Небо с утра плотно увязло в тучах, угрюмо обложивших горизонт от края до края. Тучи к полудню так и не разошлись, и полуголые, воинственно раскрашенные "папуасы" заметно зябли в белых набедренных повязках из распущенной синтетической бечевы. Покрывшись гусиной кожей, они кружили по скошенному лугу, размахивая свежевыструганными сосновыми копьями. Из динамиков, пугая воробьев, вольно рассевшихся на кустах акации, неслись гортанные туземные песни. Крошечная окуловская деревня Языково-Рождественское, состоящая всего-навсего из двух заметно покосившихся изб и недостроенного дровяного сарая, в тот день как могла изображала папуасскую деревню Горенду, гостем которой много лет тому назад стал уроженец здешних мест Николай Николаевич Миклухо-Маклай.
Невысокий, болезненного вида молодой человек двадцати пяти лет от роду погожим сентябрьским днем 1871 года сошел с русского корвета "Витязь" на берег теплого кораллового моря, еще не зная, что берег этот вскоре назовут его именем. Решив прочно обосноваться на Новой Гвинее, он поселился в небольшой, состоящей из двух крошечных клетушек, хижине, построенной корабельными плотниками из досок, заготовленных на острове Таити. Когда корабль снялся с якоря и растаял в лазоревой дали, он направился в папуасскую деревню Горенду, где был встречен не то чтобы неласково, а даже враждебно. Те же самые папуасы, что еще вчера с готовностью принимали от него дары, теперь воинственно размахивали копьями, пуская стрелы над ухом Маклая... Понимая, что нет у него перед ними никакого оружия, кроме самообладания (револьвер Николай Николаевич сознательно оставил "дома"), он не спеша расстелил на песке циновку, расшнуровал ботинки, прилег - и через минуту уже спал безмятежным сном крепко уставшего человека, сразив папуасов своей невозмутимостью.
"Я припомнил все происшедшее и подумал, что все это могло бы кончиться очень серьезно, - писал он потом в своих дневниках. - И в то же время промелькнула мысль, что, может быть, все это только начало, а конец еще впереди. Но если суждено быть убитым, то все равно, будет ли это стоя, сидя, удобно лежа на циновке или же во сне. Далее подумал, что если пришлось бы умирать, то сознание, что при этом два, три или даже шесть диких также поплатились бы жизнью, было бы весьма небольшим удовольствием. Был снова доволен, что не взял с собой револьвер".
Потом тамо-рус Маклай (так назвали его туземцы) подружится с ними, заслужив у наивных папуасов репутацию необычайно доброго и могущественного человека, который мог явиться к ним только с Луны. А откуда еще мог взяться человек, который лечил их, вникал во все их дела, учил выращивать тыкву и бобы (тыкву в этих местах до сих пор называют по-русски), щедро одаривал всех, кто к нему приходил? Так он стал их защитником и покровителем.
Но все это будет потом. А пока измотанный долгим морским путешествием и приступами гнилой лихорадки Маклай мирно почивает под пальмами. Успокоившиеся папуасы кружком сидят вокруг спящего, жуют листья батата, и терпеливо ждут, когда он проснется.
Именно этот, ставший классическим эпизод из биографии великого путешественника изобразили для участников и зрителей очередных Маклаевских чтений самодеятельные артисты из Окуловки. "Костюмы", состоящие из ожерелий и набедренных повязок, а также копья, луки и стрелы они делали сами, сами придумывали "рисунок" папуасского танца, который исполняли под грохот исполинских барабанов - барумов, записанный кем-то на пленку, сами разыгрывали собственноручно сочиненную пантомиму, в которой более других усердствовали по-папуасски выряженные дети, воспринимавшие происходящее на лугу действие, как интересную и захватывающую игру.
Наверное и сам Маклай, будучи в их возрасте, резвился бы на этом, мятликом и повиликой заросшем поле, но ему так и не довелось побегать здесь по траве, хоронясь в зеленой тени примыкавшей к дому акации, не довелось поудить в запруде у мельницы окуней, слушая, как шумит и плещется, ворочая мельничное колесо, летящая по жёлобу вода, не довелось запомнить скрип половиц большого одноэтажного дома помещика Естифеева с четырехскатной крышей и окнами, выходящими в парк... Именно в этом, стоящем на взгорке доме отец будущего путешественника инженер-капитан Николай Ильич Миклуха снимал комнаты для молодой семьи, когда руководил строительством Петербургско-Московской железной дороги на одной из дистанций 6-го участка неподалеку от Угловки. Именно здесь родился у них с Екатериной Семеновной (в девичестве Беккер) первенец Сергей, а годом позже - Николай. Крестили ребят в Шегринской, Боровичского уезда, церкви. Таинство крещения совершал священник отец Иоанн Смирнов, а воспреемниками от купели, то есть крестными, стали боровичский помещик генерал-майор Николай Семенович Ридигер, отличившийся в 1812 году битве при Бородине, и сестра Екатерины Семеновны Юлия Беккер. Церковь эта сейчас являет собой зрелище печальное. Она разграблена и разбита. На разоренном и затоптанном церковном кладбище до недавнего времени еще можно было отыскать чудом сохранившуюся гранитную плиту с могилы вдовы генерал-майора Александры Петровны Ридигер, урожденной Естифеевой.
Вскоре после рождения второго сына инженер-капитан получает новое назначение и вместе с семьей отбывает сперва в Петербург, а потом в Тверь, еще не зная, что возвратиться в эти тихие благословенные места ни ему, ни его жене, ни сыновьям уже не суждено.
Но Николай Николаевич Миклухо-Маклай никогда не забывал, что родился на Новгородчине, что скромное Рождественское, стоящее на берегу речки Языковки, и стало для него тем берегом, откуда он пустился в свое долгое и трудное странствие по белу свету.
А дом тем временем жил своей жизнью. На место старых хозяев и жильцов приходили новые. В 1886 году имение Языково-Рождественское приобрел основатель Русского музыкального общества Дмитрий Васильевич Стасов. Управляющим он пригласил, как писал окуловский краевед Леонард Эдуардович Бриккер, "трудолюбивого и добропорядочного латыша Смайжиса". Дохода имение почти не приносило, и время от времени хозяину приходилось закладывать его в банке и вновь выкупать. Осенью и зимой здесь было тихо и безлюдно, зато летом, когда в барский дом съезжалось все многочисленное стасовское семейство, здесь становилось весело и шумно. По вечерам, когда в низине за рекой заводили свои скрипучие песни дергачи, в доме зажигались и долго не гасли огни, из раскрытых окон доносилась музыка, слышались громкие голоса. Хозяева и гости спорили, говорили о народе, о просвещении, о строительстве школ и больниц...
Много позже, когда в бывшем барском имении, реквизированном у последней его хозяйки Елены Филипповны Головкиной, владевшей известковыми заводами в Угловке, открылись школа и медпункт, о Стасовых вспомнили и даже, говорят, писали им, приглашали в гости, но они так сюда и не приехали.
Тень великого человека, даже если это мимолетная тень, однажды коснувшись места, где он родился, вырос или отбывал ссылку, уже никогда не покинет того клочка земли, где его помнили, знали, любили. Одно имя его придает рощам, садам, лиственницам и акациям какой-то неведомый, потаенный смысл, чем-то отличающий их от других лиственниц и акаций, которые растут чуть дальше, чуть в стороне... Не все, к сожалению, это понимают. Иначе, уже в недавние времена, не свели бы под корень тенистый парк в низине у реки, где летом 1848 года гуляла с грудным младенцем на руках мать будущего тамо-руса, много лет спустя пытавшегося спасти далекий новогвинейский берег от цивилизованных варваров путём устройства там русской колонии и посылавшего об этом письма и докладные записки и царю, и великому князю Алексею Александровичу.
"Ваше Императорское Высочество, - писал Николай Николаевич 12 августа 1886 года, - имея высочайшее соизволение на поднятие русского флага на незанятых другими державами островах Тихого океана и получив более 1200 заявлений от лиц, желающих переселиться на эти острова, я надеюсь, что Морское министерство со своей стороны не откажет в содействии к осуществлению предположенного мною плана: так как занятые Россиею острова и основанная на них русская колония будут служить также удобною военною станцией для русских военных судов и выгодным местом снабжения их топливом, материалами и припасами.
Предположенный мною план занятия островов в Тихом океане и образования на них Русской колонии необходимо осуществить немедленно, так как при существующем в последнее время стремлении Европейских держав, особенно Германии и Англии, к захвату различных островов Тихого океана, на долю России в скором времени не останется ни одного более или менее удобного пункта"
К письмам этим относились по-разному. Одни - серьезно, другие - не очень. Забегая вперед, скажем, что идеи Миклухо-Маклая о создании Папуасского союза и осуществлении русского протектората над Берегом Маклая так и не были воплощены в жизнь. России нет на тех далеких берегах. Но там помнят и знают ее. Не ведающие грамоты папуасы до сих пор рассказывают легенды и предания о сказочной лунной стране, откуда пришел к ним необыкновенный человек - добрый и могущественный тамо-рус Маклай. И многие слова при этом, слегка коверкая, произносят по-русски.