Тьма и свет - все, как в жизни. Ксения, модная тридцатилетняя женщина, с высоко заколотыми светлыми локонами и холодноватыми, как северные камни, глазами, рассматривала "Возвращение блудного сына" Рембрандта.
Она любила искусство: в старых картинах ее манила иллюзия реальности. Это было сродни волшебству. Был плоский холст, но волей и трудом художника он стал красочно живым. Хотелось протянуть руку и погрузить ее, как в форточку, в мерцающее пространство рембрантовского мира, в центре которого замер настрадавшийся от обиды старик. Ладони его прощающе легли на оборванного сына. Ксения множество раз видела репродукции этого полотна, читала библейскую притчу, и сейчас ее глаза скользили по сияющему жизнью холсту.
Женщина вздрогнула и отвела взгляд от картины. Или ей мерещится, или художник ошибся. Глаза вернулись к рукам рембрантовского старца: они не были одинаковыми!
Ксения метнулась взглядом по сторонам. В зал входила группа разностильно одетых людей. Сухая дама в строгой одежде гладко говорила:
- Мы с вами находимся в зале гениального художника Рембрандта Хармса ван Рейна, который отобразил в своих произведениях всю палитру человеческих переживаний и сделал это с такой эмоциональной яркостью, которой до него не знало искусство живописи.
- Простите, вы не объясните, почему на картине "Возвращение блудного сына" у старика разные руки? Художник не смог нарисовать правильно?
Экскурсовод недовольно поджала губы, посмотрела на хорошенькие часики на бледном запястье и сказала:
- Вы верно подметили: в картине "Возвращение блудного сына" Рембрандт выписал разные руки у старого отца. Одна, лежащая на плече молодого человека, широкая мужская кисть. Она поддерживает несчастного, все растерявшего сына. Вторая - узкая, женская, мягко поглаживает заблудшего, хоть и большого, но ребенка. И это не ошибка художника. Одним образом объединил Рембрандт отца и мать. Ведь возвращение домой - это возвращение и к матери.
- Но ведь это неправильно! То, что руки разные... Образ получился из разных частей, как творение Франкенштейна.
- Почему неверно? Искусство символично и многопланово, - дама мгновение помолчала и сказала: - А вообще мало, кто замечает этот нюанс. Но почему вас это взволновало?
- Понимаете... та, правая, - и Ксения указала жестом на центр картины, - это рука моей матери.
Появившееся недоумение на лице дамы сменилось легким испугом, а затем сочувствием:
- Вы давно не видели свою маму, и вам срочно необходимо с ней встретиться, - женщина нашла объяснение странному феномену.
- Моя мама умерла пять лет назад, - слово "умерла" сглотнулось и получилось невнятным.
- Сочувствую вам, - лицо экскурсовода стало служебно-прохладным, она вновь посмотрела на ажурные часики. - Итак, живописец Рембрандт прожил непростую жизнь, как блудный сын, он растранжирил свои богатства... - дама споткнулась в речи и с любопытством повернулась к Ксении: - Вы думаете, ваш случай - пример реинкарнации? Хотя реинкарнация - это перемещение души и к внешности отношения не имеет, ведь так? Или всякое бывает?
- Вообще-то я во все эти штуки не верю, - пробормотала Ксения.
- Ну, да... Кстати, Франкенштейном я назвала бы вашу память, - в голосе дамы послышалось осуждение.
Наверное, экскурсовод оскорбилась за Рембрандта.
Ксения вышла из музея. Огляделась, прощаясь. Прошла через площадь и вышла на Невский. Сегодня она уезжает из этого безумно прекрасного и грустного города. Ее командировка закончилась. Вещи уже лежали в камере хранения, билет был с собой в сумочке. Ксения села за столик уличного кафе и рассеянно взглянула в сторону, ожидая официантку.
Мимо неспешно шла пожилая женщина, она несла пакет, в котором явно лежали продукты. Почувствовав устремленный взгляд, она подняла глаза и неожиданно улыбнулась. И Ксения замерла, как стрекоза под иглой: это была улыбка ее матери, удивительно обаятельная и делающая свою хозяйку редкой красавицей. Губы изогнулись, и их уголки поднялись точь-в-точь, как помнила Ксения, до миллиметра.
Внутри возник и замер едкий холодок. Как под гипнозом, Ксения поднялась и, игнорируя подошедшую тоненькую официантку, пошла следом за женщиной.
Кожа у незнакомки была смуглее, чем у матери, волосы, выбивающиеся из-под платка, совсем седые, даже в темных бровях проблескивали серебристые волоски.
- Вам помочь? - спросила Ксения, приноравливаясь к тяжеловатому шагу.
- Нет-нет, милая, мне не тяжело, - проговорила женщина, ее голос был сухой, с шершавинкой.
"Милая" - любимое обращение ее матери. Ксения, словно на привязи, шла рядом, и женщина, остановившись и опустив пакет прямо на тротуар, пристально вгляделась в нее:
- Милая, тебя что-то интересует? - спросила она, в ее голосе не было раздражения и подозрительности.
- Простите, вы не Галина... Ивановна? - вопрос дался Ксении не сразу. - Вы очень похожи на одну мою знакомую.
- Вы обознались. Я Динара Ивановна, - по темному лицу тихо скользнула улыбка, и у Ксении перехватило горло.
- Я ведь так и думала. Знала. А спросила так, на всякий случай, - совершенно глупо попыталась Ксения объяснить свое любопытство и, запутавшись, замолчала.
Динара Ивановна спокойно, даже как-то деловито, оглядела стоящую перед ней смущенную женщину и, решив что-то для себя, поинтересовалась:
- Приезжая?
-Да...
- Сама откуда?
- Из Екатеринбурга...
- Никогда там не была, - покачала головой Динара Ивановна и спросила: - Жить негде? Сюда надолго?
- На три дня, - зачем-то соврала Ксения, - а может, дольше...
- Как звать-то? - и, выслушав, предложила: - Ну, пойдем, Ксюша, поживешь у меня, только спать тебе придется на полу.
Она поправила темной, словно начинающей трескаться, рукой выбившиеся волосы, и Ксения подумала, что глупо целовать чужие руки. Нельзя.
Что же это такое? Может, она сходит с ума? Или и впрямь виновата память, которая, как Франкенштейн, лепит настоящее из кусочков прошлого?
- Спасибо вам, - пробормотала Ксения. - Я помогу? - и нетерпеливо, словно боясь отказа, подхватила пакет.
Дом был обшарпанным. Тесный двор, высокие лестницы. Они поднялись на второй этаж. И словно в темную шкатулку открылась дверь, где, как большой черт, в коридор вышел грузный мужчина в черной футболке и темных брюках.
- Димочка, это Ксюша, она поживет пока у меня, - обратилась к нему Динара Ивановна и пояснила спутнице: - Это Дмитрий, мой сосед.
- Здравствуйте, - пробасил Дмитрий. - Паспорт ваш дайте, - и он протянул широкую ладонь.
- Что? - не поняла Ксения.
- Паспорт, говорю, давайте, я его отсканирую и верну. Комнату Динары Ивановны Света обещала мне, и обмана я не потерплю.
Ксения послушно полезла в сумочку, удивляясь заведенным порядкам.
Комната Динары Ивановны оказалась большой, но захламленной. Прикидывая, сколько времени уйдет, чтобы навести порядок, Ксения поинтересовалась:
- А кто такая Света?
- Дочка моя.
- И где она?
- В Испании. Они там дом купили.
- Уехала, - утвердительно произнесла Ксения.
- Ну, да... - грустно отозвалась старая женщина.
"Это знак свыше, - подумала Ксения. - Это станет искуплением".
Перед глазами возникло побледневшее лицо матери, в ушах прозвучал памятный шум захлопнувшейся двери. Пять лет назад Ксения уехала из дома. Уехала, уверенная в своем праве бросить родительский дом, пропустив мимо ушей жалобу матери на боль в сердце. В Москве девушке пришлось жить по съемным квартирам, когда звонила домой, ей никто не отвечал, и она себя убедила, что мать не берет трубку от обиды. И только через год узнала, что мама после ее отъезда прожила всего месяц, и похоронили ее соседи.
"Я продам квартиру в Екатеринбурге. И дачу. И куплю здесь, в Питере, хорошее жилье, и возьму к себе Динару Ивановну. Работу я найду. Как хорошо-то! - Ксения представила, что будет каждый день видеть улыбку матери и ухаживать за старой женщиной, и Бог ее простит. - Сейчас надо ехать на вокзал, чтобы сдать билет. Нет, сначала я в свою контору позвоню, скажу, что увольняюсь. Нет, потом. Почему потом? Рвать - так рвать".
У молодой женщины словно выросли крылья. Ночью, засыпая на расстеленном на полу одеяле, она удивлялась, как много успела сделать, даже окно отмыла.
В голове крутились чьи-то слова: "Умерла собака - возьми другую, и боль пройдет". Можно продолжить: не получилось со своим ребенком - усынови чужого, бросил своих родителей - помоги чужим старикам, и Бог простит. Как можно сравнивать?! - испугалась Ксения. - Как могут такие циничные мысли приходить в голову?! Бог простит! А родители простят? Если вправду есть тот свет? А если это и впрямь реинкарнация? Ксения ни разу не встречала людей с одинаковыми улыбками. Ей подумалось, что улыбка - это, как отпечаток пальца, у каждого своя.
Через неделю Ксения нашла подходящую работу и, закупив продуктов, пришла к Динаре Ивановне уже, как к себе домой, открыв дверь своим ключом.
Но из комнаты вышла крашеная блондинка. Тонкая кофта, со стилизованными под старину бляхами, обтягивала сытое, в затяжках от тесного белья, тело.
- Простите, вы кто? - спросила она, подозрительно оглядывая Ксению.
- А вы? - растерялась Ксения.
- Я? - с нотой высокомерия переспросила блондинка. - Я хозяйка этой комнаты, а кто ты?
- А... где Динара Ивановна?
- Динара Ивановна, между прочим, моя мама, ее повез мой муж оформлять ей загранпаспорт. Мы ее забираем в Испанию, а комнату продаем.
- Да-а... - ошеломленно протянула Ксения. - Вы Света?
- Света. А ты та самая Ксюша, которая решила здесь поселиться?
- Вы не так поняли...
- Все я поняла. Мне Дима позвонил, да и мама рассказала о бедной девочке, которой жить негде. Вот ведь какие люди хитрые пошли! Стариков одних вообще нельзя оставлять: сразу явятся мошенники и отхватят имущество!
- Не нужно мне ваше имущество! - жалко возмутилась Ксения. - Просто Динара Ивановна очень похожа на мою маму. А я виновата и хотела...
- Слушай, сказочница, мне фиолетово, что ты там хотела! - оборвала ее Света. - Через нас в рай хочешь? Иди к попу, для того церковь и придумали, чтобы прощение покупать, - и она жестко и с нажимом произнесла: - Вещи свои забирай, пока я милицию не вызвала, шалава!
Ксения вышла из дома под крупный жемчужный дождь, руки были заняты сумками, и не было возможности держать зонт. Она запрокинула голову, и на разгоряченное лицо прохладной лаской упали капли. Небо было темно-серым, как материнские глаза. Реинкарнация. Ксения вспомнила сравнение памяти с доктором Франкенштейном, и обреченно подумала, что этот Франкенштейн - совесть. Это она холодно играет с людьми, смешивая кусочки прошлого и настоящего и создавая образы, от которых нет покоя, чтобы точила изнутри ядовитая мысль о невозможности что-либо вернуть и исправить.
Надо было ехать на вокзал, а потом до еще не проданного родного дома, в котором некому было Ксению утешить и простить. Лишь бесстрастная совесть приготовила для нее ледяные объятия.