Аннотация: Великим героям Второй мировой посвящается...
От автора
Дорогой мой читатель!
Отдаю на Ваш суд первую книгу моего повествования.
В ней судьбы людей. Многих из них уже нет с нами. Они ушли в мир иной, оставив в наших душах и сердцах неизгладимый след; я посчитала своим долгом увековечить их память.
Так сложилось, что львиная доля событий изложенных в книге прошли на моих глазах, остальные запечатлены из рассказов очевидцев.
Безусловно, это авторская книга. Поэтому взгляд, видение, точка зрения самого автора присутствуют.
Понятно, что в печатном издании невозможно уместить абсолютно всё. Я постаралась сконцентрировать внимание на самых значимых вехах в судьбе главного героя и его близких.
Из этических соображений изменены имена и фамилии персонажей повествования.
Также, сам автор обозначен под псевдонимом.
Друзья мои!
От всей души желаю каждому из вас, преданных любящих сердец в избытке, ибо выше любви, - ничего нет.
С надеждой, искренне всегда ваша:
Эсфирь Лантре.
Книга первая
Долги наши
Предисловие.
В состоянии полного опустошения я начинаю своё повествование. По-видимому, пришло время поделиться, выплеснуть то, что наболело. Я и сейчас не уверена, что смогу, что получится. Что-то в глубине души подталкивает меня к этому, просит, даже умоляет, а я всё откладываю в дальний, глубокий ящик и закрываю на ключ.
Всю свою сознательную жизнь я всецело и полностью жила, что называется, для других, получив по наследству это свойство души от отца. Надо сказать,- никогда не жалела об этом, т.к. именно это помогало мне оставаться в согласии с самой собой, а следовательно, выполнять своё предназначение.
История, которую я поведаю вам, началась очень давно в далёкой, сказочной стране. То была страна моего детства, моей юности, становления моей личности, стало быть, и гражданской позиции. А вот апогея своего эта история достигла, как в жизни случается, уже совсем в другой стране.
События, которые побудили меня взяться за перо, произошли вдали от моей Родины. А кульминации достигли в очень маленьком городе. Находится он высоко в горах, и утопает в сосновом лесу. Туристы, прибывающие сюда на отдых, сравнивают его с самыми неповторимыми местами Швейцарии. Поначалу общаться с природой здесь было удивительно легко, а в сердце и в душе царил покой. Именно это обезоруживало, долгое время держало в тисках обмана, и не давало оглянуться, а значит, увидеть истинную картину вещей. Просто очень хотелось верить, что в таком месте всегда торжествует справедливость..., как оказалось, справедливость - понятие иллюзорное, поэтому и не восторжествовала. Не уберёг Господь, а в результате случилось то, чего по законам совести и чести не должно было случиться. Но, если бы всё же добро победило, как в сказке, тогда бы воцарился рай на земле и, естественно, не было бы этого откровения. Как вы понимаете, страна ни в чём не виновна, только люди. Но эти факты будут изложены во второй книге.
А сейчас, нам с вами предстоит проделать экскурс в далёкое прошлое, длинный путь к своим истокам. С каждым днём моя память будоражит всё больше и больше. Мне необходимо в полной мере воздать по заслугам тем, кому я обязана своим появлением, кто вложил в меня всю душу и сердце. Кто своим примером убеждал, - в любой ситуации оставаться самой собой, не размениваться по мелочам, следовать лишь тому пути, для осуществления которого меня привели сюда. В противном случае, моя совесть не даст мне покоя. Да, по всей вероятности пришло время исполнить долг и отдать дань тем, кого нет с нами, но кого мы помним и любим, и пока мы помним, они живы. Ведь без прошлого нет ни настоящего и, тем более, будущего.
Война осталась позади.
Приближалась середина 1947 года. Лето в разгаре. Тёплое море, солнце, пьянящий душу дивный аромат цветущих акаций, ласковый ветерок.
Одесса. Потрясающий город. Город - музей. Город - памятник. Город - красавец, где каждая улица, переулок, камешек на мостовой, являют собой страницу истории. Сколько на его долю выпало лихолетья. И вот, 10-го апреля 1944-го, в ожесточённых боях, Советские войска освободили Одессу от фашистских оккупантов. Партизанам удалось спасти золотого красавца - театр Оперы и Балета - бессмертное творение архитектора И. Фраполи. А ведь до этой страшной войны в мире было два таких театра: в Одессе и в Вене. В столице Австрии театр спасти не удалось.
После разрухи, голода, не восполненных потерь, жизнь возвращалась в Одессу, война оставалась позади. Для тех, кто выжил, начиналась новая жизнь. Мирное население восстанавливало разрушенный войной быт, что же касается военных, то они продолжали защищать и охранять интересы родного отечества в самых разных отдалённых уголках. У каждого из них была своя судьба, но было нечто очень важное, что являлось единым для всех: война позади, победа, Великая победа с ними и навсегда!
И этот красноречивый факт возвращал силы и вселял надежду.
Истоки.
По окончании войны Давид Зиль был откомандирован в одну из частей Одесского военного округа. Это назначение очень обрадовало офицера. После долгих скитаний, военных дорог, он возвращался домой, к родным и близким. К тому времени, из эвакуации в Одессу вернулись, к счастью оставшиеся в живых: его мать, родная сестра, её муж, комиссованный в 1943 году из рядов Советской Армии по болезни, и их четверо малолетних детей. Он понимал, нужно поднимать детей сестры, налаживать жизнь, просто больше некому было это делать. Давид помогал всей душой, с радостью, никогда не тяготился этим. Он прирождён был отдавать, причём, без остатка. Теперь он всецело мог посвятить себя родным и близким. Справедливости ради, добавлю, - он не забывал их, никогда. По закону ему была положена отдельная жилплощадь, но пока у него не было своей семьи, он решил остаться с мамой и с семьёй сестры.
Родился Давид Зиль 24 декабря 1914 года, в небольшом провинциальном городе Балта, что находится на Украине. В семье было трое детей: он, сестра и младший брат, который в последствии погиб от несчастного случая (нечаянно перевернул на себя кипящий самовар и скончался от множественных ожогов). Семья жила на трудовые доходы отца, соблюдая все религиозные традиции, завещанные им их предками. А стало быть, дети учились в еврейской школе, изучали ветхий завет (на языке подлинника), также изучали идиш и целый ряд других предметов. В четырнадцатилетнем возрасте Давид уезжает из Балты. Он едет в Одессу и поступает в медицинский техникум, одновременно на два отделения: фельдшерское и фармакологическое, которые успешно заканчивает и уходит служить. С этих пор он не расстаётся с армией. Он, всей душой желая защищать Родину, искренне веря в правильность своих помыслов и поступков, вступает в партию. Это был человек совести и чести. Какие-либо моменты, связанные с получением выгоды для себя, были ему чужды. Такие он унаследовал гены, такое получил воспитание. Чем бы он ни занимался, всегда был последовательным, постоянным и глубоко порядочным. Сердце его было переполнено любовью к людям. Но люди, как правило, воспользовавшись этим, крайне редко платили ему тем же. Безусловно, он переживал, но про себя, как подобает настоящему мужчине, и на удивление, как бы трудно не было, продолжал нести радость людям.
1949 год. Одесса. Перрон. Высокий, статный офицер, предъявив проводнице билет, быстро поднялся в вагон. Он получил назначение и направлялся к новому месту службы; место дислокации войск находилось в Польше. Он был профессиональным фельдшером и фармацевтом, с молодых ногтей находился в рядах Советской Армии не по принуждению, а по призванию, ибо ничего более важного для него не было, чем защищать Родину. За спиной у него остались: Хол-хин-гол, Советско-Финская и Великая Отечественная войны. Путь его был тернист и не был увенчан привилегиями и лаврами. Тяжелейшая контузия, не менее тяжёлые ранения, от которых пострадало его здоровье, но он не демобилизовался, оставшись в действующих войсках начальником санчасти; более того, (не по должности, а по велению души) был впереди подчиненных, вынося с поля боя раненых. Войну закончил в Берлине, у подножья Рейхстага, где и произвёл свой последний выстрел, в честь Великой победы.
Этот человек обладал огромной волей, оптимизмом, любовью к своей Родине, неиссякаемой верой в лучшее будущее. Он жил, отдавая, не задумываясь, что получит взамен, по законам совести и чести, и тем был счастлив. Таково было его жизненное кредо. С подчинёнными был тактичен и выдержан, всегда первым подставлял плечо и протягивал руку помощи, даже если не просили об этом. Просто это качество было врождённым, было у него в крови. Он бы мог комиссоваться по состоянию здоровья, сразу по окончанию войны уйти в запас, но он поступил иначе.
Это был удивительный человек, с чёткой гражданской позицией, редкими душевными качествами, не признающий половинчатости в поступках.
С собой у него был лишь небольшой чемоданчик. К тому времени он не был обременён семейными узами. После развода прошли годы, но ему так и не довелось испытать настоящей любви. Первый брак он считал несостоявшимся, ибо женился по настоятельной просьбе мамы на дочери её подруги, к которой не испытывал даже лёгкого намёка на привязанность. Но он любил свою мать. Она сумела его убедить. Её слово для него было законом. Он выполнил её просьбу, хотя так и не сумел заставить себя быть вместе с нелюбимым человеком. Что делать, и родители иногда ошибаются. Его первая жена не захотела понять этого, и причиняла ему лично и, в том числе, его карьере, большие неприятности. Но ей это не помогло,- своего решения он не изменил. В своём решении он был самостоятельным и категоричным.
Поезд тронулся. Майор Давид Зиль беседовал с попутчиками и находился в прекрасном расположении духа. Всё-таки его отметили, он получил прекрасное назначение, которое было равносильно повышению. Ближе к ночи его попутчики по купе - капитан в запасе, его жена и двое маленьких детей-погодков - улеглись спать. Он тоже прилёг, но не мог оторвать глаз от новорожденного, которого жена капитана только что кормила грудью. В воздухе купе невидимой лёгкой дымкой завис и сохранялся запах грудного молока, а от младенца исходило такое тепло, что Давиду невольно захотелось взять его на руки, прижать к себе и прикоснуться губами к этому тёплому комочку. В груди защемило от этих мыслей и, как-то вдруг, в памяти вереницей промелькнули воспоминания. Незримая рука прокрутила плёнку с событиями последних двух лет. Он не в силах был прервать, остановить этот несущийся поток, неведомая ему сила тянула и влекла туда.
Первая встреча.
1947 год. Одесса. Булочная на углу ул. Советской Армии и ул. Чичерина. Он жил неподалёку и, как правило, покупал там хлеб. На сей раз, он очень торопился. Только что подъехала машина с хлебозавода, и продавщица принимала по накладной товар. Тем временем, в самом магазине скопился народ. Откуда ни возьмись набежало очень много людей. Они, как сельди в бочке, заполонили пространство магазина. Давид нервничал: были неотложные дела, да и он не привык опаздывать. И вдруг, сквозь гомон людских голосов он услышал смех. Тот, кто смеялся, обладал необыкновенно красивым голосом. Этот голос обволакивал и ласкал слух. А смех был настолько звонким, как колокольчик, что не мог не обратить на себя внимание. Он оглядел всех, кто находился в магазине, но так и не понял, кто, кто смеялся, ибо толпа, волнами движущаяся по магазину, мешала сосредоточиться. Тогда он устремился взглядом в сторону, летящих ему навстречу звуков. И увидел. Смеялась молоденькая девушка, которая стояла в конце очереди и, довольно оживлённо, разговаривала с соседкой. Её красота могла ввести в стопор и одновременно свести с ума любого. Она, как будто бы только что сошла с полотна великого живописца. Овальной формы зелёные глаза, не глубоко посаженные, обрамлял веер длинных, жгуче-чёрных ресниц. Взгляд был открытым и пристальным, как бы изучающим собеседника. Длинноватый нос придавал её лицу холодность, (что указывало на определённые черты характера) но её это не портило, просто делало лицо более строгим, скульптурным. Само лицо было удлинённой формы, но стоило ей улыбнуться, как в мгновение ока оно округлялось, и всё озарялось удивительной улыбкой, а чувственный ротик взывал к себе. Головку обрамляла пышная шаль вьющихся волос цвета вороньего крыла. К тому же она была рослой, хорошо сложена, не обижена чувством меры и хорошего вкуса; это легко можно было понять, лишь взглянув на то, как она была одета, да и в косметике тоже излишеств не было. Создателем и родителями она явно не была обижена и, по всей вероятности, была баловнем судьбы.
С этой минуты для него не существовало более никого и ничего. Он понял. Это была любовь с первого взгляда и на всю жизнь. Оторвать глаз от неё было просто невозможно. Он чувствовал, что что-то неординарное происходит с ним, но сделать с собой ничего не мог. Такого с ним никогда не случалось. Он испытывал жуткий дискомфорт, всё тело сковало, сделать что-либо в данный момент, было не в его власти. Но...
Надо сказать, уверенность в себе его не покидала никогда, и на это были все основания. Ему шёл тридцать третий год. Он был по-прежнему импозантен: огромные голубые глаза, белая мраморная кожа, строгие черты лица, цвета каштана волосы волнами покрывали голову. Он был высок, статен. А как ему шла военная форма, она сидела на нём, как влитая. Но он не придавал своей внешности ни малейшего значения. Он знал, что нравится представительницам слабого пола, даже изредка позволял себе флиртовать с ними, но всё это было мимоходом, сердце его молчало. По складу своего характера он легко и непринуждённо общался с людьми, был душой любой компании.
Но на сей раз, произошло нечто из ряда вон выходящее. Находясь под впечатлением пережитого, по дороге домой он твёрдо решил:
- Она будет моей женой! И точка.
Это была их первая встреча, и именно она определила его дальнейшую судьбу. Однако, будучи прекрасным стратегом, он понимал: "поспешность нужна при ловле блох", а в таких делах нужно действовать очень осторожно, тем более случай-то выходил за рамки обыденного. И он, потихонечку, начал узнавать о ней. Оказалось, что девушку зовут Эльвирой (а в тесном кругу Элей), ей 19 лет, она студентка медицинского техникума, протезного отделения кафедры стоматологии. Живёт она в том же районе, что и он, только на улице Кирова, которая выходит на ул. Советской Армии. А он - на ул. Чичерина, которая, в свою очередь, тоже выходит на ту же улицу, только с противоположной стороны квартала. Живёт она с мамой - Верой (в девичестве Лосницкой, по мужу - Лерман) и тётей Катей (родной сестрой её мамы, по мужу - Бершадской). Её отец погиб в плену, в лагере для военнопленных. А младший брат, в возрасте не полных 17 лет добровольцем ушёл на фронт и погиб на поле сражения. И если бы тётя Катя (которую по партийной линии уполномочили снабжать и фронт, и тыл хлебом), не спасла их, то вряд ли бы они остались живы. От эвакуированных тётя Катя совершенно случайно узнала, что её сестра Вера вместе с детьми последним пароходом выехали из Одессы. По прибытию в Махачкалу их поезд разбомбили, и они там застряли. Когда их видели в последний раз, у Веры были отморожены ноги и, несмотря на то, что она выглядела дистрофиком, у неё был огромный живот. Она тихо умирала от голода. Дети, завшивленные, исхудавшие, голодные, холодные, мыкались с ней, где придётся. Одно слово - война. Тётя Катя немедленно выехала и забрала их к себе, к тому времени она уже была откомандирована в Среднюю Азию. Там, в тылу, она работала и днём, и ночью, ибо этого требовали чрезвычайные обстоятельства. Но всё - таки это был тыл, и в этом было спасение.
От соседей, знакомых, соучеников Эли, он постепенно узнавал об этой семье. Ему интересно было всё, ибо в глубине души, он относился к ним, как к родным. Но он не был уверен, что они примут его, ведь между ним и Элей была большая разница в возрасте, целых 13,5 лет. И этот аргумент был против него. Но отказаться от мысли, которая дразнила и всё же вселяла, хоть крошечную, надежду, - он не мог, это было выше его сил.
Как- то случайно, увидев её издалека на ул. Советской Армии, он принял решение, во что бы ни стало заговорить с ней. Это желание было настолько велико, что он даже не успел решить, что именно ей скажет. А когда приблизился, было поздно что-либо придумывать, и он спонтанно задал ей первый, пришедший в голову вопрос (при этом у него был жутко растерянный вид):
- Здравствуйте, как Ваша мама?
Эля, увидев незнакомого мужчину, тем более в военной форме, испуганно спросила:
- Почему Вы спрашиваете о моей маме, я Вас не знаю, кто Вы такой? - и, не дождавшись ответа, быстро ушла. Уже спустя время, он узнал, что она побаивалась военных. Они вселяли в неё ужас.
Но он не отступал, выдержки у него было предостаточно.
Как-то пригожим летним днём он, со знакомым Борисом (соучеником Эли по техникуму), ехал в трамвае в сторону Лонжерона. На одной из остановок он увидел, как она и ещё какая-то девушка входят в этот же трамвай. Как потом оказалось, девушку звали Мария (а в тесном кругу, просто Муся) и она была двоюродной сестрой Эли, дочерью Абрама - родного брата Веры, Элиной мамы.
К месту будет сказано, у Берты и Захария Лосницких (бабушки и дедушки Эли, по материнской линии) было тринадцать детей и, именно, он - Абрам Лосницкий (отец Муси) был единственным сыном и братом который, пройдя всю войну, остался жив и, выйдя из госпиталя, вернулся домой. А из всей многодетной семьи после войны осталось всего трое: Абрам, Екатерина и Вера. Их мать Берта, физически была очень слаба. Ещё в молодости врачи предостерегали её, что ей нельзя столько рожать, объясняя, что это может отразиться на здоровье и усугубит её состояние, но жизнь диктует своё. Когда в 1914 году её мужа призвали на войну, (где он погиб) у них уже было тринадцать детей. Здоровье матери было сильно подорвано, поэтому любое потрясение могло сыграть коварную роль. Так и случилось. В 1937 году, чёрный "Воронок" подъехал к их подъезду, люди в кожанках поднялись по лестнице и по ошибке позвонили в квартиру, где проживала семья Кати вместе с матерью. Они жили на втором этаже, а семья Абрама, этажом выше. Мать сразу всё поняла. Вскоре Абрама забрали, а мать слегла в тяжелейшей депрессии, полностью отказалась принимать пищу и вскоре умерла. Через год и семь месяцев Абрама выпустили, дав понять, что они нашли настоящего шпиона, но матери в живых уже не было.
Из печального опыта мы знаем, что всегда существует "некто", кто позволяет себе ломать чью-то судьбу, не задумываясь над тем, что спустя некоторое время, откуда ни возьмись, появится другой "некто", кто искалечит его.
Двери закрылись. Трамвай тронулся и продолжал следовать по своему маршруту.
В этот момент Борис поздоровался с Эльвирой:
- Элька, привет!
Давид, сидя сзади, ущипнув Бориса, успел шепнуть:
- Познакомь!!!
После чего, Борис, с трудом сдерживая улыбку, произнёс:
- Элюня, познакомься, пожалуйста, - мой лучший друг - Давид.
Давид мгновенно подскочил со своего сидения, уступая Эле своё место, при этом, вытянулся в струнку, как на параде перед генералом и представился:
- Дима.
Почему вдруг Дима? Как он перепутал своё имя, он объяснить не мог, что-то помутилось в голове, может быть, от счастья быть ей представленным. Забегая вперёд, добавлю, что именно так она называла его впоследствии. Он забыл, что в этот день был одет в гражданскую одежду, да и выглядел, и чувствовал себя, не лучшим образом, - на губе у него вышел герпес, накануне он загрипповал. В её глазах он выглядел гораздо старше своих лет, что отталкивало, но не в коем случае, не притягивало. Он сразу понял это по её взгляду. Но и это обстоятельство не смутило его, более того, с этой минуты он стал её тенью.
Как-то он поехал за нею на пляж. В плавках, да ещё в чёрных (солнцезащитных) очках его трудно было узнать. Он не сводил с неё глаз, пристально наблюдая, за каждым её шагом, чем вызвал подозрение у Элиной спутницы.
- Эля, что это за мужчина всё время смотрит на тебя? - настороженно спросила девушка.
Эля удивлённо посмотрела на незнакомца и, недоумевая, ответила:
- Понятия не имею.
Он старался быть незамеченным, но ему это не всегда удавалось. Первым, кто заметил его постоянное присутствие, была Муся. Она и дала Давиду кличку - "Тень". При каждом удобном случае она, смеясь, говорила:
- Вот тебе, пожалуйста, не успели выйти из дома, как из под земли выросла твоя Тень.
Шло время, но он неустанно повсюду следовал за ней, буквально до самого отъезда в Польшу. Он получил новое назначение, долг для него был превыше всего. На данном этапе времени для серьёзных поступков просто не было и он, будучи человеком долга, отложил разрешение этого горящего вопроса до окончательного возвращения домой, или до того счастливого случая, когда засияет на горизонте желанный отпуск. Всё это он пытался внушить себе и понять умом, для того, чтобы обрести нужное равновесие, но сердце ныло.
Как обухом по голове.
Но, вернёмся к месту действия, где непосредственно, в данный момент, находился наш герой.
Оказавшись в плену воспоминаний, он не сомкнул глаз ни на минуту. Поднявшись очень тихо, дабы не разбудить попутчиков, он вышел из купе.
В этом вагоне оказалось немало военных. Дорога прошла незаметно. И вот поезд прибыл на границу с Польшей, где предстояло пройти, казалось бы, формальную процедуру - паспортный контроль. Он был спокоен. Все его документы были в полном порядке, ибо прошли долгую и тщательную проверку на месте, прежде чем его утвердили. Процедура заняла немало времени, проверяли весь поезд. Всё вроде бы шло гладко. Наконец очередь дошла и до него. И здесь произошло невероятное, - то чего он никак ожидать не мог. Пограничнику не понравилась "пятая графа" в паспорте Давида, т.е. национальность. Он негодовал, как могли выпустить за границу, пусть даже военного, во всех отношениях проверенного человека, но с такой "графой". Горе-чиновник не учёл всех заслуг человека, стоявшего перед ним. Тот факт, что Давид прошёл несколько войн, рисковал жизнью, защищая Родину, (был отмечен особыми боевыми наградами) потерял здоровье. Его нижние конечности были полностью изрешечены пулями, врачам немало пришлось потрудиться, чтобы сохранить Давиду ноги, а контузия?... И всё же он был готов и в дальнейшем служить отечеству - выполнять свой долг. Этот чиновник-недочеловек, ничего не захотел понять. Давида, буквально, силой вынудили пересесть в другой поезд, следующий в обратном направлении. Вот так, он заплатил за свою безграничную преданность, верность делу, которому служил верой и правдой; дорогой ценой заплатил за свою беззаветную любовь к отечеству.
Советский Союз - великая страна, в которой провозглашали равенство для всех народов, проживающих на её территории. Но горстка убогих, Богом обиженных чиновников без причин издевалась над ни в чём не повинными людьми, тем самым попросту продолжая дело Гитлера, т.е. геноцид, создавая все условия для разжигания межнациональной розни. Им недостаточно было шести миллионов сожжённых, истерзанных, замученных, удушенных в концлагерях и на полях сражений. А в извещении всего два слова - "без вести пропавшие". Такие документы присылали на всех, включая юнцов-добровольцев, принимавших участие в боевых сражениях, и похороненных в братских могилах.
Родные братья Веры, совсем не рядовые, а заслуженные, в чинах, пройдя практически всю войну, погибли, приближая победу. Среди них был Михаил Лосницкий - лётчик-истребитель и изобретатель, который ещё задолго до войны был удостоен высоких правительственных наград, безусловно, заслужено. А в период Великой отечественной войны его подбили над лесом, после выполнения сложнейшего, стратегически важного задания, от которого зависел исход всей операции. Он погиб, но выполнил долг, и тем самым спас тысячи других жизней. А в извещении те же слова. У его жены (молодой женщины), после получения извещения случился порез лица. И потом в течение всей жизни врачам так и не удалось восстановить ей утраченные функции. Этот список можно продолжать очень долго. Такое было время, такое было у людей воспитание - до последней капли крови, до последнего вздоха защищали всё то, что было дорого и близко. И именно этим проложили себе путь в бессмертие... Светлая им память!
Возвращение.
Итак, оскорблённый и униженный, он возвращался домой, не ведая, что ждёт его впереди. Он пытался найти хоть какое-нибудь объяснение тому, что произошло. Он обязан был найти хоть крошечное оправдание властям (в случае если это исходило от них) или произволу данных чиновников, но мысли путались, эмоции брали верх. Не хотелось верить в худшее. После такой войны, будучи в рядах победителей, ему трудно было понять и смириться с происшедшим. Подобного рода чиновники на всех уровнях исказили и в последствии уничтожили все нравственные нормы, которые в своё время были заложены в основание великой державы, коей являлся Советский Союз.
Совершенно разбитый и надломленный он вернулся домой, в свою часть при Одесском военном округе. Не теряя времени на выяснения, приступил к привычной для него работе в санчасти. Давид всеми силами души пытался оправиться от недавно пережитого потрясения. Нужно было обрести душевное равновесие. Он знал - время лучший врач.
Как-то, прогуливаясь с другом Мишей, вдалеке он заметил знакомый силуэт.
- Смотри, смотри... - волнуясь, скороговоркой выпалил Давид, дёргая друга за рукав.
Тот от неожиданности остановился, вытаращил глаза, толком не понимая, куда смотреть и спросил Давида:
- Куда?
- Да вон туда, что ты не видишь? На ту девушку.
- Ну? - удивлённо настаивал Миша.
- Так вот, она будет моей женой, понял? - торжественно и не менее уверенно заявил Давид, чем привёл друга в замешательство.
- Додик, опомнись, не смеши людей - отшучивался Михаил, не понимая, что происходит. - Ты сошёл с ума, неужели не видишь, она совсем ещё девочка! - переходя на голос, закричал Миша, с трудом сдерживая всё нарастающие эмоции.
Но все доводы были бесполезны. Давид не привык отступать, даже в самых критических ситуациях. Его взгляд отдалялся вместе с силуэтом, который таял в поле зрения, пока не исчез вовсе. На сей раз, он не стал догонять её. Во-первых, он был не один, а во-вторых - был не в форме. Ему нужно было время.
Атака на главном направлении.
Прошло время.
В этот день Давид был перегружен работой сверх обычного, да так, что даже не успел пообедать. И вот, оказавшись по срочным делам в центре города, он решил зайти в гастроном, что на углу улиц Дерибасовской и Советской Армии, купить что-нибудь перекусить. Войдя в гастроном, увидев дикие очереди практически во всех отделах, он быстрым шагом направился в штучный отдел, где купил себе булочку. После чего, он посмотрел на часы и понял, что катастрофически опаздывает. Он откусил довольно большой кусок булки, ибо был ужасно голодным и побежал к троллейбусу, который уже отправлялся у него на глазах. Давид буквально в последний момент вскочил в промежуток закрывающихся дверей, в мгновение ока протиснулся на подножке, после чего двери за ним с грохотом захлопнулись. И он услышал скрипучий голос водителя:
- Молодой человек, нарушаете, а ещё в форме, нехорошо!
Давид почувствовал себя сконфуженным. И тут же, не дожидаясь продолжения, попытался реабилитироваться.
- Извиняюсь, обещаю больше это не повториться.
Голос его был жалобным и невнятным, во рту оставался не дожёванный кусок булки, да и на лице появилась гримаса полного раскаяния. Увидев это, водитель, успокоившись, продолжил:
- Хорошо, хорошо. Поднимайтесь в салон и побыстрее.
Давид одним рывком перескочил через две ступеньки и оказался у поручня кабины водителя, где интенсивно продолжил дожёвывать смятую в руке булку. Троллейбус подъехал к следующей остановке. Пассажиры, выходившие из троллейбуса, своим грузом давили на Давида и порядком измяли его, ему ничего не оставалось, как развернуться на 180 градусов и распластаться вдоль окна кабины. И, как раз в этот момент, повернув голову чуть вправо, он увидел Элю. Боже мой! Надо было видеть выражение его лица, полное неподдельной, детской радости. Забыв обо всём, полным, набитым ртом, он с трудом, но, всё же суетясь, произнёс:
- Ой, здравствуйте, как я рад Вас видеть, сто лет, сто зим, как поживаете?
Эмоции переполняли его, на лице, во всю щеку, зардел румянец. Он так нервничал, так торопился, стремился сказать, как можно больше, желая задержать её и не дать ей уйти. Первый раз, за всё время их знакомства, она была одна, без сопровождающих. И это был тот случай, который мог не повториться. Эля, судя по всему, в этот момент прониклась к нему жалостью, увидев его с булкой во рту, выслушав диалог с водителем; к тому же, он выглядел осунувшимся, и в глазах у него была такая грусть. Она почувствовала, что что-то с ним произошло, но не успела открыть рта, как услышала:
- Вы знаете, меня ведь в Одессе не было, я уезжал, по службе. Дело в том, что я получил новое назначение - в Польшу, там находятся наши части, а на границе меня сняли с поезда и, не спрашивая ни о чём, и даже не извинившись, отправили назад. Можете себе представить, пограничнику не понравилась моя национальность, как Вам это нравится?
Произнося последнюю фразу, он как-то вобрал голову в плечи, а его открытое, мужественное лицо, стало по-детски, наивным. Было видно, что удивление от случившегося не покидало его; скорее всего, это было вызвано полным неприятием данного факта.
Этим временем троллейбус подъехал к следующей остановке. Эля направилась к выходу. Давид поспешил за ней, совершенно забыв обо всех своих делах.
На какое-то мгновение он замолчал, как бы переводя дух. И какого было его изумление, когда она очень спокойно, не поднимая на него глаз, сказала:
- А мы заметили Ваше отсутствие. Муся даже как-то недавно сказала:
"Эля, куда-то пропала твоя "Тень"? и громко засмеялась".
Они шли, беседуя, как старые добрые друзья. И Давид, совершенно ошалевший от случайной удачи, понимая, что такого случая, наверняка, больше не представится, собрался с духом и предложил:
- А давайте завтра сходим на Александровича, он приезжает на гастроли в Одессу. Я узнавал, его концерты пройдут в филармонии и в оперном, и представьте себе, продлятся целый месяц.
Он выпалил на одном дыхании, причём к концу у него не осталось воздуха, и он был вынужден остановиться. Воцарилась тишина. После короткой паузы, Давид продолжил более тихим голосом:
- Хотите?!
В этот момент Эля подняла на Давида глаза, и он увидел крохотные лучики света, - её глаза светились радостью. Он понял - лёд тронулся. Это обнадёживало. Однако ответ её был уклончив (по-одесски, - вопросом на вопрос, вместо прямого ответа):
- А разве Вы любите классическую музыку, тем более, вокальную?- с тонким намёком, как бы мягко поддевая, спросила Эля:
- Очень люблю, даже знаю наизусть отрывки из некоторых опер.
И он начал напевать всё, что знал. А знал он действительно немало, напевал уверенно, но с погрешностями, при этом видно было невооружённым глазом, что музицирование, пусть такое, доставляло ему большое удовольствие. Тогда он ещё не знал, что Эля обладает красивым, большим голосом - меццо-сопрано, и очень любит музыку, особенно вокальную. Тогда он не знал и того, что все братья и сёстры отца Эли (погибшего в концлагере) были серьёзными музыкантами-профессорами консерватории. Среди них были скрипачи, виолончелисты, пианисты, вокалисты, органисты и даже капельмейстер. Ещё до войны они работали в Америке. Уже потом, спустя много лет после войны, Эля разыскивала их через международную организацию "Красный крест", но их найти не удалось. Война!
Давиду предстояло узнать ещё очень многое о ней, но ещё больше о её близких, ибо их судьбы напрямую были связаны с судьбой страны, в которой они жили и, во спасение которой, отдали свои жизни. В их первой беседе Эля рассказала Давиду о своём отце - Исайи Лерман, который на войне попал в плен, с отмороженными ногами и, будучи раненым. В рассказе также прозвучало, что об этом и о многом другом Эля и её мама узнали уже после войны, от вернувшегося с фронта соседа по дому (на ул. Мясоедовской), где они проживали до войны. Он оказался в том же лагере, где был отец Эли. Там в лагере, от соседа, отец Эли узнал, что немцы по своим каналам разведки получили информацию о том, что Советские войска готовят наступление. В связи с этим, немцы и решили всех больных комиссовать, и оставить в госпитале, за ненадобностью, а всех здоровых - уничтожить. Сосед считал, что у Элиного отца были все шансы остаться жить, поэтому, пытаясь убедить его, настаивал:
- Ну, пойми же, ты болен, у тебя отморожены ноги, ты после ранения, тебе ничего не стоит пройти комиссию и остаться в госпитале, в этом твои преимущества в сложившейся ситуации, а там и наши начнут наступление и освободят нас, ну как ты не понимаешь?!
В воздухе повисло гробовое молчание. Отчаяние, которое последнее время преследовало Исайя, сделало его угрюмым и не разговорчивым. Он очень изменился, и внешне тоже. Его трудно было узнать тому, кто знал его прежде, до войны. После энергичной тирады соседа, он опять погрузился в глубокое раздумье. Ясно и понятно было одно: физически он находился там, в плену у немцев, но душа его была далеко от этих мест. Ранее он не был синтементальным, напротив, холодность была присуща его натуре, но, оказавшись в более чем экстремальной ситуации, многое понял. Мысль о невозможности что-либо изменить убивала его наповал, причём изнутри. По-видимому, он неистово желал попросить прощения у кого-то, но, в силу обстоятельств, не мог этого сделать. Мысли его были обращены к его жене - Вере, он знал, ей приходилось несладко, у него был тяжёлый характер. Да и буквально, перед войной ей пришлось перенести очередной аборт, он не щадил её. Думая об их жизни, он испытывал угрызения совести, и поэтому, искал наказание самому себе.
Без прошлого нет ничего...
Исаий Лерман (отец Эли) в мирной жизни был светским человеком. Родители подарили ему аристократическую внешность. Исаий был необыкновенно красив: высок, строен, с пышной шевелюрой цвета вороньего крыла в сочетании с зелёными глазами, обрамлёнными густыми чёрными ресницами, тонкими чертами лица. Даже в повседневной жизни он был "...как денди лондонский одет...", обладал каким-то необъяснимым магнетизмом, его внешность сама по себе являлась визитной карточкой, не требующая никакой дополнительной информации, во всяком случае, для женщин. По характеру своему был холоден, даже высокомерен, поблажек не делал никому. Он, будучи на редкость обязательным человеком, к своим профессиональным обязанностям относился безупречно, к тому же, был эстетом, что помогало в каждом случае подходить индивидуально. Учитывая всё это, становится понятным, почему заказов на его продукцию было всегда предостаточно. По профессии он был заготовщиком обуви, современным языком это звучит несколько иначе, а смысл тот же. В просторной квартире, где проживала семья Лерман, большую комнату отвели под мастерскую, там Исаий Лерман работал, там принимал посетителей. К сведению будет сказано, что большая, просторная квартира досталась им по наследству от родных. Жену Веру он любил, но, как-то по-своему. Относился к ней, как собственник; учитывая её золотое сердце и кроткий нрав, ему это удавалось легко. Она же, всем свом хрупким существом боготворила его и полностью ему подчинялась. В 1921 году от голода умер их первенец, не прожив и года. Вера после родов заболела тифом, и сама находилась между жизнью и смертью. Ребёнка нечем было кормить, Катя, старшая сестра Веры, взяла мальчика к себе, но спасти не удалось. Похоронили его без Веры. В 1924 году родился второй сын - Вениамин. В 1928 году, 9-го августа, у Исайя и Веры родилась дочь - Эльвира. Вениамин, с раннего детства был всесторонне одарённым: ещё крошкой, по конкурсу он попал в специализированную школу знаменитого на весь мир профессора Столярского, по классу скрипки. Затем, подростком он самостоятельно постигает азы ремесла театрального художника и театрального парикмахера. Он был яркой личностью с философским складом ума. Свои мысли он излагал в стихотворной форме, и все они были наполнены глубоким содержанием. Во дворе дома, где они жили, он устраивает представления, где выступает в нескольких ипостасях: как создатель костюмов, париков, декораций, а так же, как драматург и режиссёр. В юношеском возрасте, по конкурсу почти одновременно поступает в два учебных заведения: в Одесское художественное училище, на отделение изобразительного искусства и в Московское музыкальное им. Гнесиных, на вокальный факультет. У него, ко всем его талантам, был потрясающе красивый голос, по качеству и красоте тембра невероятно похожий на голос С. Я. Лемешева. Ему прочили блестящую карьеру, и ему бы это удалось, т.к. он занимался легко и с удовольствием. Надо добавить, что и внешность у него была благодатной. Но Вера не выдерживает разлуки с сыном, она входит в глубокую депрессию, и Катя, видя её переживания, идёт на обман. Она посылает Вениамину телеграмму следующего содержания:
"Веня, мама присмерти, немедленно возвращайся!".
Надо было знать этого мальчика. Он с детства очень нежно, и в то же время, очень сильно любил маму, пожалуй, больше всех на свете. И не потому, что так было принято, просто у него с ней была особая духовная связь, и это ощущалось во всём. С отцом отношения носили совсем иной характер. Исаий даже и не пытался понять творческую натуру своего сына, более того, он довольно часто был с ним несправедлив. Вениамин, будучи утончённым мальчиком, страдал от такого отношения отца, но не затаил на него зла. Что же касалось Эли, то между ею и отцом царила полная гармония. Она, как две капли воды, была похожа на Исайя и внешне, и характером, и в отношении достоинств, и в отношении недостатков. А он, просто боготворил её и готов был ради неё на всё, поэтому и баловал безмерно.
Получив от тёти Кати телеграмму, Вениамин, не раздумывая, попрощавшись со всеми, собрал вещи и вернулся в Одессу. Такова была его судьба. Если бы он остался в Москве, то был бы жив.
8-го сентября 1941 года, по настоятельному требованию Вениамина, Вера, с тяжёлым грузом на сердце, согласилась эвакуироваться. Бросив всё нажитое в доме, находясь в паническом состоянии, забыв в телеге тюк с вещами, приготовленный в дорогу, она, Эля и Вениамин поднялись на борт последнего судна, отплывающего из Одессы с эвакуированными. Все эти месяцы до отъезда она ждала писем с фронта от Исайя, где бы указывался адрес - место его нахождения. Он ушёл воевать, как только объявили всеобщую мобилизацию. Перед уходом он пообещал Вере, что сразу пришлёт ей адрес, чтобы их связь не прерывалась. Так они договорились, так он и делал. Он писал ей, а письма застревали в дороге и не доходили. И только в тот день, когда Вера с детьми, последним пароходом покинули Одессу, письма пришли, причём все сразу, и в эту же ночь фашисты бомбили Одессу, бомба попала в их дом. Так их связь на земле навсегда оборвалась, и Исайю не суждено было узнать, что Вениамин, передав из рук в руки тёте Кате, маму и Элю, с вшитым в фуфайке комсомольским билетом, пытался всеми правдами и неправдами попасть на фронт добровольцем (в Одессе ему в этом наотрез отказали). Уже в Средней Азии поступил в артиллерийское училище, а затем на передовую. Единственное письмо, которое близкие получили от него, было полностью посвящено описанию первого боя и пронизано чувством любви к Родине, верности долгу, великому Сталину, и тому, что завтра опять бой. Было ещё несколько нежных, трогательных строк, адресованных матери и всё. После этого писем больше не было. Эля, уже спустя много лет после войны, получила официальный документ-ответ на её запрос, где говорилось, что в бою рядом с братом разорвался снаряд, и он в очень тяжёлом состоянии был доставлен в эвакогоспиталь, долго находился без сознания, и от множественных ран скончался. Случилось это под городом Купинском, где и похоронили его в братской могиле. Всего этого Исайю Лерману не довелось узнать.
Приговор.
Они стояли молча.
Сосед пробуравливал Исайя взглядом, желая услышать хоть что-нибудь в ответ, но тот молчал. Исайя мучили тяжёлые предчувствия. За весь довольно долгий период, он не получил от Веры ни одного письма. Страшные мысли пробуравливали мозг, не давая покоя, ком подкатывал к горлу, становилось тяжело дышать. Сомнений больше не было. Прозрение пришло с опозданием, но он понял, что без них жизни не будет. В этом духе он и ответил соседу:
- Я знаю, Веры и детей в живых уже нет, всё потеряло смысл, поэтому не имеет значения, что будет со мной...
Вот так, каждый из них выполнил свой долг: перед своей совестью, своими близкими, своей Родиной. Светлая им память!
Счастливые денёчки.
Давид осмелился задать тот же вопрос вторично.
- Ну так как, хотите? Я готов, завтра будут билеты.
В голосе Давида появились более смелые нотки и, в то же время, он с нетерпением ждал, что Эля ответит.
- Вы не даёте мне подумать..., - она отвела взгляд и прервалась на паузу. Было видно, что она решает какую-то задачку.
- Ну ладно, - как бы продолжила она свою мысль, а одновременно в уме у неё прозвучало:
- А, один раз, ничего не случится.
- Ну, так я завтра жду Вас, у вашего дома, хорошо? - спросил Давид с нескрываемой радостью, тщетно пытаясь скрыть всё нарастающее волнение.
- Как, уже завтра? - изумлённо спросила Эля.
- Ну да, завтра, а чего тянуть, можем пропустить что-нибудь интересное, - боясь, что Эля передумает, второпях предупредил Давид, и добавил:
- В 18:00 я буду, как штык. В семь часов начало, часик погуляем на свежем воздухе, - утвердительно, как будто, заучивая урок, повторил Давид.
- Договорились - устало проговорила Эля, и добавила:
- Мне нужно идти, меня ждут, до свидания.
- Ой, совсем забыл, я же не представился Вам: Давид, - смеясь, проговорил он и протянул Эле свою крепкую руку.
- Действительно, Вы правы. Говорили, говорили, а познакомиться забыли. Эльвира, - улыбаясь, ответила она.
- Очень приятно. Счастливо Вам! - ответил Давид, так до конца и, не веря тому, что случилось.
Они смотрели друг другу в глаза и были необыкновенно красивы и вдохновенны.
Ни для кого не секрет, - радость украшает, вселяет надежду. Давид и Эля находились в приподнятом настроении, в их проникновенном взгляде ощущался прилив новых сил и безудержная вера в счастливое будущее.
Вернувшись домой, Эля застала ожидавшую её Мусю и сразу же без остановки выпалила ей всё, что произошло, причём в мельчайших подробностях. Удивлённая Муся явно не ожидала такого стремительного развития событий, причём больше всего её поразила реакция Эли на происходящее. И она решила предостеречь её:
- Ты сошла с ума, моя дорогая! Разве ты не видишь, он гораздо старше тебя, годится тебе в отцы! Неужели ты не понимаешь, что своим поступком ты его обнадёживаешь? - буквально негодуя, произнесла взволнованная Муся.
И умоляюще продолжила:
- Эличка, подумай, пожалуйста. Надо же, один раз пошла без меня и тут же оступилась.
- Можно подумать, он меня съест, если я схожу с ним в театр? - бодро ответила Эля. И тут же добавила:
- Зато Александровича послушаю, об этом можно было только мечтать. Как ты не понимаешь?
Разговор внезапно был прерван, т.к. в комнату вошли Вера и Катя.
- Что за шум, а драки нет? - улыбаясь, спросила Катя.
Поначалу девушки смутились, но, обменявшись взглядом, не решились рассказать, дабы не волновать раньше времени маму и тётю, понадеявшись, что всё и так обойдётся.
И, конечно же, ошиблись.
С этого дня Давид и Эля больше не расставались. Они не пропускали ни одного концерта, бегали в театры, на вечера в филармонию, в летний театр городского сада слушать Шульженко, Утёсова, ездили в Аркадию...
Так прошло два года.
А 5 июля 1951 года, без торжеств и гостей, без благословения и согласия родных и близких, пройдя нелёгкий период уговоров и доводов, в районом ЗАГСе г. Одессы (что находится буквально рядом с оперным театром) Давид и Эля поженились.
Забегая вперёд, скажу, им предстояла долгая, дальняя дорога на остров Сахалин, к новому месту службы Давида и 38 лет совместной жизни. И до последнего вздоха Давид любил Элю больше жизни, был ей предан бес-ко-неч-но, жалел её, думал о ней и с этим ушёл в мир иной. Этой женщине выпало огромное счастье - быть всегда любимой, желанной достойнейшим из мужчин - рыцарем, который всю свою жизнь сложил к её ногам. И только он один знал, заслужила ли она такой любви и такого самопожертвования, но он любил и всё прощал, просто по-другому не мог. А тайну унёс с собой. Пожалуй, справедливости ради надо сказать, что и ей было нелегко, они были очень разные, да и разница в возрасте давала о себе знать. Не каждый способен выдержать рядом такое огромное чувство. В этом трагедия большой любви. Но, всё это будет потом..., а пока их совместная жизнь в самом начале, только зарождается.
11 июля 1951 года наши молодожёны сели в поезд и отправились к новому месту службы Давида. А стало быть, у них всё ещё было впереди.
Удары судьбы.
Ещё перед отъездом, в Одессе, у Давида начались серьёзные неприятности, связанные с бесконечными кляузами, которые неустанно рассылала во все инстанции его первая жена. А в те времена, чиновники разных рангов болезненно реагировали, как тогда говорили, на любой сигнал. Более того, находили нужным и важным вмешиваться в личную жизнь каждого, кто хоть на одну ступень находился ниже в звании. Давид был вызван "на ковёр" к высшему начальству, где получил выговор и был предупреждён, что если и дальше это (т.е. кляузы) будет продолжаться, то не сносить ему головы. Спрашивается, как он мог повлиять на ситуацию? Его первая, можно сказать, фиктивная жена, любыми путями жаждала вернуть Давида, ни на какие другие условия не соглашалась, но именно это никоим образом не входило в его планы, а следовательно, повлиять на ход действий первой супруги, и искоренить подобные выходки, было невозможно. Безусловно, это обстоятельство огорчало Давида, но он не представлял себе жизни без Эли, поэтому этот, мягко говоря, неприятный вопрос так и повис в воздухе. Настоящая беда застигла Давида, спустя время, уже на Сахалине, когда новое начальство, не будучи в курсе всех обстоятельств, получив депешу такого же содержания, не стало утруждать себя выяснением и прибегло к чрезвычайным мерам. В срочном порядке было созвано партийное собрание, где первым делом Давида подвергли унижениям, а затем лишили партийного билета, опять таки перечеркнув всю его предыдущую жизнь, главной целью которой и было служение отечеству. Это лишний раз говорит о том, кто занимал высокие посты и, кто брал на себя право и ответственность решать судьбы самых достойных граждан Советского Союза.
Как позднее выяснилось, это не было исключением из правил, напротив, среди политиков, а также тех, кто любой ценой достигал высших чинов, постов, - порядочных, честных, совестных, практически не встречалось. Ужасающая закономерность, а факт.
Но за что это всё выпало на долю Давида?!
Давид тяжело переживал сам факт исключения его из партии. Это был в полном смысле слова удар. Посягнули на его самые высокие чувства, помыслы, на его идеалы. Он ощутил, что теряет смысл всей своей жизни, а стало быть, почву под ногами. Его спасло от неминуемой гибели то обстоятельство, что рядом была Эля, его жена, его любовь. Эля была беременна. Давид страстно мечтал о дочке. На тот момент - это было спасение, именно та соломинка, за которую цепляется утопающий. Надо отметить, что даже после вышеизложенных событий, отношение офицеров части, обслуживающего персонала к Давиду ничуть не изменилось. Отношения оставались ровными, хорошими, с некоторыми - дружескими. Многие понимали, что произошла чудовищная несправедливость, но не вправе были что-либо изменить. Жёны офицеров просто обожали Давида. Когда он заведовал аптекой, частенько бегали к нему за советом и за кремами, которые Давид готовил, по особым (своим) рецептам, индивидуально, для каждой из них. И потом восторгались его "золотыми руками". А он, в свою очередь, относился с пониманием и глубоким уважением к желанию женщин хорошо выглядеть. В этом вопросе у него был свой подход, творческий. Крема получались высшего класса.
А в душе саднила незаживающая рана. Уже спустя годы, когда "скорая помощь" заберёт Давида с инфарктом, ЭКГ покажет эти рубцы. Ему суждено будет пережить три инфаркта, после четвёртого его не станет. Он всегда был мужественным человеком, стойко и достойно переносил все невзгоды и, лишения, выпавшие на его долю. Помогала военная закалка и его неутомимый характер.
Дорогу осилит идущий.
Условия, в которых жили Эля и Давид были скорее полевыми, чем стационарными. Их жилище напоминало ветхую избушку. Находилась она изолировано, за пределами воинской части. Но наши молодожёны довольствовались тем, что было, и не роптали.
Однажды Давид дежурил в части. Неожиданно передали по радио штормовое предупреждение, пургу, заносы. Зная, что Эля одна он начал нервничать, она была беременна. К счастью, его подменили, и он в пургу отправился... к ней. Погода ухудшалась, и на середине пути его свалило и засыпало. Когда он очнулся, то почувствовал окоченение конечностей и невозможность что-либо чётко увидеть, его глаза были залеплены маленькими льдинками. Он понял, что это конец и в то же время, он твёрдо знал, что просто обязан сдвинуться с мёртвой точки - Эля дома одна. И он попытался пошевелиться. На войне ему и не такое пришлось испытать. Тело не слушалось, он пробовал до тех пор, пока не пополз. В глубине души он уже не чаял, что из его усилий что-либо получится, но продолжал ползти, хотя и очень медленно. Перед глазами стояла она, и он пытался дотянуться к ней. Он дополз только через сутки, плохо соображая, где он и что с ним. Неизвестно сколько он так лежал. Эля услышала стоны, но тихие, прерывистые. В начале она подумала, что ей показалось, мало ли какие звуки могут доноситься из леса. Но, спустя короткое время стоны повторились вновь, правда, очень слабые. Она посмотрела в окно. Сквозь заснеженные стёкла, с трудом, она увидела что-то большое, полностью залепленное снегом и кусочками льда. Вместе с ними, в этом же домике, выше этажом, жила семейная пара из Львова. Эля позвала на помощь, и через некоторое время, в комнате на полу лежал обледеневший Давид. Счастье, что сосед оказался врачом и сразу принял меры.
Вот так Давид любил. Вот такое сердце было у этого человека. Вот так он служил Родине, избранному делу, друзьям, близким, да вообще людям. В таком служении был весь смысл его жизни.
С тех самых пор, наши молодожёны подружились с соседями, и их дружба продолжалась долгие, долгие годы, даже на расстоянии, когда Алла Сергеевна и Константин Данилович вернулись во Львов, а Эля и Давид уже жили в Одессе. Но это произошло спустя годы, ибо, после Сахалина Давид был переведен на Камчатку, а пока они переписывались.
1952 год. Вторая половина сентября. В сроке семи с половиной месяцев Эля едет рожать в Одессу, к маме. В то время на Сахалине не было нужных условий. Роды - дело серьёзное и хотя Давид очень волновался и не хотел отпускать Элю в дальний путь, ему пришлось на это решиться. Несведущему трудно себе представить, ведь Эля должна была переплыть Тихий океан, безусловно, риск был огромный, просто выхода другого не было.
Им предстояла разлука, испытание временем.
Дорогу Эля перенесла тяжело. Её сильно рвало и она, закутавшись во всё, что было, практически приросла к борту. За истекший период она сильно похудела. Были большие трудности со свежими продуктами питания, овощей и фруктов не было вообще. Давид получал офицерский паёк, но у Эли был токсикоз, её сильно тошнило, и она ела в основном соленую рыбу или паштет из неё. О витаминах можно было только мечтать. Во избежания рвоты, она нажимала на селёдку, не отдавая себе отчёта чем это может закончится. Дома, в Одессе, мама окружила её заботой и вниманием, вкусненькими, и, конечно же, полезными блюдами. За короткий срок Эля поправилась, похорошела, самочувствие её улучшилось. Она готовилась стать матерью, ждала мальчика, подобрала имя, первая буква которого начиналась на первую букву имени её погибшего отца, тем самым, желая увековечить его память. У евреев принято называть новорожденных в честь ушедших родственников, таким образом продлевая память о близком человеке. Мальчика она хотела назвать Игорем.
О девочке она и не думала. Но... судьба распорядилась иначе.
Торжество любви.
7-го ноября Эля была в гостях у своего дяди Абрама (родного брата Веры), где собрались все родственники. А 8-го ноября 1952 года, в Одессе, в роддоме Љ 3, на ул. Разумовской, в полночь у Эли и Давида родилось маленькое чудо женского пола - дитя любви. Роды были осложнены тем, что в роддоме исчез свет и пока акушерка пошла за свечой, девочка благополучно самостоятельно выскочила, не дожидаясь помощи. Счастье, что рядом со столом стоял стул, на который она свалилась и, слава Богу, не ушиблась. Действительно, феноменальный случай. И ещё. Девочка родилась в "перчатках" до локтя, в полном смысле этого слова. Как в народе говорят: "Кто родился в "рубашке" будет счастливым, (наша героиня родилась в "перчатках") вот такая отличительная особенность в её рождении сама по себе явилась исключением из правил, но этот факт почему-то не повлиял на наличие или же отсутствие счастья. Несколько опережая события, можно констатировать, что счастье не удостаивало её своим посещением, напротив, некий шлейф явно негативно заряженный и с довольно мрачной окраской, будет тянуться по жизни дочери Давида и Эли, укореняться в судьбе, оказывая определённое влияние. Говорят, - это чей-то грех, который пришлось отрабатывать ни в чём неповинной девочке. Всё может быть, кто знает?
Но всё по порядку.
Девочка родилась в нормальном весе - 3 кг 200 гр., рост - 52 см., полностью соответствуя всем принятым нормам. Что же касается Эли, то у неё были множественные разрывы и потом она ещё долго приходила в себя. Дома её окружили заботой и вниманием. Вскоре, Вера, Эля и новорожденная переехали по старому адресу, (на ул. Мясоедовскую) где вся их семья проживала до войны, с маленькой разницей, что из большой, вместительной квартиры им досталась всего одна комната. Дело в том, что родная сестра Исайя Лермана - Марья, (которую соседи называли непутёвой, за её характер и постоянные выходки) после войны, заняла две комнаты и кухню. Остальные комнаты без разрешения, заняли совершенно чужие люди, не проживавшие до войны в этом доме. Соседи, глядя на Марью, говорили: "в семье не без урода". На самом деле она не была похожа на своих выдающихся братьев и сестёр. Да и не была одарена от природы, как её талантливые братья и сёстры. Но и тяги к знаниям, да просто к ремеслу у неё тоже не было. Всё, что она умела, да и то немного, - шить, но этим, она не в состоянии была заработать на жизнь. Находясь, вместе с дочерью Асей, за спиной брата - Исайя, фактически, на содержании его семьи, она чувствовала себя легко, беззаботно и её это вполне устраивало. Вероятно, её не волновали высокие материи, поэтому она и не стремилась к достижению чего-то особенного. Тем более что Вера в силу своего характера, относилась к Асе, как к своим детям, жалея её, частенько позволяла ей гораздо больше, нежели Вениамину и Эле. Но, подрастая, Ася, как и её мама, не стремилась к знаниям. И, на протяжении всей своей жизни, единственно, к чему она рьяно стремилась, были деньги - презренный металл. Деньги, деньги... То, что шуршало в руках, приводило её в состояние экстаза, сводило с ума. Желание любой ценой иметь много денег толкало её на всё. Это качество, черту характера - симптом "тяжёлой болезни" (назовите как хотите) она передаст по наследству своим детям, а они, в свою очередь, новому поколению.
В этом вопросе, у Веры и Марьи не было точек соприкосновения, как собственно, у их детей и в последствии, у их внуков.
Итак, судьба подарила Давиду дочку, о которой он так мечтал. Теперь его жизнь приобрела новый, другой смысл, в корне отличающийся от прежнего. Он неистово начал мечтать об отпуске. А пока, весь коврик, что висел над его кроватью, был увешан фотографиями Эли и новорожденной дочери. И в те редкие часы отдыха он разговаривал с ними, мысленно обнимал их, мечтая о встрече. Девочку назвали в честь погибшего отца Эли, - Ингрид. Девчушка - куколка никак не могла перестроиться на новый часовой пояс, бодрствуя ночью и усыпая белым днём. И не удивительно, когда в Одессе наступало утро, на Сахалин приходила ночь. И наоборот, когда в Одессе наступала ночь, на Сахалине начинался новый день. Малышка никак не могла адаптироваться, прошло ещё очень мало времени. А Вера, на плечи которой легли все тяготы повседневной жизни, сутками была на ногах, невероятно уставала, иногда в отчаянии и, в тоже время, шутя (смех, который сквозь слёзы) называла маленькую Ингу - "сахалинский зародыш", не дающий никому ни покоя, ни отдыха. Этого ребёнка она любила самозабвенно, ещё больше, чем своих собственных детей, улыбаясь, объясняла: "Процент дороже капитала".
Как-то ночью Эля проснулась от острой, режущей боли внизу живота, в области поясницы. Боли не стихали, и Вера вызвала "скорую". Врач настоял немедленно госпитализировать Элю в больницу. Малышке - Ингочке было всего два месяца от роду. Врач сказал Вере, что, скорее всего, у Эли камни в почках и не исключено, что придётся оперировать, но прежде всего её должен осмотреть узкий специалист - уролог. Пока Эля находилась в больнице, успели сообщить Давиду, он немедленно связался с бывшим сослуживцем, врачом - урологом, светилой профессором Натаном Колерманом. После осмотра и дополнительных обследований, профессор Колерман вынес свой вердикт:
- Ну что ж деточка - сказал он Эле, - ничего не поделаешь, на сегодняшний день всё говорит о том, что придётся удалять почку вместе с камнями. Из того, что можно увидеть на рентгеновском снимке, почка в гнойном мешке, можно сказать, полностью пропала.
Вот, когда заявила о себе "сахалинская селёдка".
Элю начали готовить к операции. А Вера, обливаясь горючими слезами, оставшись одна с новорожденным ребёнком, успевала обстирывать малышку, выполнять всю работу по дому. Бегать за покупками и в детскую кухню, готовить диетическую пищу для Эли, которую относила в больницу Ася (дочь Марьи), она же и носила маленькую Ингу на кормления в больницу. Если учитывать время, в которое жили эти люди и полное отсутствие элементарных бытовых условий, можно представить, сколько Вере и её близким пришлось вынести. В маленький коридорчик, прилегающий к комнате, где жили Вера, Эля и маленькая Инга, удалость втиснуть короткий, узкий столик, на котором стоял примус. Воду приходилось носить вёдрами из другого двора. Там же во дворе находился туалет. Напомню, кухню (с минимальными удобствами) вместе со спальнями забрала Марья, об этом было сказано выше. По закону, Вера могла бы отстоять то, что принадлежало ей до войны, но эта женщина была особенной и умела довольствоваться малым. Марья была сестрой её покойного мужа, и этим всё было сказано. Да и к другим жильцам она не предъявляла претензий, мирилась и соглашалась с создавшейся ситуацией. Вера была очень миролюбивым человеком.
Именно здесь, в коридорчике, Вера готовила пищу, вываривала постельное бельё, пелёнки, тут же стирала. В комнате, в которой они жили, по счастью, сохранилась печь. В зимний период Вера топила печку, варила обед, вываривала бельё, грела воду для купания малышки. Над печкой висели верёвки, где сушилось постиранное. И жила надеждой. У неё был неприхотливый характер и золотое сердце. Несмотря, на суровые обстоятельства и уважительные причины, Давида не отпустили в отпуск, и им пришлось преодолевать всё самим. Давид, ежемесячно, присылал своё офицерское жалование, но и Катя помогала и морально, и материально. Она очень любила свою сестру и жалела её. Катя продолжала работать. Была полна сил и энергии. Она жила одна в своей старой квартире, с мужем состояла в разводе. По натуре Катя была волевым и независимым человеком. Но позднее, по настоятельной просьбе сына, она даст согласие на обмен своей квартиры. Так, во второй половине жизни, навсегда утратит покой и свою независимость. Ей хотелось помочь сыну улучшить жилищные условия. И она закрыла глаза на всё, при этом, немало страдала от создавшегося положения. Но это будет гораздо позже.
А пока она трудится, принося пользу, и чувствует себя полноценным человеком. Маленькую Ингу она просто обожала, Элю она никогда так не любила, но до последнего дня очень ей помогала. Это был человек скупой на эмоции, но невероятно щедрый, в плане оказания безвозмездной помощи. Она, в полном смысле слова, была незаурядной цельной Личностью.
Врач от Бога.
Подготовительный период длился долго. В клинике проводилось необходимое лечение, затем Элю выписывали, и она выполняла все рекомендации профессора уже дома. Через определённое время, она возвращалась в больницу, где проводились проверочные обследования. Так продолжалось больше года. Наконец, подготовительный период был завершён и назначен день операции. Инге был год и семь месяцев. Объяснить состояние Эли перед такой операцией, она, безусловно, не могла, но всё чувствовала. Накануне, вечером (до ухода в больницу на операцию) Эля прощалась с Ингой, укладывая её спать и, невольно, заплакала. Крошка, почувствовав состояние матери, махоньким пальчиком вытирала слёзы, на её лице, затем поглаживала ручонкой по Элиной щеке, как-бы успокаивая её, и вселяя надежду. Это так подействовало на Элю, что она и потом в трудные минуты вспоминала эти мгновения.
Операция прошла удачно, сверх всяких ожиданий. В глубине души профессор Колерман ликовал, когда, в самом начале операции он обнаружил, что почка целёхонькая, нетронутая. Камней было много, к тому же они были большого размера. Но главное - удалось спасти почку, следовательно, все меры, принятые в подготовительный период, были правильными, поэтому, результативными и оправданными. И это была его победа. Уже потом Эля рассказала ему, что когда до начала операции её перенесли на операционный стол, она загадала:
- Если удастся сохранить почку, Ингочка будет счастливой!
Но в жизни далеко не всегда, получается, как хочется. Действительно, талантом, знаниями и "золотыми руками" проф. Колермана почку Эле удалось спасти, а, что касается судьбы дочки..., но не будем забегать вперёд.
На утро после операции, Вера прокралась в палату, где лежала Эля. Она, движимая материнскими побуждениями, уговорила Элю выпить клюквенный кисель, считая, что ей после операции необходимы витамины.