Аннотация: Меня часто спрашивают: - Макснет Тампоныч, долбанный папуас, как ты так замечательно пишешь? Как у тебя так гладко получается, что ни слово - штык разящий, что ни слог - пуля разрывная?
Предисловие к роману(к какому - без разницы).
Меня часто спрашивают:
- Макснет Тампоныч, долбанный папуас, как ты так замечательно пишешь? Как у тебя так гладко получается, что ни слово - штык разящий, что ни слог - пуля разрывная?
(Макснет Тампоныч - это мой литературный матроним. Я раньше представлялся Мотей Тапочкиным, но одна дама сказала, что это не комильфо. Мол, Тапочкин - это паскудство и лучьше быть Макснет Тампонычем, чем какой-то Мотей.)
- Всё дело в чернилах, - авторитетно отвечаю я. - Чернила это первое дело. Нет чернил - нет писателя. Можно конечно взять шариковую авторучку или карандашик, но это халтура. Ну, посудите сами, что стоящего можно накарябать карандашом? Разве Федя Достоевсий писал карандашом? А Эрзац Мерлушкин писал? А Дедушкин-Морозов? (Может быть, только один Миклухо-Маклай и писал. Помнит кто сейчас про него?)
Только натуральное гусиное перо! Пятьдесят процентов успеха романа - в гусином пере. Для этой цели специально завёл знакомство с зоопарком. Они мне - перо, я им - картофельные ошурки. Ну и, конечно, нужно создать обстановку. Чтобы всё, так сказать, располагало к творчеству. Соответствовало... Слева - чернильница в виде писателя Гоголя. Бронзовая! Четырнадцать кило! Справа - стопочка свежей бумаги с запахом. Свежая бумага всегда так бодрит, через ноздри... Спереди самовар. И не какой-нибудь "электрошок", а самый, что ни на есть меднопузый, с сапогом - гармошкой.
Когда возьмёшь пёрышко, пощекочешь им так и эдак у себя в ноздре, отвернёшь Гоголю башку, а там, у него в башке, плавают чернила из настоящей печной сажи. Захочешь написать плохо - ни за что не получится! Пробовал - знаю. Дай, думаю, намеренно намараю гадость, матерка подпущу, пошлятинки... Глядь - жемчужина эклопеции, (или алопеции?)! Дюма - отец и рядом не валялся. Про сына я уже и не говорю.
А за спиной уже редакторы выстроились, как голодные дворняжки. В глазках сплошной подхалимаж. Ждут-с... Иной раз, брызнешь в них чернилами или чихнёшь нарочно, для смеху, а они только скалятся. Написанное прямо из рук рвут. Прямо до скандалов доходит. Намедни, главный редактор Мудейкин сцепился с редактором Свистуновым из - за клочка, об который я перо чистил. Пришлось сорвать с самовара сапог и поучить как следует обоих бузотеров.
Но, до чего же захватывает сам процесс работы над рукописью!
Выдёрнешь, бывало, из середины стопочки чистый лист и каждый раз еле сдерживаешься, чтобы немедленно не искалякать его. Мыслей - целый эскадрон, как в песне одного эстрадного певуна с петушиным голосом, так и скачут в башке. Но от меня особо не ускачешь. Я эти мысли - хвать за ноги и головой об пол. Затем я эти мысли препарирую на лабораторном стекле и уже не торопясь ковыряюсь в них.
У иного борзописца прямо-таки творческий запор случается при виде белоснежной бумаги. Он прямо-таки весь теряется в тягостных сомнениях. Знает, что писать нужно - не знает про что. Ужо бедняга и чай вёдрами дует, пока не обсыкается, и по комнате из угла в угол нарезает, до кровяных мозолей на тапочках, а оно всё не пишется, хоть ты тресни! Не осеняет его Муза и всё!
Дряхлая арматура ушла к другому.
У другого сегодня на ужин варёная курица.
И от этого у нашего пачкуна делается творческая импотенция. Производственный кризис. Каждым словом он беременеет, рожает его в муках и всё равно - уроды получаются. Я думаю, это всё от чая и потому всегда держу в самоваре хороший коньяк.
Вообще-то я не пью. Спиртное держу для друзей. Приятно, знаете ли, когда к вам без приглашения припрётся малознакомый друг, усядется напротив и будет нюхать носом у самовара. Коньяк ведь имеет такой специфический запах, ни чем его чёрта не перешибёшь. Нальёшь... из приличия, сам за компанию дёрнешь чашку другую. Какое там писательство? Так, бывало, нарежешься, что этим же самым самоваром и проводишь незваного гостя восвояси. Посему, я всех своих друзей ликвидировал.
И я решительно отвергаю всякие пишущие машинки и уж тем более компьютеры. Я против них про-тес-ту-ю! Бездушные, глупые железяки запрограммированные на оцифровку человеческой мысли. Разве можно оцифровать Дар Божий? Я против механизации таланта. У меня и без того, как у Хлестакова, лёгкость в мыслях необыкновенная.
Одна беда, сюжетов много, как описать знаю - чувства меры нет. Нет этого чувства и всё, хоть удавись. Увлекаюсь очень. Так записываюсь, что забываю, про что хотел рассказать изначально. Новые герои выскакивают как прыщи в самых неожиданных местах. Начинаешь перечитывать - хоп, а этот фрукт, откуда взялся? Зачем он тут? А вычеркнуть уже рука не поднимается.
И ещё беда - буквы путаю...
Очень трудно с такими талантами поймать начало повествования.
Да и читатель уже не тот пошёл. Книги листает преимущественно в туалете, реже в метро, в поездах дальнего следования.
В этих поездах читатель по большей части лакает водку. Натрескается, как Зюзя, и начинает о политике рассуждать. Хотя, по чести сказать, рассуждать на такие темы он не имеет права. Потому, что - болван! За подобные рассуждения я бы приговаривал таких мыслителей к сожжению в паровозной топке с конфискацией всего багажа в пользу МПС.
Совсем недавно я просматривал досье на политических обозревателей, и что же вы думаете? Все, без исключения, бывшие вагонные проводники. В это трудно поверить, но я подтверждаю - все без исключения! Наслушались пьяных бредней и вот - результат. Работёнка не пыльная, там они водкой спекулировали, здесь общественным мнением.
Намедни приходит ко мне один такой. Звезда телевизионного экрана. Очень знаменитый, но не очень популярный. Если до конца быть откровенным, то даже не звезда, а так - метеорит. Даже искра от электросварки ярче. Словом сказать - пшик, воздушная пука. Сплошная галлюцинация. Никакой степенности ни в лице, ни в осанке. Рожа глупая, как у пьяной бабы. Бывший коммунист. Хамило номенклатурное. Австралопитек. Интеллекта столько же. Была бы под рукой грязная подтирка, прямо в моську бы ему, во всякие места...
- Олитературь меня, - говорит, хайло косоротое, - Выведи мой солнечный образ на страницах своего романа. Я тебе за это - чего хочешь! Ведь у меня такие связи, (намекает) с такими людьми...
- Отчего же, - говорю, - не олитературить? Извольте. Как желаете предстать перед широкой читательской аудиторией? Есть замечательный образ несгибаемого борца за права человека. Или, может быть, желаете заделаться нигилистом - индивидуалистом?
- Как Валерия Стародубская? - спрашивает.
- Берите ширьше, уважаемый! Вы мыслите штампами, а нужно мыслить выпукло. Нужно брать не человека, а конкретный мотив. Какой из Стародубской мотив? Одно только воспаление слизистой оболочки и ничего больше. Она же Городская Дурочка. Раньше мечтала отдать всю себя людям, только не знала за что? А теперь мечтает пострадать. Вот Жанна Д` Арк, другое дело. За идею нужно сгореть на костре! Мы вас сожжем, разумеется, в переносном смысле. Хочите?
- Это как?
- Ну это, как будто бы вас, ну, там, изнасилуют по всячески, несильно, сломают пару рёбер. Вас распнут на кресте, польют соляркой, и подожгут костёр из книг Аркадия Гайдара. Шикарное зрелище! Молодчики от оппозиции будут требовать от вас - отречься от своих убеждений. А вы тут такой, как будто бы слёзы душат, скажете, типа: "Звездочёты, плясуны, поэты, дети синеокой ностальгии, не для нас фонтаны и кареты, мы не продаёмся, как другие! И идите вы - все в пизду!"
Волосья на ваших ногах будут трещать и плавиться, кровь из открытых ран заструиться на обугленные страницы, я повторяю - в переносном смысле. И вот тогда все наконец-то поймут, что вы за муфлон такой на самом деле! Каково?! Хочите?
- Я с вами плохо согласен, - говорит обозреватель, - Я с вами хорошо думаю, но консенсунс в результате дискуссии и сближения позиций переговоров, политических и иных форумов...
И понёс, и понёс, и понёс...
В общем, не захотел, таракан! На "муфлона" обиделся. Даже в переносном смысле не захотел. Буркалы свои выкатил, наверное с утра кокаину нанюхался, и ушёл не извинившись, дрянь. Я ему на прощание, исподтишка на спину плюнул. Уж будьте покойны, господин обозреватель, я выведу ваш солнечный образ на чистую воду. Пускай люди посмотрят, какие у нас обозреватели политические.
О чём это я?..
Ах, да! Предисловие к роману. Несколько мудрых мыслей.
От модельера Славика Мандабляшкина сбежал любовник... и эта-а-а... интересно... чем он щёки красит? На небритую щетину - какую-то пудру с блёстками?
Но тут зазвонил телефон. И слышалась мне в этом унылом перезвоне губительная песня Сирены, с всякими нехорошими последствиями.
- Ал-ле-э-э?! - сказал я с несколько хамоватой интонацией и снял трубку.
Я всегда сначала говорю: "Ал-ле-э-э?!" с хамоватой интонацией и только потом снимаю трубку.
На том конце прерывисто дышали.
"Неужели Испанский Мститель Чёрных морей?" - Подумал я.
Так мы и стояли, некоторое время, прерывисто дыша, разделённые мегаполисом, как на дуэли. Моцарт и Сальери. Моська и Слон.
Я первым не вынес напряжения.
- Ну, что надо?
- Это кто? - проквакала трубка.
- А вам кто нужен?
- А кто это?
- Вы, гражданин, куда телефонируете?
- Бузя, это ты?
- Вам кого?
- Это Бузя?
- Да, это Бузя! - солгал я злонамеренно и хотел было небрежно повесить трубку, да так, чтобы оппонент почувствовал эту мою небрежность.
- Это Бузя Пинкензон? - уточнил телефонный маньяк.
- Он самый! С кем имею честь...
- Бузя! Пошёл ты на хер!!! - сказал маньяк и моментально бросил трубку.
-?!
Дыхание у меня перехватило, взор помутился. Минуту я находился в шоке... может быть две... почти, как Сергун Зверев. Вот так! За что? Стало обидно. Ответить тем же я, разумеется, не успел.