Небо задребезжало, как старый таз, свалившийся с большой высоты, и по крышам
застрочил дождь. Тучи, серые и бесформенные, проплывали над стоявшей на отшибе сталинкой. Перед новенькой металлической дверью в подъезд алым пятном выделялся открытый гроб, окруженный людьми. В гробу лежала юная девушка, на вид которой было лет тринадцать. У изголовья гроба, сжимая в руках зонт, стоял мужчина в кашемировом пальто. Мужчине было зябко. Кажется, он не совсем понимал, что здесь делает. Он посмотрел на упакованных в траурное людей, и они показались ему нереальными существами, желающими напитать мир пафосной, лживой скорбью. Мужчина перевел взгляд на девочку. Две десятирублевые монеты, заботливой рукой уложенные в глазные впадины, медленно, как по жидкой грязи, сползали к белым щекам. Мужчину мутило. Он крепче вжимался в черенок зонта и стоял совершенно неподвижно.
Мальчишка, ровесник умершей, глядел на него с восторгом. Лопоухому парню, из-за которого умерла девушка, представлялось, что мужчина - потомок греческих богов, бесстрастных и горячих одновременно.
Никто в похоронной процессии не плакал. Родители девочки разглядывали гроб с вялым удивлением, будто не дочь в нем лежала, а посторонний человек. Мать представляла, как подходит к гробу, как смотрит на дочку и вдруг понимает, что перед ней всего лишь кукла, мертвая, пластмассовая, ухмыляющаяся. Отец на гроб вообще не смотрел, вглядывался в лица коллег и виновато улыбался, будто разводя руками: простите, ребята, так уж получилось, умерла Настя, но, слава Богам, три сына, младшенькие, все еще живы и радуют родителей, не то что глупая девчонка, покончившая с собой.
Девочка на самом деле убила себя. Именно поэтому на похороны не пришел батюшка. Убила она себя, как верили близкие, по причине весьма прозаической: из-за несчастной любви к лопоухому мальчишке. Записку, однако, девочка оставила очень странную, недетскую. Тетрадный листок в клеточку лежал на подоконнике под горшком с геранью, и написано на нем было вот что:
Я, Токарева Анастасия, находясь в твердом уме и какой-топамяти, забыла какой именно, категорически решила уйти из жизни. Многие из вас подумают, что причиной тому стали моинеровные отношения с Лёликом, этим лопоухим идиотом, который мажет бриолином волосы, но, поверьте, это совсем не так.Ухожу я потому, что больше не могу переносить застой в нашей стране, да и в других странах тоже. Вы спросите: в чем застой? Все в порядке, скажете вы: крестьяне пашут, рабочие стоят у станков, интеллигенция страдает, власти набивают мошну. Это так. Застой в том, друзья, что мы, то есть все мы, земляне, уже сорок лет не летаем в космос. Где покорители иных планет, где отважные космопроходцы, где все то, о чем я мечтала, начитавшись фантастических книжек? Нет этого. Поэтому я ухожу. Прощайте.
З.Ы.:Лев Толстой писал отстой!
- Что за потрясающая ерунда, - пробормотал отец девочки, когда впервые прочел записку. - Мария! - зычным голосом позвал он.
На зов явилась жена. Она вытирала испачканные в муке руки о фартук. Прятала глаза, уставшие, выцветшие, навеки задернутые сеткой лопнувших сосудов.
- Что, милый? - устало спросила она.
- Где Настя?
- Ой! - жена схватилась за голову и кинулась на кухню. Заинтригованный отец последовал за ней. К его разочарованию, жена всего лишь вспомнила о молоке, которое поставила на плиту. Молоко пыталось убежать, но безуспешно. Настя, живая и здоровая, сидела на подоконнике и болтала ногами, надувая розовые пузыри. Она могла сутками терзать безвкусный трупик жвачки.
За покрытым мыльными разводами окном дежурил Лёлик, по случаю напяливший строгий отцовский костюм. Лопоухий мальчишка неотрывно смотрел на Настеньку, в потных ладонях сжимая букетик тепличных ромашек. Ему казалось, что весь двор следит за ним. Мочки Лёликовых ушей покраснели от смущения.
- Что за бред? - строго спросил отец, потрясая в воздухе бумажкой.
- Какой бред?
- Вот это что, Настя?
Девчонка пожала плечами:
- Откуда я знаю?
- Так я тебе скажу, маленькая вертихвостка, что это. Эта записка, в которой ты грозишься свести счеты с жизнью, потому что земляне не летают больше в космос.
Девчушка удивилась. Перестала надувать пузыри и спрыгнула с подоконника. Лёлик насторожился. Последнюю неделю он думал, что безнадежно влюбился в Настеньку, но та никак не реагировала на его ухаживания, и теперь Лёлик сомневался, стоит ли игра свеч. Каникулы подходили к концу, август выдался дождливым и очень холодным, листву поел желтый цвет. Тротуары завалило опавшими листьями, по утрам, с морозца, окаймленными инеем. Такого холодного августа не помнили даже старожилы. Именно погода удерживала Лёлика у своей воображаемой возлюбленной; если б было тепло, он дни и ночи проводил бы на прудах, удил рыбу.
В окне мелькнула Настина напряженная спина, лицо ее отца, красное от злости. Настин папа, беззвучно открывавший рот, казался Лёлику аквариумной рыбой; рыбой хищной, пираньей.
- А ну его, - сказал Лёлик, выбросил ромашки в мусорный контейнер и, сунув руки в карманы, побрел по двору к своему подъезду. Ему казалось, что на него глядят изо всех окон и, насмехаясь, тыкают пальцами. Лёлик прятал голову в воротник.
Настя сидела, насупившись, на стуле и одним глазом поглядывала на записку, которая валялась на полу. Зрение у Насти было острое. Как у моряка. Она прочитала записку и поразилась:
- Папа, как вы могли поверить в эту ерунду? Я ненавижу космос и все, что с ним связано. Мне все равно, полетят ли люди на Марс, я хочу вырасти и стать обывательницей!
- Не слишком ли умные речи для маленькой девочки?! - закричал отец.
- Папа, вы перевозбуждены. Выпейте валерьянки.
Отец схватился за грудь, прислонился спиной к стене, осел. Мать безразлично посмотрела на него, вспоминая, куда дела баночку с корицей. К ужину она намеревалась приготовить песочное печенье. Она не знала, почему спорят муж и дочь, и не хотела ввязываться в ссору. Вся ее жизнь проходила в заботах по дому. Ей это нравилось.
Настин отец, видя, что никто его не поддерживает, быстро ожил.
- Я перевозбужден? Я?!
- Да, папа. И не хватайтесь за сердце, вы уже десяток раз имитировали сердечный приступ, я вам не верю.
- Ты хочешь убить себя! Опозорить меня перед коллегами! Дочь - самоубийца, только подумайте!
Хлопнувшая дверь поставила точку в разговоре. Щелкнул, выплевывая щеколду, замок. Настя, оказавшись в своей комнате, плюхнулась на диван и прибавила громкости на музыкальном центре. "Deep purple" мощно сдавил барабанные перепонки, помог отвлечься, на время забыть о родителях.
Вечером того же дня Лёлик поднимался по ненадежной лестнице на второй этаж заброшенной хрущевки, которая стояла за пустырем, поросшим лопухами. В квартире, со стен которой лохмотьями свисали остатки обоев, ждали друзья - Жульен и Дрозд. Длинноносый Дрозд стучал пивной банкой по арматуре. Жульен напевал что-то на французском и с важным видом потягивал пиво.
- Лёлик, кореш!
- Здорово, пацаны!
Лёлик кивнул друзьям, подхватил с пола целую банку, щелкнул крышкой, открыл. Пивная пена рвалась на свободу, но Лёлик ловко перенаправил ее в рот и проглотил, жмурясь от мнимого удовольствия. Ему не нравился вкус пива, но авторитет надо было поддерживать. Никто в классе не употреблял алкоголь, кроме них.
- Хорошее пифко, - соврал он.
- Отличное, - соврал Дрозд, у которого на алкоголь была аллергия.
- Селяви, - подтвердил меланхоличный Жульен.
- Вы помните Наську из соседнего дома? - спросил Лёлик. - Она за мной таскалась полгода.
- Рыжая?
- Не, рыжая, это Митуры дочь, Клара. А эта темненькая была.
- Почему "была"?
- Дык, я чё хочу сказать. Умерла она.
- Умерла? - переспросил Дрозд и даже перестал стучать банкой.
- Умерла и фсё тут.
Снаружи на подоконник уселся ворон. Он важно прохаживался по дребезжащему куску жести, стучал клювом по стеклу. Дрозд посмотрел на него со страхом. Ворон был какой-то облезлый, по черным его перьям сочилась вода.
- Селяви, - сказал Жульен и, прислонившись к мокрой стене, закрыл глаза, прикинулся спящим.
- Умерла, умерла. Ее сегодня хоронили. Я на похоронах, кстати, был.
- Делать тебе нечего.
- Зато подсмотрел как кладбищенские кресты выращивают.
- И как же?
- А вот так! Берут зародыш, такой смешной, с фтулочкой посередке, кулечек с особенным раствором, зародыш суют в землю, сверху поливают раствором. Через минуту вырастает крест.
- Кр-руто! - восхитился Дрозд.
- Вот именно. Я чё сказать хотел, кстати: теперь нам не надо идти на кладбище и пытаться вырастить крест. Ибо нефиг, ясно уже как оно происходит.
- Селяви, - сказал Жульен, открыл глаза и с насмешкой поглядел на товарищей. Жульен был сыном известного литератора и считал себя интеллигентом. Он даже пиво пил, сжимая банку по-особому, оттопырив указательный палец. За это все его недолюбливали, но уважали.
- Чё лыбишься, Жульен?
- Парле ву франсе? - усмехнулся он. - Нон? Сам вижу, что один сплошной "нон". Нет в этих крестах ничего особенного, просто в зародыше хранится информация о структуре будущего креста, а когда его поливают раствором, он...
- Заткнулся бы ты, Жульен, - расхохотался Лёлик, который ничего не боялся, потому что его родители были известными в городе юристами. - Ф-фаталист.
Жульен открыл рот, чтобы достойно ответить, но осознал вдруг, что творческая интеллигенция против юристов - ничто, и промолчал, затаив в душе злобу. Ворон, гулявший по подоконнику, взглянул на Жульена с интересом. Чем-то птице приглянулся малолетний интеллигент. Ворон взлетел и понесся сквозь дождь к другому такому же дому, где пили пиво другие Жульен, Лёлик и Дрозд, которым не довелось увидеть, как по новой технологии выращивают кладбищенские кресты.
К обеду похолодало, дождь обильно окропил стылую землю. Капли, похожие на волдыри, усеивали гладкий асфальт. Они собирались в лужи, лужи превращались в изломанные ручьи, заканчивавшие свой путь в приоткрытых канализационных люках. Настя смотрела в окно и думала, что любая система, даже самая слаженная, рано или поздно рухнет. Мысль была интересная, и хоть и необычная для тринадцатилетней девочки, но несвежая. Настя обдумывала ее уже пятый или шестой раз. Ради интереса она подумала о мальчиках, о поцелуях под луной, но все это не возбуждало в ней никаких чувств.
- Я инфантильная, - прошептала Настя. Попыталась вообразить Лёлика, как он берет ее за руку, гладит волосы, касается губами шеи, и содрогнулась.
Какое-то волнение, возникшее у дверей в подъезд, привлекло ее внимание. Из подъезда всё выходили и выходили люди, одетые, в основном, в нечто стерильно-черное. Грузчики вынесли нарядный красный гроб, водрузили его на табуретки. Настя вжалась в холодное стекло и сумела разглядеть, что в гробу лежит она сама. Открытие поразило девочку, и она, сломленная, без сил опустилась на колченогий стул.
- Ой-ей-ей. Если там я, которая я, то кто же тогда я? Нет, погодите-ка, ведь это нелепо... Даже если там я... как я могла там оказаться, когда успели достать гроб? Нет, я не мертва, в этом нет сомнений!
Спрятав руки за спину, она торопливо прошлась из одного угла комнаты в другой. Ей было немного страшно, но в то же время приятно; сердце наполнялось светлой печалью. Настя еще раз подошла к окну, чтобы увидеть, как два дюжих парня, скорбно наморщив покатые лбы, погружают гроб с ее телом в микроавтобус. Настя не выдержала и заплакала. Вернулась в комнату, прошла вдоль стены, рукою ведя по полкам с книгами, по ковру, что висел над кроватью. Каждая вещь отзывалась знакомо и, в тоже время, казалась чужой, бесконечно далекой теперь, когда она умерла. Девочка уверилась, что она мертва на самом деле и теперь не она, но душа ее бродит бесцельно по комнате. Но отчего наступила смерть? Настя не помнила. Наверное, такова природа костлявой - она вычеркивает из памяти последние минуты жизни, чтобы человек лишний раз не мучался.
Настя вошла в гостиную. Здесь все было также как при жизни. На журнальном столике стояла фотография в рамке, ее снимок. Настя ожидала увидеть черную ленточку на уголке снимка, но ленточки не было. Обиженная, она развернулась и замерла: на пороге стоял отец.
- Ты чего? - спросил он.
- Эээ... - пробормотала Настя.
- Настя, нам надо серьезно поговорить. Тебе задали на лето кучу литературы, а ты до сих пор ничего не прочла. Настя, мне стыдно говорить коллегам, какая непутевая у меня дочь. Почему ты не берешь пример с братьев? Настя? Настя! Ты куда, негодница?! Кто за тебя будет читать Толстого?!
- Нам не задавали Толстого, сколько можно повторять!
Лето выпало в осадок. Земляная корочка проваливалась под ногами, кроссовки ныряли в жидкую грязь. Жульен что-то бухтел. У Дрозда все лицо было покрыто красными пятнами, он чихал, но все равно пил пиво. Лёлик в бледном свете луны казался черным вороном.
Спустившись с пригорка, они вышли к забору, который отгораживает кладбище от города на востоке. Кресты чернели за решетчатым забором. Где-то в глубине кладбища, за перекрещенными ветвями тополей, горел свет в домике сторожа. Перед забором было почти уютно, а за ним ожидали неведомые опасности. Дрозд до зубовного скрежета впился в пивную банку.
- Фсё взяли? - спросил Лёлик.
- Фсё-фсё.
- Не дразнись, козел.
Жульен стерпел обидное прозвище. Притворился, что не расслышал. Попытался презрительно скривить губы, но ничего у него не получилось. Жульен сломался после вчерашнего вечера в заброшенном доме. Невидимый его союзник, черный ворон, тенью носился над покореженной душой интеллигента.
Они отыскали место в заборе, где отсутствовал прут, и как тени проникли на территорию кладбища. В кустах зашуршал приблудный котенок. Подслеповатый Дрозд посмотрел туда со страхом. Лёлик подошел к мяучащему зверьку и от души пнул его. Котенок покатился в кусты и, визжа, стал прорываться сквозь колючие заросли. Друзьям стало не так страшно, даже Жульен улыбнулся.
- Лёлик, спасибо.
- Давай сюда зародыш.
Жульен вытащил из заплечной сумки зародыш креста. Зародыш был круглый, синий, блестел, словно покрытый лаком.
- Почему нормальный, черный, не купил?
- Синие дешевле.
- Зажидил что ли?
- Сам ты жид, - сказал, а скорее подумал Жульен.
Они протиснулись между оградками, вышли на полянку, запорошенную пластиковыми стаканчиками и стеклянными бутылками. Друзьям казалось, что они, со всех сторон окруженные могилами, провалились в царство Аида, и нет никакой возможности отсюда выбраться. Дрозд, кажется, прирос к своей банке.
- Дрозд!
- Ч-ч-чего?
- Фтыкай.
- Ч-ч-чего?
- Бери зародыш и фтыкай в землю.
- З-з-здесь стаканчики, они мешаются.
- Давай быстрее! - Лёлик нервничал и часто оглядывался на сторожку. В любой момент мог явиться пьяный в дупель сторож и пальнуть в них из берданки.
Дрозд сел на корточки, отгреб стаканчики в сторону, ладонью взял пригоршню земли. Сырая землица влажно чмокнула руку.
- Эй, тут ч-ч-что-то есть!
- Фтыкай!
- Посмотри сам! - Чуть не плача предложил Дрозд.
Они наклонились к земле, стали копать. Из земли торчал корешок книги. Еще один. И еще. Измученные, не понимающие, что происходит, дети копали и копали, отыскивая все новые и новые книги. Ворон, присевший на ветку тополя над ними, удовлетворенно кивал и косил красным глазом. Дети укладывали книги в стопки. Обложки, истлевшие и пахнущие гнилью, расползались в руках. Мальчишки старались копать аккуратнее. О зародыше креста и растворе позабыли. Пока копали, Лёлик рассказывал историю:
- В летнем лагере вечерами делать нечего. Мы собирались с ребятами мучить котов. Привязывали их к скамейке и дергали по очереди за хвосты. У кого кот заорал громче, тот и победитель. Мой кот кричал очень громко. Фсе завидовали. А потом однажды я как-то не так дернул, и кот умер...
Лёлик раз сто рассказывал эту историю, но только сейчас отчего-то устыдился и замолчал. Они выкопали еще с десяток книг, а потом без сил повалились на землю, прямо в грязь. Лёлик отстраненно думал, что от родителей влетит, когда они увидят, во что превратился его новый джинсовый костюм. Дрозд грыз пивную банку и избегал смотреть на книги; ему вдруг показалось, что они отрыли то, чего находить совсем нельзя. Быть может, какие-то древние письмена, проклятые колдуном. Жульен, будто подслушав его мысли, сказал успокаивающе:
Лёлик поднял с земли книгу и, протерев пальцами обложку, прочел:
- "Современная фантастическая проза".
В это время заворчало, зашумело за переплетением веток, и чей-то голос, старчески матерясь, раздробил тишину. Тишина осыпалась вслед за мальчишками, которые похватали книги и дали стрекача. Старик-сторож вывалился на полянку, где только что сидели дети, вскинул ружье и выстрелил - наугад. Кто-то ойкнул вдалеке, посыпались листья. Сторож, подрастеряв боевой дух, опустил ствол к земле и, наворачивая клейкие листья на валенки, побрел на звук. Полянка опустела. Ворон насторожился, склонил голову, вглядываясь в темноту. Спрыгнул на нижнюю ветку, а оттуда - на землю. Схватил клювом забытый мальчишками зародыш и был таков.
Ее хоронили на следующий день и через день, и еще через день, и так в течение недели. Настя внимательно следила за похоронной процессией и прилежно записывала свои наблюдения в тетрадку. Рядом на подоконнике валялся открытый для виду пухлый том сочинений Льва Толстого.
Среди провожающих в последний путь были родители, братья, Лёлик, соседи. Над ее мертвой головой, чтоб не намочил дождь, всегда держал зонт плотный мужчина в кашемировом пальто. Настя была уверена, что не знает его и никогда не видела. Пожалуй, он был единственным незнакомцем среди скорбящих, если не считать двух грузчиков и водителя катафалка. Может быть, новый коллега отца? Но почему ему доверили держать зонт над ее лицом? Ведь это очень важное дело, такое поручить можно только родственнику или ближайшему другу!
Мужчина каждый день вел себя по-разному. Иногда он стоял, не двигаясь, как вышколенный солдат, иногда поправлял монетки, которые сползали с мертвых Настиных глаз. Монетки были крупные, юбилейные червонцы, и Настя очень жалела, что нет никакой возможности их забрать. Ей бы пригодились деньги.
Однажды ей помешал Коля, младший братишка. Он уткнулся носом в стекло рядом и спросил:
- Чего это ты?
- Что "чего"? - спросила Настя презрительно.
- На чего смотришь? Дождь идет, скучно.
- Не на "чего", а на "что".
- Скучно. Дома серые, дождь идет, мама не пускает гулять. А я хочу гулять!
- Коля, выйди вон из моей комнаты. Иди к братьям.
- Нас много в одной комнате, а у тебя комната одна. Так нечестно.
- Честно. Не надо было вам всем рождаться мальчиками.
- Ой, смотри, девчонку хоронят.
Настя обомлела. Ей-то казалось, что сцену похорон видит только она. Она схватила Колю за плечи и спросила шепотом:
- Коля... ты тоже видишь?
- Чего?
- Как меня хоронят?
- Так это ты там? Мама, мама! Наську хоронят!
- Да постой же ты! Дурак! Дурак! Сто-о-ой!..
На семейном совете решили наглухо заклеить волшебное окно. Маме было все равно, утром она вычитала новый рецепт яблочного пирога и, разливая чай по чашкам, тщательно обдумывала, как лучше испечь его. Решение принял отец. Тут же раздались возмущенные крики братьев, которым хотелось посмотреть на похороны сестры. Настя сидела в углу, молчаливая, и терла кулаками воспаленные веки.
- Коллегам это не понравится... - бормотал отец. - Что они скажут? Лучший работник, передовик, а в доме происходит какая-то чертовщина. Что дальше? Домовой под кроватью? Кикимора в туалете?
- Хочу кикимору в туалете! Хочу кикимору! - закричал Коля.
- Не будет кикимор в моем доме! - прикрикнул отец и стукнул кулаком по столу. - Заклеим окно сегодня же. Скотчем. Нам понадобится много бумажного скотча.
Он накинул на плечи куртку и, хлопнув дверью, выбежал на улицу.
Лёлик сидел на скамейке напротив Настиной квартиры и, шевеля губами, читал книгу, выкопанную на кладбище. Иногда он с удивлением поглядывал на заклеенное скотчем окно. Рядом лежал букетик завянувших ромашек.
Лязгнула железная дверь. Лёлик оторвался от книги и обмер. На пороге сталинки стояла Настя, одетая в джинсы и дутую белую курточку. Настя шмыгала носом и смотрела в сторону, засунув руки в карманы. Лёлику она показалась самым совершенным существом на свете. Он поспешно спрятал книгу за пазухой, поднялся, сжимая дрожащими руками ромашки. Настя подошла к нему, оглядела с ног до головы, фыркнула.
- Холодно?
- Холодно, - согласился Лёлик и протянул ей ромашки: - Вот. Тебе.
- Красивые, - Настя затолкала ромашки в карман. - Может, погуляем? Стало совсем скучно, когда папа заклеил окно.
- Зачем он его заклеил?
- Потому что, - строго ответила Настя и медленно пошла вдоль бордюра. Завороженный Лёлик следовал за ней тенью.
- Лёлик, а зачем ты каждый день стоишь у моего окна с ромашками? - кокетливо спросила Настя.
- Я... ну. Так.
- Просто так?
- Так.
- Лёлик, ты знаешь, мне в голову приходят разные мысли. Я знаю, всем они приходят, но уверена, что тебе, например, в голову приходят только однообразные мысли: порыбачить там, подраться, меня поцеловать. Поесть, поспать, в конце концов. А я какая-то необычная, будто мне не тринадцать, а много больше. Например, в последнее время я только и думаю о том, что всякая сложившая система рано или поздно будет разрушена. Понимаешь, Лёлик, человечество развивается, перемещаясь по амплитуде: то скатывается вниз, то поднимается на вершины, не может долго двигаться по прямой. Даже когда все спокойно, человечество рано или поздно начнет нехило колбасить, и оно взорвет сложившийся порядок вещей. Есть у меня идея, что взорвут этот порядок какие-то особенные люди, которые, может, даже не поймут сначала, что взрывают. Они покорежат мир силой одной только мысли. Мысль такая: нынешний мир скучен и сер, хочу необычного. Что-то вроде эскапизма, но не совсем. Лёлик, ты меня понимаешь?
- Чё? - Он вдруг с надеждой посмотрел на нее: - Слушай, Настя... ты фроде умная, но не фрослая. Помоги нам, ок?
- А чё случилось?
Лицо Дрозда побледнело, кожа туго обтянула скулы, под глазами проявились темные круги. Мальчишка лежал на самодельной койке, сооруженной из картонных коробок, в теплом подвале хрущевки, где жил Лёлик. С горячих труб, которые нависали над лежанкой, ему на нос капала вода. Дрозд был укрыт теплым ватным одеялом, которое стащил из дома Жульен. Слева и справа от койки валялись заросшие грязью книги. В подвале нестерпимо воняло.
Настя склонилась над Дроздом. Мальчишка ее не замечал. Он хрипло дышал и кашлял.
- Что с ним? - спросила Настя.
- Мы, эта...
- Ну?
- Бандит какой-то на улице напал, - Жульен виновато улыбнулся. - Выстрелил Дрозду в ногу, сам убежал. Мы Дрозда сюда притащили, рану перевязали. У него с ногой чё-то не то...
- Пуля навылет прошла, - поспешно добавил Лёлик. Фразу он подслушал в каком-то шоу по телевизору.
- Я антибиотики таскаю, кормлю его, пою. А ему все хуже и хуже.
- Почему домой не отвезли, в больницу?
Жульен и Лёлик переглянулись, потупились.
- Нам нельзя. Родители узнают, где мы были, Дрозду - конец. И нам тоже.
Настя захотела вдруг уйти. Просто взять и уйти, забыть о Лёлике и его глупых друзьях, побродить по городу, заглянуть в заброшенные дома, найти еще одно волшебное окно - возможно, найдется мир, в котором жизнь не такая однообразная и серая. Пускай даже в том мире Настя будет мертва.
- Его нельзя здесь оставлять, он умрет.
- Можно! Мы его вылечим. Ты вылечишь. Только найди лекарства, которые нужны, потому что мы, наверно, не те лекарства находим.
- Дрозда разыскивают?
- У него родители алкаши, - сказал Жульен. - Им пофигу, пока Дрозда нет.
Но если увидят, что ему ногу прострелили...
Не сказав ни слова, Настя открыла дверцу, ведущую наружу, и протиснулась в узкий проем. Вдохнула ледяной воздух. Последний день августа обжигал легкие двумя градусами мороза. Снежинки, спускающиеся с блеклого неба, засыпали листву, машины, печальных людей, которые брели по улицам, натыкаясь друг на друга, будто ничего не замечали. Не осталось в городе ярких красок, не находилось места для фантазии. Улицы были забиты перекошенными домами, заводами, исторгающими из сизых чрев синеватый дым. Город казался неприступной крепостью, и в этом была его слабость. Он достиг своей последней точки, после которой система просто обязана обрушиться.
На асфальт перед ней сел ворон. Это была огромная птица, умопомрачительных размеров. Не меньше орла, подумала Настя. Было много неправильного в облике ворона: вытянутая кверху голова, длинная шея, почти как у жирафа, тонкие крылья, которые ворон расставил в стороны и стал похожим на кладбищенский крест. Настя вздрогнула и резко выдохнула, воздух заклубился перед ней белым облачком. Люди, привыкшие быть обывателями, отвыкшие от фантазий, лениво обходили ворона, не замечали его, ведь он не вписывался в систему.
Ворон сделал шаг навстречу Насте, раскрыл клюв, угрожающе блеснул красным глазом. Жульен и Лёлик, которые вылезли из подвала вслед за девочкой, замерли. В руках они сжимали книжки.
Настя посмотрела на мальчишек и ни с того ни с сего рассмеялась:
- Зачем вы таскаете с собой это барахло?
- Это не барахло, а книги, - сказал Жульен, прижимая тома к груди.
- Фсё так.
Ворон кинулся на девочку и почти уже проткнул клювом ее дутую курточку, но в этот миг из толпы одноликих людей вырвался мужчина в кашемировом пальто. Он взмахнул зонтом, отгоняя птицу. Ворон хрипло закричал, широко разевая клюв. Дети испуганно жались к стене. С перекрестка к ним спешил милиционер и, суматошно размахивая рукою, дул в свисток. Ворон кинулся на мужчину, цепкими лапами попытался выбить зонтик у него из рук. Мужчина ловко увернулся и ударил сам. Зонт воткнулся птице в грудь, на снег брызнула кровь. Ворон жалобно крикнул и повалился на землю, словно груда тряпья. Подоспевший милиционер обрушился на мужчину с дубинкой, и тот упал на колени рядом с крестообразным вороном. Посмотрел Насте в глаза и прошептал:
- Когда тебя хоронили, я почувствовал, что я там лишний...
Милиционер ударил еще раз, и мужчина, уткнувшись носом в снег, замер.
Окно было распахнуто, ветер трепал оборванные полоски бумажного скотча. Настин отец расположился у окна, упершись в раму кулаками, и сокрушенно качал головой. Рядом стоял его коллега и мило улыбался, притворяясь, что сочувствует папиному горю.
- Сумасшедший мужик, - сказал отец тихо. - Разбил окно, сорвал скотч, пробрался в квартиру. Зачем?
- В мире полно сумасшедших, - сказал коллега, зевая.
Настя молча смотрела на них. Рядом сидел Лёлик с новым букетом ромашек. Он никак не решался вручить цветы Насте, а она не проявляла инициативу. Лёликовы мысли двигались по пятиугольнику: цветы, вручить, Настя, молчит, страшно.
- Как там Дрозд? - спросила Настя.
- В больнице, - ответил Лёлик и, осмелившись, выдохнул: - Наська, я вот тут... Вот... - Он протянул ей цветы. Она рассеянно кивнула и сунула новый букет в карман, навстречу букету старому, совсем уже сгнившему.
- А что вы за книги на кладбище нашли?
- Вот, - он достал из-за пазухи и протянул ей томик.
- Фантастика? Дурной тон - читать фантастику.
- Чё так?
- Не знаю. Все говорят, что надо читать Толстого, а не фантастику. Быть может, поэтому у людей в последнее время не хватает фантазии? Они даже реальную жизнь упрощают, не хотят видеть, что удивительное - рядом.
- Ворон-крест? - спросил догадливый Лёлик. Сидя рядом с Настей, он чувствовал, что умнеет.
- Ага... - пробормотала Настя. - Вот что, Лёлик... вы не зря эти книги нашли, ох не зря. Системе пора рухнуть. Перестаем играть, взрослеем. Найди Жульена, еще кого-нибудь, соберите все книги, которые сумеете найти, и раздайте людям.
- Бесплатно?
- Совершенно верно.
Обрадованный Лёлик, которому наконец нашлось, чем заняться в жизни, вскочил на ноги. Настя схватила его за рукав.
- Лёлик, стой! Послушай, Лёлик, у нас ничего еще не было, даже за руки толком не держались, но ты мне уже дорог. Время перемен - очень опасное время. Прошу тебя, Лёлик, будь осторожен. Ради меня.
Он мало что понял, но счастливый от того, что она подержала его за рукав, кивнул и поспешил к Жульену. Настя вздохнула и обняла себя за плечи, ежась от холода. Посмотрела на окно. Отец и коллега вдруг замерли. Они смотрели на дверь в подъезд, и Настя тоже посмотрела туда. Дворничиха лениво подметала пятачок у подъезда, сгребая подмороженные листья к холщовому мешку.
- Чертовщина! - закричал папин коллега, отбегая от окна. - Твой дом проклят! Все скажу шефу! Шеф все узнает! У тебя есть двойник! Двойник!
Отец схватился за голову.
Ветер мел улицы, срывал приклеенные к стенам рекламные плакаты, забирался людям под одежду, принося с собой грипп и простуду. Дым от множества заводских труб опадал и стелился по земле. Вечер накидывал на улицы бледно-серое одеяло. Лёлик, счастливый мальчишка, который верил, что обрел любовь, стучал в железную дверь, ведущую в квартиру Жульена. Сын литератора не спешил открывать. Лицо его, какого-то нездорового желтого цвета, было обращено к потолку, по щекам катились слезы. В руках мальчишка сжимал тяжелый штангенциркуль. Он уже посмотрел в глазок и знал, что пришел Лёлик. Жульен нежно поглаживал штангенциркуль, касался пальцем заостренной его части и, сжав зубы, бормотал под нос. "Заткнись, - шептал он, - пошел ты, Жульен. "Бонжур"? Жульен, какое дурацкое слово! Ты фсё же придурок, Жульен! Фсё произошло именно так, Жульен держал Дрозда в подвале! Вы не верите мне? Жульен, так ведь было? Видите, он чокнулся, говорит про какого-то ворона-мутанта! Не было никакого ворона... и фсё тут..."
С немалым сомнением оглядев свое "оружие", Жульен приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы видеть нос Лёлика и его левое ухо, похожее на лопушок.
- Чё те надо?
- Жульен, фсё будет хорошо. Ты прости, что я свалил вину на тебя, но теперь, верь мне, фсё будет замечательно. Мы раздадим фантастические книги людям. Мы вернем им ф-фантазию. Открой!
Жульен крепче сжал штангенциркуль. Распахнул дверь и замахнулся. Лёлик, помнивший Настино предупреждение, успел перехватить руку друга, повалил его на пол. Отфыркиваясь и ругаясь, они покатились по полу. Штангенциркуль отлетел в сторону. Они вскочили на ноги, с ненавистью глядя друг на друга, и снова сцепились. Задребезжала стеклянная дверь, когда они вывалились на балкон. Лёлик прижал Жульена к перилам. Оба тяжело дышали и не знали, как поступить дальше. Не сговариваясь, мальчишки зачем-то посмотрели налево. С балкона было видно, как за далекие холмы, усеянные редкими соснами, будто иголками, прячется красное солнце.
- Фсё, хватит... - сказал Лёлик, отпуская Жульена. - Мы должны быть щас вместе. Мы нужны Насте, разве не видишь? Она не такая как фсе, она меняет мир, делает его необычным, ломает старый порядок. Она эта... как ее... избранная. Я недостаточно умен, чтоб убедить тебя. Не умею красиво говорить, как Настя. Но ты поверь. Фсё будет хорошо. Надо только помочь ей. Помоги нам, Жульен, пожалуйста! - Лёлик протянул мальчишке руку.
Жульен посмотрел на друга исподлобья. Когда равнодушная тьма поглотила последний солнечный луч, блеснувший на вершине холма подобно кресту, он все-таки пожал руку Лёлику.