Мебиусов лист времени напоминает раздвоение панцыря моря, когда спелая индиговость, покрытая хиромантией складок и бугров, режется пополам слепяще-безмятежным катером, срастаясь вновь за кормой уже высветленными и перепутанными концами - а над горизонтом мясистое облако скручено, как микеланджеловские рабы; именно таким манером я выделываю зернистый эстамп в невозможном царстве бумажного зодчества, и материя двух качеств, благая и злая, рождается из мысли - так творится кровь из костного мозга, так из хлебного рожка выдувается яростно-белый огонь пломбирного полушария, и, коль скоро мой ум напоен жарким мраком, самая фешенебельная улица города со шкатулками неоклассических домов запылала свежим зеркальным пламенем осенней плазмы; впрочем, это, быть может, совсем и не улица, но нескончаемый, скрупулезно свитый из трубчатых сухожилий барельеф со сценами из Камасутры, моменты восприятия прозрачно слоятся, я ведь так и не постиг великий аркан отслюнения одной плоскости полиэтиленового мешка от другой, и под желтый скрипичный визг улица ли, река ли, фреска ли - все шествует путем хаотической предопределенности; и вдруг - преткновение, неясное: мужчина атлетического сложения, с тюремными татуировками на темы колоколов, с неожиданно тонко вылепленным утиным носом стоит на коленях и смотрит на женщину, простертую на тротуаре, она бледна и темноволоса, на лице рубиновая родинка, в каком-то из отраженных миров мы, возможно, увидели бы огромную, как бриллиант, муху, однако, если пройти бесконечность до конца, зайти с изнанки в область причин и там вернуться назад, к точке преткновения, мы узрим источный символ события, пребывающий в неподвижности за стеклянной стеной, и здесь вовсе не татуированный амбал, но - в холодных латах длинноволосый претендент на куполообразное мягкое молоко госпожи, пусть в нашем мире оно давно растворено во всплесках дождя на лужах, похожих на глиняные пузыри гейзеров - негатив звездного неба - в голосах женщин, в воздухе, пахнущем октябрьскими яблоками и летучей паутиной