал готовиться к встрече с неизвестной страной. Почистив китель, с удовольствием надел его на себя и посмотрелся в зеркало, висевшее на стене каюты. На меня взглянул исхудавший, с печальными глазами человек в форме мичмана. В первые секунды я даже не узнал себя. Особенно меня поразила большая седая прядь на голове. Мне снова стало всем сердцем жалко себя, и я с трудом подавил тяжелый вздох, рвущийся из груди, подтянулся и, стараясь тверже держать шаг, вышел из каюты.
...Наш корабль шел, медленно и величаво, вдоль гористого берега, покрытого изумрудной зеленью и густым дремучим тропическим лесом. Дивные розовые фламинго провожали нас презрительным взглядом, раздавалось пыхтенье огромных бегемотов, перекрываемое гвалтом невиданного количества диковинных птиц, о многих из которых я не имел представления. В воздухе стоял густой аромат ярких цветов, густо покрывающих береговую растительность. После поворота корабля на мыс моему взгляду открылся чудесный крошечный заливчик с аккуратными домиками, рассыпанными по обеим его берегам. Еще немного времени, и корабль (к моему удивлению, без лоцманской помощи) причалил к деревянному пирсу, на котором стали собираться люди. Их было не так уж много, все они были при оружии, в однообразной одежде, состоящей из шароваров, белых рубашек и безрукавок с большими карманами. Удивило меня и то, что там были люди, как мы их называем, желтой расы и негры; бросались в глаза и лица с европейскими чертами. Все они улыбались, приветливо кричали, то и дело находя своих знакомых на нашем корабле, на что те отвечали не менее радостными восклицаниями.
Мой второй знакомый, неожиданно появившийся рядом со мной, аккуратно взял меня за локоть и, жестами указывая на только что перекинутые с берега на борт корабля деревянные лестницы, заменяющие трап, подвел меня к одной из них. Помогая мне преодолевать слабости, он свел меня на берег. Через несколько мгновений беспорядочная масса встречающих неожиданно быстро встала в каре, и в центр ее в сопровождении трех офицеров в красивой военной форме вышел человек благородной осанки, которому наш капитан, отдав честь, что-то отрапортовал. Они обнялись, и вскоре каре было нарушено, и наша команда смешалась с встречающими. Каждого матроса и офицера корабля окружили его друзья и повели их по домикам этого небольшого поселения. Пятеро же наших офицеров во главе с капитаном и тем самым человеком благородной внешности, переговариваясь, быстрыми шагами пошли в сторону самого большого здания, белевшего сквозь заросли диковинных растений, пальм и кипарисов в полутора верстах от берега океана. Мы с моим сопровождающим поспешили за ними. Шли по дорожке, аккуратно выложенной разноцветными камнями в виде «незамысловатого узора, петлявшей среди зарослей тропических растений. Время от времени заросли и деревья редели, и сквозь них нам открывался чудесный вид на залив, над которым постоянно кружились чайки и фламинго. И чем выше мы поднимались по тропке, тем живописней нам представлялась эта панорама.
От нее дышало такой свежестью и покоем, что моя грудь, жадно вдыхавшая ароматный, пьянящий сознание воздух, наполнялась каким-то особым, давно уже забывшимся после моих злоключений, чувством восторга. Крепкая рука моего друга, упреждавшая меня от соскальзывания с нашего пути, придавала мне уверенность и сознание того, что впереди все будет хорошо.
Наконец мы дошли до здания, представлявшего собой двухэтажный особняк с большой террасой и видом на океан. Со всех сторон он был окружен каменной стеной с прорезями, из которых торчали грозные стволы пушек. Пройдя небольшой двор, засаженный цветами, вошли в здание и поднялись на второй этаж, где размещался большой зал с аскетичным убранством. Мы расселись в зале кругом на пышном ковре, в центре которого находились блюда с различными яствами, от которых, признаться, у меня зарябило в глазах. Мое внимание было отвлечено эпизодом, повергшим меня в некоторое изумление — часть офицеров принялась за угощение, осенив себя крестным знамением, а часть — воздав хвалу мусульманскому Богу! Третьи же, подождав своих сотоварищей, с аппетитом взялись за блюда, не совершая никаких церемоний. Увидев перед собой кусок курицы, приправленной соусом, я, перекрестившись, принялся за еду. Какая досада, думал я, что не знаю языка моих радушных хозяев! Тем более, что в их веселом говоре несколько раз услыхал слова «Русс денгизче», которые я уже слышал в момент моего чудесного спасения, и мое имя, названное также неоднократно.
Наш капитан, который и произнес эти слова, несколько раз с улыбкой посмотрел в мою сторону. Присутствующие одобряюще кивали, глядя мне в глаза, а некоторые удивленно вздымали свои руки кверху, восклицая: «Вах! Баллах!» Мне также приходилось кивать и улыбаться, постоянно откладывая при этом кусок курицы.
После трапезы, продолжавшейся с перерывами на разговоры часа два, все, ополоснув руки в розовой воде, пахучей струйкой бежавшей из фонтанчика в углу зала, разошлись по своим домам, а капитан с человеком благородной стати и я уединились в небольшом кабинете, залитом заходящим солнцем, у распахнутого окна. Закурив сигару, капитан сказал на французском языке, единственно понятном мне здесь:
— Итак, генерал-джемисдар эфенди (эфенди — уважительное обращение на Востоке), позвольте вас ближе познакомить с нашим новым товарищем — волею Аллаха принявшем чудесное спасение с нашей помощью, — мичманом российского флота Косьмой Шухтуевым. Перед вами же, мичман, генерал-джемисдар Двасты эфенди Жуан Квинтал. Генерал-джемисдар, слегка улыбнувшись, кивнул мне. Почти одновременно я, встав, громко щелкнул каблуками и, отдав честь, почему-то непроизвольно отрапортовал:
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие!
Генерал-джемисдар и капитан улыбнулись, и сразу же атмосфера в кабинете потеплела, а разговор принял живой и откровенный характер.
— Надеюсь, капитан Казим-Бег достаточно подробно изложил вашу историю в судовом журнале, дорогой эфенди Шухтуев, и поэтому поговорим лучше немного о вас. Расскажите о ваших уважаемых родителях, есть ли у вас братья и сестры?
Я подробно рассказал о себе все, что его интересовало. Рассказывая о милых престарелых батюшке и матушке, я не мог избежать тяжелых вздохов, на что генерал-джемисдар, сочувственно касаясь моего плеча, сказал мягким тоном:
— О, не печальтесь, дорогой друг. Господь в милости своей не оставит вас! С его помощью, я верю, вы когда-нибудь сможете обнять своих родителей. Вы еще так молоды! Мы вам поможем. Правда, у нас сейчас идет война, и всякие связи с Индией, где находится ближайшее консульство вашей страны, весьма затруднительны. До поры, удобной для вашего перехода в Индию, поживите у нас. Вы знаете морское дело, нам сейчас очень нужны такие люди, и в будущем я бы предложил вам службу на одном из наших кораблей офицером. Россия — наш потенциальный союзник. Это великая страна, и наш орден джемисдаров, возглавивший войну против английских войск, пришедших на наш остров из-за предательства султанского правительства, после победы обязательно установите ней самые тесные отношения. Как образованнный человек, вы знаете, наверное, историю нашего государства?..
— Очень приблизительно, к сожалению.
— О нашем острове мало кто знает в мире, — ободряюще сказал генерал-джемисдар, — у вас будет много времени изучить и его историю и понаблюдать жизнь нашего народа в тех поселениях, где нет ни англичан, ни султанских войск. Но сейчас я буду вынужден сказать вам одну вещь, которую вы можете воспринять как... ну, скажем, неумную шутку. Поверьте, здесь нет розыгрыша, никакой попытки посмеяться над вами... Вы, конечно же, хорошо помните злосчастный клипер?
Мое сердце учащенно забилось. Страшные призраки вновь представали перед моими глазами. В сильном волнении я кивнул, стараясь унять боль в сердце и внезапную слабость, вновь объявшую меня.
— Да, да, господин помощник капитана еще как-то в разговоре странно сказал о каком-то поясе окончившегося...
— Мертвого, друг мой. Мертвого Времени.
— Так точно!
— Скажите, мой друг, а какой сейчас год?
Мое лицо удивленно вытянулось, но я все же, подавив в себе недоумение, совершенно серьезно ответствовал:
— 1884, конечно же.
— Я так и думал, — грустно покачал головой генерал-джемисдар и, повернувшись к молчавшему до сей поры капитану, сказал:
— Крепитесь и мужайтесь, дорогой друг, может быть, вы уже никогда не увидите ваших родителей — сейчас идет 1905 год.
— Вы, конечно же, шутите... — мой голос, внезапно осипший, странно прозвучал в тишине кабинета, — не знаю, для чего вы меня разыгрываете таким образом, господин генерал...
Капитан быстро наполнил легким вином одну из пиал, стоявших на столике в глубине комнаты, и подал ее мне. Я залпом выпил содержимое. Ужас, который, как мне показалось, давно покинул мою душу, снова стал своими щупальцами оплетать мое сознание. Какой еще 1905 год?
— Постарайтесь поверить нам, мичман. Будьте мужчиной. Прошлого не вернуть, вы попали на двадцать лет вперед, побывав на этом клипере...
Мне показалось, что я нахожусь в каком-то театре умалишенных, старательно разыгрывающих предо мной некую дьявольскую комедию. Но зачем?
— Вам придется привыкнуть к этому для вас необычному положению, — слова генерала-джемисдара звучали то громко, то необыкновенно тихо. Я сдавил виски своими ладонями. — Завтра вы переедете на постоянное житие к одному из наших духовных учителей — ашпалаотру Исмаилу-бею Мухарраму. Он многое объяснит вам. Он обучит вас нашему языку, это вам обязательно пригодится. Расскажите ему все во всех подробностях, какие только его будут интересовать. Только вы сможете помочь нам своими рассказами о пребывании в Поясе Мертвого Времени уничтожить его. Для чего — вам все расскажет он сам — великий ашпалаотр!
С этими словами он встал, давая знать, что наша беседа подошла к концу. Я, слабо улыбаясь, поднялся, бессильной ладонью пытаясь как можно крепче пожать руку генерал-джемисдару, но мои руки, подчиняясь общей слабости моего организма, беспомощно изобразили рукопожатие. Он понимающе похлопал меня по тыльной стороне ладони и сказал:
— Думаю, что вам несложно будет привыкнуть к нашей жизни. Главное — выучить язык, а это не трудно. Уверен, что вы легко войдете в нашу дружную мужскую компанию, а может быть, даже станете членом нашего ордена. Ведь вы не женаты, как мне думается?
— Нет еще! — слабо ответил я, пытаясь разогнать сумбур в моей голове.
— Думаю, вам повезет, и ваше «еще» со временем превратится в «конечно», — не без тени юмора в голосе ответствовал генерал-джемисдар.
Моя голова была настолько занята думами о моей печальной судьбе и неясном будущем, что я никак не отреагировал на его несколько неожиданное замечание.
— Вы отдохнете сутки, а назавтра джемисдар Серхио Льяна сопроводит вас во фрэгуэзию Иолчаты. Оттуда по реке вы дойдете до места. Желаю всяческих благ!
Капитан мягко коснулся моего локтя, и мы вышли из кабинета, где мне пришлось испытать столь нервное потрясение, от которого я никак не мог прийти в себя. Когда же капитан привел меня в крошечную комнатку с удобной лежанкой в углу и большим окном в сад, где буйствовала тропическая зелень, я тут же упал на постель и заснул беспробудным сном...»
Искандер у бабы Шуры. Выполнение просьбы
Искандер с огромным трудом оторвался от записей и, взглянув на часы, с неудовольствием отметил, что они показывали уже половину шестого, следовательно, пора было закругляться с дневником, который за последние дни настолько вошел в его жизнь, что он уже не мог прожить и часа, чтобы не вспомнить о нем и мысленно не прокрутить в сознании некоторые прочитанные эпизоды. «Это же роман, настоящий роман! — думал он временами. Ну прямо жюль-верновский сюжет. Эх, жаль, что захватывающие моменты все-таки писаны так кратко, без всяких там... кунштюков... Ну что же делать — ведь не профессиональный писатель же этот Шухтуев. И то написано так, что не оторваться! Ох и закачу же я статейку в газету после прочтения — ого-го!»
Положив дневник в ящик стола и закрыв его на ключ, он, весело насвистывая мелодию из кинофильма «Месть и закон», вышел из здания и пошел к дому бабы Шуры, старательно ы6ирая наиболее короткий путь.
Скоро он сидел за столом на кухне и, с видимым удовольствием приканчивая тарелку зеленых щей, налитую ему замечательной хозяйкой, говорил:
— Ох и дел много, Александра Тихоновна! Сижу, не разгибаясь, старинные экспонаты разбираю. Скоро об этом в газету напишу.
Баба Шура сочувственно кивнула и, поставив ему тарелочку с двумя пирожками с луком и яйцом, подвинула чайник с запаренными в нем душистыми местными травами.
— Вот и подкрепись, мил-человек, а то еще исхудаешь — и так какой-то ты больно тощой, — ласково проговорила она и отвернувшись, начала, погромыхивая ведрами, готовиться к вечерней дойке своей рыжей коровы Зорьки.
— Кстати, ты как-то, кажись, мне трещотку от ворон обещал сладить. Спасу от них нет, всю рябину поклевали, треклятые.
— Ох... — Искандер виновато покряхтел на стуле. — Обязательно! Вот сегодня же и сделаю.
Вымыв за собой посуду, он вынес из чулана ящичек с кое-какими инструментами и, припоминая читанные в детстве журналы «Юный техник» и «Моделист-конструктор», через полтора часа сварганил деревянную трещотку. Затем, приставив лестницу, Искандер полез на чердак домика бабы Шуры. Чердак встретил его загадочной темнотой, духотой, оставшейся от дневного солнца, и толстым слоем пыли на балках, перекладинах и деревянном чердачном настиле.
Оглядевшись вокруг, Искандер, к вящему для себя удовольствию, нашел в одном из углов перевязанную веревкой кипу журналов «Огонек» начала 60-х годов с фотографиями Н. С. Хрущева и Г. А. Насера, отчетами о поездках Ю. А. Гагарина за рубеж и еще многими занимательными вещами того времени. Весьма любивший порыться в старинных журналах, Искандер решил поскорее закончить дела с трещоткой. Не без некоторого труда залез на крышу и оседлал конек дома. В несколько приемов, чертыхаясь на ржавые гвозди, приколотил к нему свой вороноотпугивающий аппарат. Трещотка весело застрекотала под легким вечерним ветерком. Искандер огляделся вокруг. С крыши домика бабы Шуры, оказывается, открывался довольно живописный вид на Овск. Виднелись узкие улочки с утопающими в зелени палисадами перед каждым домом, здание Дома культуры с танцевальной площадкой, над которой из репродуктора, висевшего на столбе, далеко разносилась песня Юрия Лозы:
О далеких мирах, о волшебных дарах,
Что когда-нибудь под ноги мне упадут!
О бескрайних полях, об открытых дверях...
За которыми верят и любят, и ждут!
Напоминание о далеких мирах заставило Искандера еще раз бросить взгляд на городок, лежащий перед ним, как на ладони, на овраг, разделяющий его надвое с деревянным мостом, возле которого паслись козы, и, зажав под мышкой кипу журналов, слезть с крыши во двор дома.
— Порядок, Александра Тихоновна! — крикнул он, подойдя к распахнутому окну кухни. — Трещит, как пулемет. Слышите?
— Слышу, мил-человек, спасибочки, — весело ответила баба Шура из кухни, успевшая к тому времени подоить корову и спустить ведро с молоком в подпол.
— Ты письмо-то родителям отправил?
— А как же! Вчерась еще!
— Вот и молодец! — пропела старушка. — Я сейчас к Якуповне схожу за закваской, а ты что делать-то будешь? В кино бы сходил, али на танцы в Дом культуры.
— Не, я лучше почитаю. Там у вас на чердаке журнальчики нашел старенькие — «Огонек». Я их с собой захватил, это ничего?
— Ну и правильно. Листай, коли нужно. — И баба Шура, скрипнув калиткой, ушла.
Искандер с видимым удовольствием растянулся на раскладушке, стоящей во дворе под развесистой рябиной, и начал листать заржавевшие журналы. Перед ним замелькали фотографии целинной эпопеи, кукурузных полей, улыбающиеся лица космонавтов Титова и Николаева, карикатуры Кукрыниксов на американских и французских империалистов... «Дружеский визит министра иностранных дел Республики Сибейра господина Адиба Сюндюкле в Москву» — Искандер от неожиданности чуть не выронил журнал из рук.
Он мгновенно прочитал это короткое официальное сообщение, неизвестно чему улыбаясь и внимательно разглядывая фотографию, где министры иностранных дел двух стран — А. Л. Громыко и его гость — обменивались рукопожатиями. В голове у него мелькнула мысль собирать все, что попадется про эту страну, и он аккуратно выдрал страницу журнала с этим материалом. Сбегав в дом и порывшись в своем дипломате, нашел папку для бумаг, куда вложил страницу из «Огонька» и надписал на обложке — «Материалы по Сибейре». «Пригодится, пожалуй, для будущей статьи», — подумал он, запихивая папку обратно.
Затем снова упал на раскладушку и углубился в сладостный процесс просмотра старых журналов (о, кто из вас, читатели, не испытывал это ощущение, возникающее при небрежном листании журналов, несущих аромат эпох, в которые мы уже никогда не попадем! Истину говорю вам, что тот, кто не знает этого, не удостоился чести коснуться туники Клио!).
Стремительно стемнело. Звезды заполыхали над Буздяком, навевая на склонного к романтическим переживаниям библиографа, как им и полагается по негласным вековым правилам, мысли о неведомых островах и далеких мирах. Но прелестные картины далекой страны Сибейры, встающие перед распаленным взором Искандера сквозь строки дневника российского мичмана, были стерты бабой Шурой, вернувшейся от своей закадычной подруги Якуповны с закваской для домашнего катыка.
— Батюшки-светы, — всплеснула она руками, едва не пролив закваску. — Это ты что же, милай, собрался на улице, журналами укрывшись, ночевать, что ли? Дак ведь по ночам-то прохладно, да и дождь вдруг соберется?
Искандер засмеялся, быстро собрал раскиданные по раскладушке «Огоньки» и пошел в дом укладываться спать. Во сне он, кажется, говорил по-французски и видел вещую птицу, имя которой осталось в памяти: Шуррух.
Поездка по острову и на пароходе. Ченг А Сен
Искандер ослабил чуть-чуть узел галстука и, вздохнув поглубже, склонился над дневником...
«Утро настало быстро, и мой сон был прерван легким похлопыванием по моему плечу — открыв глаза, я увидел незнакомого мне человека в одежде, свидетельствующей, что обладатель ее собрался в дальний поход — на нем была теплая накидка, сапоги из кожи, огромный нож и длинноствольный пистолет за поясом. На ломаном французском он объяснил мне, что пора вставать и собираться в путь. Я быстро оделся, спустился на веранду дома, где нам указали на небольшой столик с хорошим завтраком на двоих. Куропатка, бульон из кореньев и большая лепешка с завернутым в нее бататом, к которой была присовокуплена небольшая бутылочка легкого вина, привели меня в более спокойное расположение духа (чего нельзя было сказать про моего нового спутника, который, угрюмо-деловито покончив с завтраком, убрал за собой остатки пищи и начал тщательно проверять оружие, что-то мрачно насвистывая сквозь свои усы).
Через некоторое время на террасу вошел какой-то лысый мужчина и что-то сказал ему.
Мой спутник встал, кивнул мне, делая знак следовать за ним, и начал спускаться во двор. Я поспешил за ним. Во дворе нас ждала небольшая повозка, на два места, в которую была запряжена небольшая мохнатая лошадка. Мы сели в нее, новый друг взял в руки вожжи, и... вскоре поселение осталось за большим поворотом дороги, ведущей нас в глубь таинственного леса. Он был наполнен различными, большей частью непонятными и посему жуткими шорохами и криками неведомых птиц и рычанием незнакомых зверей. «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей», — как-то в один миг в голове пронеслись строки любимого мной поэта. Разве я думал, когда моя няня бабушка Соня читала мне перед сном эту сказку, что я когда-нибудь попаду в самое настоящее Лукоморье? Я перекрестился, вверяя себя в руки Господа, и стал внимательно следить за дорогой. Новый знакомый молчал, насвистывая какую-то мелодию себе под нос, время от времени ободряюще кивая в мою сторону.
Мерное цоканье копыт нашей лошадки не могло не убаюкать меня, впервые попавшего в тропические джунгли. Диковинные цветы величиною с небольшой столик и бабочки величиною с птиц, птички размером с бабочек не переставали удивлять меня буйством красок, разнообразием узоров на лепестках и крыльях. Бледно-розовые цветы, свисавшие на тонких стебельках с кривых стволов деревьев, склоняющихся над дорогой, так понравились мне, что я протянул руку, дабы сорвать один из них и насладиться его ароматом. Но едва я протянул руку к ним, как мой знакомый резко схватил меня за локоть и дернул руку вниз. На мой удивленный взгляд он усмехнулся и, приподняв над головой бич, стегнул им по цветкам. Боже! Омерзительный скользкий черный червяк огромного размера, шевеля своими несчетными ножками, шлепнулся в пыль около нашей повозки. Меня передернуло от отвращения.
— Сагиэль! Кусает, убивает! — тщательно подбирая слова, произнес возница. — Цветок! Там живет! — и он ткнул бичом вверх, указывая на эти прекрасные бледно-розовые бутоны. Я поспешно отвернулся от них, трясясь от омерзения. По мере углубления в дебри становилось все темнее, птичий хор постепенно стихал, сменяясь на душераздирающие вопли и ухание неведомых мне существ, что заставляло меня напряженно озираться и оглядываться на всевозможные шорохи и треск сучьев. Лишь невозмутимость усатого друга придавала мне уверенность и некоторую храбрость, а также навевала утешительные мысли о благополучном исходе этого опасного путешествия. Большие шимпанзе, делая дикие прыжки, пролетали над нашей двуколкой; длинные змеи, свистя, переползали нам дорогу; оглушительно хлопая огромными крыльями, едва не касаясь ими наших голов, кружились время от времени над нами горланящие ночные птицы. Все это продолжалось часа три, как, наконец, к моей вящей радости, лес начал редеть и через некоторое время впереди что-то ослепительно блеснуло. Еще немного, и дорога, пошедшая резко вниз, привела нас к широкой реке, медленно перекатывающей свои волны посреди окружающих ее берега непроходимых джунглей. Повеяло влагой, запахло свежей рыбой и водорослями, а через некоторое время я увидел небольшую пристань и стоящий у нее колесный пароходик (видимо, английский) с дымящей трубой и с надписью Black Star.
«Черная звезда» — сразу же перевел я название пароходика, на корме которого плескался зелено-белый флаг с изображением филина, сидящего на книге. На причале, громко переговариваясь, весело сновали люди. Наше появление было встречено приветственными выкриками, улыбками и рукопожатиями. Мой усатый протеже сразу же прошел на пароход и махнул мне рукой, давая знать, чтобы следовать за ним. По шатающемуся висячему трапу я пробрался на пароходик и увидел, как он передал капитану какое-то письмо и, что-то говоря ему, несколько раз кивнул в мою сторону.
Капитан, не вынимая изо рта классическую трубку, протянул мне руку, которую я пожал, затем он спрятал письмо и, еще немного поговорив с моим возницей, отдал какой-то приказ через рупор. Мой проводник, знакомство с которым кончилось так же внезапно, как и началось, похлопал меня по плечу, несколько раз старательно улыбнулся и спрыгнул на причал. Тут же были отданы концы, машина затарахтела что есть мочи и "Black Star», покачиваясь на речных волнах, двинулся по реке еще дальше в глубь неведомой страны, куда, как я был абсолютно уверен, до меня не ступал ни один русский человек...
Я расположился на корме парохода, колеса которого, оглушительно шлепая по воде, распугивая крокодилов, со скоростью пять узлов рассекали прозрачные воды неведомой мне реки. С кормы открывался захватывающий вид на нее, на живописные берега с заливчиками, обрамленные крупными кувшинками и лилиями. В них фыркали бегемоты и кричали какие-то большие птицы, время от времени с шумом взлетавшие в воздух и, сложивши крылья, камнем падавшие в реку, зацепляя клювами свою добычу в виде угрей и рыб. Вдали над вершинами самых высоких деревьев, усыпанных цветами, возвышались какие-то горы, пики которых отливали фиолетовым цветом. Все вокруг дышало покоем, безмятежностью и некоторой зачарованностью. Я глубоко вдыхал воздух, насыщенный дивными ароматами цветущих джунглей, перемешанными с мокрым запахом бесконечных клубков водорослей, которые раздвигались под напором форштевня нашего парохода, шевелясь при этом, как какие-нибудь фантастические змеи...
Вскоре ко мне подошел человек в военной форме (судя по зеленым нашивкам на безрукавке и какой-то серебряной кокарде, пришпиленной к его тюрбану). Дотронувшись до моего локтя, он махнул мне рукой в сторону двери, ведущей в кубрик. Я поднялся, и мы с ним прошли в каюту, где на большом ковре; по его периметру сидело человек тридцать пять — сорок, вооруженных длинными ружьями, пистолетами, кинжалами и саблями. Среди них, правда, пятеро были в цивильных платьях. По всей видимости, их предупредили о присутствии чужестранца на пароходе, потому что они деликатно старались не обращать на меня внимания, и только по редким, брошенным украдкой их взглядам я понял, что про меня капитан уже рассказал всем присутствующим. Ко мне сразу же подсел какой-то человек в европейском платье, с тонкими чертами лица, с глазами, излучающими дружелюбие. Подав мне руку для рукопожатия, он заговорил на изумительно правильном французском языке:
— Позвольте представиться, господин офицер, джемисдар-лейтенант Анри Ле Бланк.
— Мичман Косьма Шухтуев, к вашим услугам!
— Я очень рад увидеть здесь, в этих дебрях, образованного человека, знающего мой родной язык. Я родом из Бургундии.
— Какой же черт занес вас на эти галеры, лейтенант?
— О, — он рассмеялся, — это длинная история. Когда-нибудь я расскажу ее вам. А вот вашу историю я уже знаю в общих чертах, мичман. Наш капитан осветил мне перипетии вашего появления на нашем острове. Что и говорить, весьма загадочная история.
— Вы совершенно правы, господин Ле Бланк. Скажите, — я ухватился и за эту соломинку, — это верно, что сейчас 1905 год?
— Да, конечно же, — по лицу моего собеседника пробежала легкая тень недоумения. — А почему вы так спросили?