|
На вторую зиму начали немцев сильно партизаны шшыпать. Наскочуть так-то ночью на одиночную хату и всех перебьють, поэтому стали они скучиваться по большим хатам. А наша-то на краю города стояла, возле оврага! Вот они и боялис у нас жить: а вдруг партизаны из оврага выскочуть? Но все ж иногда придуть да придуть и сразу: - Матка, партизан?.. - и показывають: из оврага, мол. Вот мы и приладилися врать, чтоб меньше они таскались-то: - Да, да, партизаны, пан! А они и начнуть по двору шастать, шастають, и всё турчать: - Партизан, партизан! Ходишь за ним и думаешь: пралич вас побей, ну что ж, партизаны-то... воробьи, чтолича? Клюнул да в кусты?.. Прямо парализовали их эти партизаны! Раньше-то вольники какие были! Ходили, насвистывали себе, а теперь стали потихонечку, чтоб незаметно как... Раз пришли к нам и немують: во, мол, лес прочёсывать идем, и ни одного партизана не оставим! - О-о, лес велик, - говорю. - И туда лес, - показываю, - и туда. Как от Карачева начинается, так и до самой Москвы аж... - Стоять, слушають. - Сколько ж вам солдат-то надо, чтоб его прочесать? - Не-е, у нас же собаки... - Ну, раз собаки... Ладно, прочёсывайте. Вот и пошли... А их как чесанули там!.. и не под гребешок, а под гребёнку. Партизаны-то все тропочки в этих лесах знали, а немец только чуть отошел в сторону, так и заблудился сразу... |