Мельник Анатолий Антонович. Бобыла

Бобыла умирал медленно, тяжело, тело все больше отказывалось служить этому некогда сильному здоровому человеку. Все началось с инсульта, случившегося года два назад. Но тогда все обошлось, вскоре он почувствовал себя вполне сносно, боли поутихли, возвратилась речь, восстановились движения в парализованной конечности. Весной прошлого года он, наконец, поднялся с постели. Жизнь опять становилась привлекательной, хотя в глубине души он чувствовал, что произошедшее с ним - начало большого конца. И тут, как бы в подтверждение предчувствия, повторное кровоизлияние вновь уложило его в постель.

На этот раз парализовало всю левую половину тела. Нога и рука одеревенели, стали словно чужие, настолько, что временами он не мог понять, чья это рука находится рядом с ним. Так и лежал он прикованный к постели уже третий месяц, не способный без помощи жены даже повернуться, испытывая мучительные унизительные неудобства от своей беспомощности. Он с трудом привыкал к своему новому состоянию, дни и ночи проводя в одиночестве, оставаясь один на один со своими безрадостными мыслями.

Бесконечная череда однообразных дней и бессонных ночей стали для него почти неразличимы. Больше всего его тяготило осознание одиночества, беспомощности и ненужности. В этом, ставшим немощным теле, с угасающим мозгом, тем ни менее еще сохранялось мироощущение, он мыслил, не утратив осознания собственного "Я". В который раз он вновь и вновь возвращался к своему прошлому. Ничего кроме этих воспоминаний в жизни у него уже не осталось. Каждый раз прошлое всплывало все более яркими образами, обрастало, казалось бы, забытыми, мельчайшими подробностями. Он начал критически переоценивать свои взгляды, поступки. Раньше, в повседневной круговерти, на это, просто, не оставалось времени, но сейчас, словно Судьба, решив, что ему еще рано УХОДИТЬ, почему-то вдруг предоставила такую возможность.

Бобыла подводил итог жизни, память возвращала его к, казалось бы, забытым, картинам детства. Родился он в конце прошлого века в глухой кубанской станице. Был он с детства отчаянным сорвиголовой, ловким, удалым, признанным коноводом станичной пацанвы.

Потом началась Первая мировая война и в конце пятнадцатого года он в составе казачьего полка попал на германский фронт. За те полтора года, что довелось ему повоевать, насмотрелся на кровавую изнанку войны. Когда с ранением попал в госпиталь, то многое из его головы от прежней романтики, веры в царя и отечество улетучилось, как дым. Мир теперь представлялся полным жестокости и несправедливости, потому после октябрьских событий семнадцатого года он искренне поверил в обещания построить новое общество.

Последующие события не оставили его в стороне, а горячность, обостренное чувство справедливости, втянули в самое пекло Гражданской войны. Воюя на стороне большевиков, он делал все от него зависящее, во имя мировой революции. Лиха ему тогда досталось с избытком: перенес тиф, голод, ранения, довелось усмирять бунтовавшие губернии. Пройдя гражданскую войну, вернулся в родную станицу, и, возглавив бедноту, установил в ней советскую власть, организовал партийную ячейку.

Не имея образования, многое происходящее вокруг, ему тогда было невозможно понять, и потому, просто, полагался на правоту Партии, свято веря ее вождям, делая все, что они приказывали, не очень задумываясь над тем, какими методами претворялись в жизнь их решения. Без тени сомнения в необходимости коллективизации, включился он в борьбу с кулаками-мироедами, а, создав колхоз, почти десять лет был его председателем.

В станице было немало тех, кто его ненавидел, но беднота, составлявшая большую часть станичников, была за него. Он никогда не позволял себе взять лично себе больше, чем полагалось остальным, касалось ли это куска хлеба или какой-то льготы. Не прятался за спинами других, когда дело доходило до крови, а потому был авторитетен. Ему верили, уважали, для многих он был образцом для подражания.

В то же время он видел и чувствовал, что вокруг происходит много такого, чего вроде бы не должно быть. Задумываясь над этим, он, тем ни менее, всегда находил оправдание происходящему. И даже голод 33-го года, после которого в станице из восьми тысяч жителей не досчитались четырех, он очень долго считал делом рук кучки вредителей, врагов Партии и народа.

В 37-м брали всех и вся, его эта участь миновала, не тронули, может быть потому, что к этому времени он был отодвинут в тень новыми выдвиженцами, которые были и на язык побойчее, и имели больше классов образования за плечами, а может быть еще и потому, что и на рожон они не лезли, были покладистее и к начальству относились почтительнее. Как бы то ни было, но после Большой чистки колхоз остался без головы, тогда о нем вспомнили, пришлось опять председательствовать, а перед самой войной оказался во главе района.

В сорок первом он был уже не молод, но, тем ни менее, ушел в армию. Опять пришлось воевать с германцем. Достался ему самый горький начальный период войны. В сорок пятом демобилизовали по возрасту и ранению. Вернувшись в станицу, взялся восстанавливать разоренный колхоз, помогая обеспечивать страну хлебом в самые трудные послевоенные годы. Потом пришел новый председатель, более молодой и образованный, а он стал его заместителем, потом бригадиром, а где-то, в самом конце пятидесятых, вышел на пенсию. Пенсию дали персональную, была она невелика, но на двоих с женой, с учетом приусадебного участка, хватало. Так он остался не у дел, бывший участник двух мировых и гражданской войн, первый председатель сельсовета, колхоза, первый партиец станицы, рядовой Партии, став в одночасье пожилым больным пенсионером.

Но удивительное дело, даже после этого, люди продолжали идти к нему. Шли, когда им было особенно плохо и тяжело, когда нуждались в совете и поддержке мудрого старого волевого человека, каким он им казался. И каждому он умел найти нужное слово, что хотели от него услышать. Так время и шло, правда, постепенно заходить к нему стали реже, настал момент, когда уже он сам стал нуждаться в поддержке окружающих.

Многое ему сейчас открылось на расстоянии прожитых лет совсем не с той стороны, как представлялось в период минувших лихолетий, появились запоздалые сомнения и сожаления. И странное дело, многих из тех, кого он раньше ненавидел, считал врагами, с кем боролся, и кого без всякого сожаления обрекал на лишения, и даже смерть, сейчас представлялись напрасными жертвами чрезмерной жестокости. Его все больше преследовало чувство раскаяния и вины, разочарования в том, чему верил всю жизнь, в окружающей действительности и главное, ощущение, что оказался обманутым. Сожалея о прожитом, ему хотелось несбыточного, вернуться в него, чтобы просить прощения и примирения с теми, кого уже давно не было в этом мире...

Его вечернюю полудрему, раздумья прервал стук в дверь. Стук повторился, а потом в комнату вошел Иван Копанев, станичник по кличке "Иван с трудоднями". Иван, в прошлом офицер, участник войны, дослужившись до майора, в 1956 году, когда началось сокращение армии, и стали демобилизовывать по возрасту, по болезни, по недостаточности образования, а имел он классов семь, демобилизовался. Наслушавшись по радио, начитавшись в газетах о трудовых успехах бывших офицеров, вернулся он в станицу. Выходя с заседания правления колхоза, где его принимали в колхоз, встретил станичников. На вопрос: "Ну что, приняли?" Удовлетворенно похлопал себя по заднему карману брюк, куда положил только что полученную книжку колхозника, шутливо ответил: "Теперь Иван будет с трудоднями". И случилось так, что острые на язык станичники, сделали эту фразу его кличкой. Иначе с тех пор Ивана и не звали, как "Иван с трудоднями". А пацаны, так те и вовсе не знали его фамилии.

Работал "Иван с трудоднями" бригадиром. Сейчас зашел к Бобыле после партийного собрания. Бобыла догадывался, что привело его к нему. Лежа в постели, с утра до вечера, слушал радиоточку. Вот и сегодня по колхозной радиосети уже успели оповестить о состоявшемся партийном собрании.

Обменявшись приветствиями, Бобыла спросил:

- Как дела?

По внешнему виду Ивана нетрудно было догадаться, что он расстроен и ему сейчас очень плохо. Еле сдерживаясь, начал он рассказывать о прошедшем только что собрании, где рассматривалось его персональное дело.

Дело в том, что на дворе была пора активной химизации и кукуризации сельского хозяйства, вдобавок к этому страна догоняла Америку по мясу, маслу, молоку на душу населения. А еще - активно переходила на квадратно-гнездовой способ выращивания картофеля. Бригаде Ивана и было доверено выполнение этого ответственного партийного задания. Но картошка, не взирая на все ухищрения и прилагаемые титанические усилия, ни как не хотела расти согласно партийным указаниям. Как ни старался, как ни бился Иван, картошка не хотела закапываться и расти по проволочной сетке, не гнездилась, как было предписано крайкомом. А за неисполнение постановлений ЦК КПСС спрашивали в те времена строго.

Когда же Кубань стала отчитываться за новый метод выращивания картофеля, выяснилось, что нет, не то что способа, но и самой картошки. Начали искать виноватых сверху вниз, и нашли "стрелочников". На собрании Иван был признан виновным в срыве выполнения постановления Партии и Правительства, и по предложению секретаря партийной организации коммунисты, опустив головы, подняли руки за исключение Ивана из Партии.

Сейчас он был расстроен, огорчен, на глазах блестели слезы, когда он рассказывал о перипетиях своего исключения. Бобыла, прикрыв глаза, не перебивая, молча слушал его длинный монолог-исповедь. Когда тот во время рассказа однажды даже всхлипнул, вспомнив, как у него забрали партбилет, полученный на передовой в 43-м, Бобыла приоткрыл глаза. С огромным усилием, опираясь на здоровую руку, не говоря ни слова, медленно потянулся он к тумбочке и взял, лежавший там партийный билет. Затем так же медленно, тяжело поднес к глазам поблекшую, затертую книжицу, долгие годы хранимую рядом с сердцем, раскрыл ее, некоторое время, щурясь, всматривался в свою фотографию многолетней давности. Потом закрыл билет и неожиданно вялым безразличным движением протянул его оторопевшему Ивану со словами:

- Иван, если ты так огорчен из-за билета, и без него жить не можешь, возьми мой. Мне он больше не нужен.

С этими словами Бобыла, тяжело вздохнув, устало откинулся на подушки, опять закрыл глаза и больше не проронил ни слова. Через несколько дней его не стало.

О чем он думал и вспоминал в последние длинные мучительные вечера ОТКРОВЕНИЯ? Об этом, к сожалению, не узнает никто и никогда. Наверное, вспоминал о том, что составляло всю его жизнь - так и не осуществившихся мечтах иллюзорного всеобщего равенства и счастья...

Фото: Рис.1-2 "Пионер с горном"

1961г. - 23.07.1996г.

Киев,

Анатолий Антонович МЕЛЬНИК

P.S. Если Вы прочитали рассказ, и он Вам понравился, оставьте отзыв, или хотя бы, нажмите кнопку оценки.

А еще, если не трудно, разместите ссылку у себя в блоге или отправьте ее друзьям.

* Полная или частичная перепечатка текста - с уведомления автора и размещением авторской строки:

Иллюстрации использованы из ресурсов Интернета.

E-mail: [email protected] http://zhurnal.lib.ru/m/poezija/

Мельник Анатолий Антонович : другие произведения.

Бобыла

БОБЫЛА

Оставить комментарий © Copyright Мельник Анатолий Антонович (a_melnik2005@mail.ru) Размещен: 23/07/2005, изменен: 26/09/2019. 12k. Статистика. Рассказ: Проза Иллюстрации/приложения: 2 шт. Скачать FB2		Оценка: *7.004** Ваша оценка:
Аннотация: Рядовым ветеранам КПСС посвящается