Дорогие читатели, ниже перед вами фрагмент большой книги. Если вы хотите начать читать эту историю с начала, вы можете это сделать, кликнув по этим двум картинкам:
Приятного чтения!
Была глубокая ночь, когда Лунин открыл дверь своего дома, и вошел внутрь. Все потрясения этого вечера остановились в нем, и он вообще ни о чем не думал. Над всем этим можно было поразмыслить и позже.
За окном над городом, в котором опять не было власти, занималась бледная заря, и в сумеречном сером освещении предметы в комнате казались зыбкими, неясными и лишенными строгих очертаний. Низкое облако, висевшее над горизонтом, имело снизу малиновый отсвет, как будто наливалось кровью.
Для трех часов ночи в конце декабря, на исходе года, это было странно. Лунин протянул руку, чтобы зажечь свет, но в последнюю секунду передумал. Мягкий полумрак был слишком красив, чтобы уничтожать его резким электрическим желтым светом.
Пройдя из гостиной в спальню, он повалился на кровать, не расстилая постели. Этот дом уже не принадлежал ему: новая власть могла повести себя совсем по-другому, чем старая, и скорее всего, его особое положение уже закончилось.
У него не вызывало это особых эмоций. Этот дом, или скорее даже небольшой дворец, как предпочитал думать о нем Лунин, опираясь на небольшой барельеф с дубовыми листьями на одном из фронтонов, все равно слишком быстро и неожиданно пришел в его жизнь, и теперь легко ушел.
Спать не хотелось. Сознание Лунина впадало в его обычное состояние, при котором глубокая погруженность в себя временами граничила с легкими степенями слабоумия и помешательства - если, конечно, удавалось до этого дойти. Рев за окном, к которому примешивался как будто даже детский плач - или это было просто завывание ветра - всему этому только помогал.
Жизнь здесь, в Систербеке, оказалась более бурной, хлопотной и опасной, чем он предполагал. Смутный внутренний зов позвал его сюда, когда он решил заняться литературной деятельностью, но поработать так и не удалось. Вокруг началась бесконечная суета, какие-то фольклорные убийства - все это отвлекало от мыслей. Сейчас он вспомнил наконец, зачем тут находится, и это было почти как избавление.
Пожалуй, пора было уезжать отсюда. Ничто не связывало его с этим городом, кроме мистического устремления (Лунин любил такие выражения) и запутанного клубка обстоятельств, который, может быть, вовсе и не надо было распутывать. До утра его, скорее всего, никто не потревожит, а с рассветом надо собирать свой чемодан и двигаться дальше - может быть, в Россию, может, в Европу, он пока еще не решил. Какой-нибудь другой захолустный, почти брошенный отель в маленьком приморском городке снова приютит его, как это было несколько недель назад - и там, наконец, придет вдохновение. И все получится сразу, в один миг.
Лунин потянулся и встал, чтобы принять вечернюю ванну - которую уже можно было назвать и утренней - и лечь спать. Уезжать, конечно, было жалко. Систербек идеально подходил для творчества, если бы только ему не надоедали убийствами и расследованиями.
Но наверное, так было лучше. Расследованиями тут вполне мог бы заняться кто-нибудь другой.
Проходя через гостиную, он остановился, привлеченный снова тем, что происходило за окном. Ночь была явно необычной. В воздухе сгустился плотный туман, клокотавший большими сгустками, как будто город уже поднялся на небеса в полном составе. Выглядело это очень живописно.
Сквозь туман прорезались лучи красновато-желтого солнца, восходившего на этот раз для разнообразия на юге, и часов на семь раньше, чем следовало. Кто мог ожидать этого от такого неглубокого слоя медитации?
Лунин постоял у окна, любуясь багровыми разводами на небе и тучами, пламеневшими красным, как подсвеченные изнутри куски стекла. Это уже больше напоминало день, чем ночь. И ад, чем рай - которым, вне всякого сомнения, являлся для него Систербек.
Неугомонный город, подумал Лунин. Вот и пиши после этого, придумывай истории, если сам вовлечен в одну историю за другой. Не записывать же то, что с тобой происходит, день за днем. Хотя мог бы получиться недурной детектив, а его всегда влекло к криминальному жанру. Но где тогда будет полет фантазии, где глубокий вымысел, глубже самой правды жизни? Это, конечно, был путь в никуда.
Откуда вообще у него взялось, вдруг подумал он, это маниакальное стремление к литературе? Любая мономания - прямой путь в сумасшедший дом, и медитации этому только помогут. Не лучше ли делать какую-нибудь обычную работу, лучше рутинную и бессмысленную, отдыхать и развлекаться, просто жить, как живут все люди, не думающие о том, что они могли бы играть великую мировую роль, если бы обстоятельства сложились чуть по-другому? Может, и вовсе избавиться от этой одержимости, какими-то специальными техниками по работе с сознанием, и заняться чем-то другим? Вот можно, например, эти тучки зарисовать - э, нет, это опять в ту же сторону.
Издали донесся глухой шум, как будто обрушилось что-то тяжелое. Если это Господень молот за его грехи, подумал Лунин, то разумнее начать прямо с него, а не крушить весь Систербек. Да, с городом опять что-то происходило, и хотя ничего хорошего в этом наверняка не было, нельзя же было так замыкаться от жизни. С литературой все равно ничего не получается, несмотря на все жестокие, и можно сказать, кровопролитные усилия.
Тут он вспомнил, что до сих пор ни одно из больших событий, происходивших в этом городе, каким-то загадочным образом не обходилось без того, чтобы быть прямо связанным с ним - и более того, с его литературой. Вся вселенная домогалась от него то ли литературной деятельности, то ли отказа от нее, понять было невозможно. Как назойливая муха, мир донимал его, никак не желая отвязаться. Не исключено было, что и этот кровавый фейерверк на полнеба был затеян с какой-то целью, скажем, пробудить в нем тот пласт образности, а не другой.
Лунин тряхнул головой, отгоняя наваждение. Этот жест был очень тривиален, но он ничего не мог с собой поделать. Наверное все-таки, прежде чем окончательно погружаться в литературу, тут или в другом месте - надо было предпринять еще одно маленькое расследование. Постояв еще несколько минут у окна в раздумьях, он решил подняться на чердак и посмотреть оттуда на это небесное явление.
На чердаке здесь он еще не был. Шагая по головокружительной винтовой лестнице, Лунин думал, что теперь, после падения старой власти, у этого дома может снова найтись хозяин, сбежавший, по-видимому, от передряг, связанных с прошлым режимом. Видеться с ним не хотелось.
Открыв тугую дубовую дверь, он вошел в тесное помещение, озаренное сквозь окна полыхавшим на улице светом. На столе лежал пыльный череп, обязательный атрибут литературных кабинетов двухсотлетней давности и, возможно, так и оставшийся тут еще с тех времен. Лунин не стал выяснять, настоящий он или подделка.
Шкафы у стен, конечно же, были полны скелетов, если не натуральных, то метафорических. У одного из них наверняка не хватало головы. Лунин почувствовал, как в нем пробежала искра вдохновения, которое давно его уже не посещало. Возможно, стоило пробовать писать здесь, на чердаке, а не внизу.
Открыв зачем-то большой сундук, стоявший у стола, он едва не расхохотался: хозяин этого дома тоже был литератором. Сундук просто ломился от рукописей. Лунин пролистал несколько страниц. Это были нелепые заметки о жизни, стихотворные наброски с топорно срифмованными строчками и даже начало пьесы. Насколько все-таки более яркая и глубокая образность приходила ему в голову! Почему же из нее не удавалось склеить ничего стоящего?
В одном из отделений сундука лежала пачка чистой бумаги и чернильница с перьевой ручкой, совсем как в старые добрые времена. Не выдержав, Лунин взял этот хлам, разложил на столе рядом с черепом и при красном свете из окна, оказавшемся очень кстати, начал набрасывать что-то без начала и конца - просто картинки, мелькавшие перед внутренним взором.
Дело шло хорошо. Строчки лились легко и свободно, он и сам не заметил, как исписал несколько страниц. Через некоторое время он почувствовал, как по лицу его текут слезы от счастья: что-то сдвинулось в его сознании, и наконец начало получаться.
Послышался скрип, какой-то ржавый, как показалось Лунину - если это слово может быть применено к скрипу, подумал он. Он повернулся к окну и увидел, что форточка, распахнутая ветром, покачивалась на сквозняке, как будто движимая неведомыми силами, ломившимися в окно. Слава Богу, они пока не лезли в комнату.
Одиночество, к которому он так стремился, все равно было неполным: какие-то существа или духи наполняли эту вселенную, избавиться от них было невозможно, даже если не общаться ни с кем из людей. Лунин вдруг остро пожалел, что он не захватил с собой снизу очередную пыльную бутылку из бара, который уже не принадлежал ему вместе с домом - но с другой стороны, хозяин, потеряв все, вряд ли бы жалел очень уж сильно об исчезновении нескольких десятков лишних глотков красного вина. К тому же его литературному таланту не помогло бы, даже если бы он выпил весь свой бар разом.
Свет за окном переменился. Кровь, размазанная по небу, уже запекалась, приобретая темно-вишневый оттенок. Мрачные тучи, нависшие над землей, на глазах чернели, небесная жаровня остывала, сыпля последними искрами. Лунин встал, чтобы спуститься в спальню - не сидеть же за столом на чердаке до утра - и тут заметил в темном углу еще одну лестницу, деревянную, ведущую к дверке под потолком.
Недолго думая, он поднялся по ней, оставив свои бумаги на столе. Дверь вела, как оказалось, на смотровую площадку на крыше - жаль, что он не знал об этом раньше.
Поразительная картина открылась его взгляду. Как большие воздушные корабли, тучи проплывали над ним и рядом с ним. Во всем городе в окнах не видно было ни огонька, но зато небеса сияли призрачным светом. Вдали завывала одинокая сирена. Лунин поежился на ветру, чувствуя, как с него слетают остатки дремоты.
Туман начал редеть, высоко в небе сквозь просветы мерцали холодные звезды. Насколько он выше всего этого, вдруг подумал он. Люди за этими стеклами не пробуждались от своего постоянного оцепенения даже днем, а сейчас, наверное, и вовсе спали, одолеваемые тяжелыми снами, или в страхе приникли к окнам, глядя на торжество небесных сил, разгулявшихся над городом. Они ничем не отличались от бликов на стеклах, и те тени, которые тревожили его воображение, были живее, мощнее и полнокровнее, чем все их жизни. Он был Богом в этой вселенной, и вся она была только отблеском его мыслей.
Кажется, сегодняшняя медитация удалась. Небеса стремительно темнели, игра света прекратилась. Над заснеженным городом опускалась запоздалая ночь.
Стук в дверь раздался поздним утром, когда Лунин складывал вещи. А вот и хозяин, подумал он. Что ж так робко скрестись в дверь - можно и позвонить. К счастью, он уже почти собрался. По крайней мере, объяснение будет коротким.
- Войдите! - крикнул он.
Дверь не открывалась. Лунин не помнил, запер ли он ее на замок, но ручка не поворачивалась тоже. Кто-то стоял снаружи и чего-то ждал.
Лунин помедлил, и пошел открывать ее сам. Если это еще один маньяк с надоедливой серией убийств, я этого не вынесу, подумал он. Город мог бы придумать и что-то пооригинальнее, чем плодить серийных убийц и политиков. Что до известной степени одно и то же.
Распахнув дверь, он увидел старого приятеля, Артура Муратова, стоявшего на пороге со своим обычным задумчивым видом. Он изучал бронзовую табличку над дверью, читая латинскую надпись на ней и судя по выражению лица, припоминавшему значение основных оборотов и их роль в римской культурной истории.
- Ты видишь, - сказал он вместо приветствия. - Тебе сам бог велел поселиться в этом доме. Как я раньше этого не замечал?
- Ну ты даешь, - выдохнул Лунин с облегчением. - Я уж и не знал, кого увижу на пороге. Проходи, хватит стоять у входа. Что там написано?
- Я не уверен, что понял все смысловые слои, - ответил Муратов, входя. - Но что-то о судьбе литератора. Горестной, как я понял - но такой нужной для общества.
- Ага, посмертно, как всегда, - откликнулся Лунин, закрывая за ним дверь. - Ты знаешь, этот дом, оказывается, в самом деле принадлежит писателю. Я случайно обнаружил это прошлой ночью.
- Да? - переспросил Муратов. - А я ведь сразу что-то такое почувствовал. Удивительно: живу поблизости, а ни разу не встречались. Я даже не знаю, кто жил раньше в этой хибаре.
- Я думал, это он и явился, - сказал Лунин. - Не знаю почему, но я жду его со вчерашнего вечера. Какое-то предчувствие, или это просто нервозность приняла такие формы. Располагайся, что же ты стоишь.
- Да, это было бы логично, - сказал Артур, усаживаясь в плетеное кресло. - У нас начинается новая жизнь, или вернее старая, и теперь люди начнут возникать из небытия. В городе будет много радостных встреч, с учетом того что добрая половина дворцов перешла уже из рук в руки.
Тут он заметил чемодан с открытой крышкой на полу. Лунин бросал туда вещи небрежно, и весь этот кавардак представлял собой, должно быть, любопытное зрелище.
- А, ты тоже собираешься? - воскликнул Муратов.
- Да, я решил действовать, - ответил Лунин. - Прошлой ночью я обдумал всю свою жизнь и...
- Отличный способ проводить ночи, - перебил его Артур. - Я так понял, "действовать" в твоем понимании - это делать ноги отсюда? Тебя не смущает такое вульгарное выражение?
- Делать ноги, да, - сказал Лунин. - И поскорее. А если без шуток, я все это осмыслил... И пришел к выводу, что слишком уж безвольно плыву по течению. Так нельзя. Никакой литературы у меня так не получится.
- Вот это правильно, - сказал Артур. - То есть уезжать, может быть, и неправильно, без тебя тут будет скучно. Ты оживляешь собой обстановку. Без твоей унылой физиономии пейзаж будет неполным.
- О да, - сказал Лунин с иронией. - На этом фоне и дикие холмы со скрюченными соснами выглядят как-то живее.
- Ну, насчет сосен ты зря.... - протянул Муратов. - Они очень даже милые. Так о чем это я? Да, о книгах. Книги - это хорошо. Я всегда говорил, что тебе не надо ни на что отвлекаться. В тебе чувствуется настоящая творческая жилка, я не понимаю, почему ты не пишешь.
- Прошлой ночью сразу несколько страниц изверглось из глубин психики, - откликнулся Лунин. - Хорошо шло, просто на удивление. Совсем как раньше. Я даже не понял, что произошло и с чем это связано. Опомнился, только когда большой кусок работы был уже сделан.
- Так и надо, - сказал Артур. - Это лучший путь к просветлению сознания. Ты главное - не останавливайся. Вперед и только вперед! И если ты погибнешь на этом пути...
- Для начала надо место для работы подыскать... - проворчал Лунин. - Тут писать уже невозможно. В городе черт знает что творится.
- Это точно. В последнее время даже больше, чем раньше. Или так кажется? Времени свойственно ухудшаться в отражении нашего ума, хотя это скорее ум так портится. Ты как считаешь?
- Кстати, что это за социалисты, которые пришли к власти? - спросил Лунин, не отвечая на последний вопрос. - Может, ты что-то знаешь об этом?
- Ну так, бледно-розовые, - ответил Муратов. - Ни рыба ни мясо.
- Они уже въехали во дворец Карамышева? Как он там, кстати? Ты ничего не слышал?
- Он сгорел, - сказал Артур. - То есть не Эрнест, конечно. Хотя я бы сказал, он близок к этому. Потерять все, когда удача была уже в руках, и власти ничего не угрожало...
- Дворец сгорел? - воскликнул Лунин, наконец сообразив, о чем идет речь. - Господи, ну и идиотом я был...
- А что такое? - живо спросил Муратов. - Ты имеешь к этому какое-то отношение? Опять сложная интрига, отвлекшая от работы, и мимоходом приведшая к пожару на полгорода?
- Да нет, - с досадой ответил Лунин. - Я вчера, как обычно, когда мне не спится, погрузился в глубокую медитацию...
- И дворец вследствие этого воспламенился сам собой, - перебил его Артур. - Я понял. Ты поосторожней со своими вторжениями в психику.
- Ну почти, - сказал Лунин. - Я, как всегда, принял веревку за змею. Или вернее, змею за веревку. Или не знаю что за что. На меня этот мрачно-рубиновый свет из окна странно подействовал, и дальше я плохо контролировал свои мысли. Но зато философское эссе родилось само собой.
- Хм, ну а какая разница? - подумав немного, спросил Муратов. - Если эссе получилось хорошее?
- В общем, да. Хотя я сегодня туда еще не заглядывал и не знаю, что там получилось. Прилив вдохновения охватил меня по пути на крышу, и бумаги остались там, на чердаке. Даже и не знаю, стоит ли их забирать, или оставить хозяину этого дома в виде приятного сюрприза. Должен же он когда-нибудь появиться?
- А пожар с крыши был не виден?
- Когда я добрался туда, видимо, все уже угасало, - ответил Лунин. - Так что все-таки случилось со дворцом? Там же были прекрасные картины, одна из лучших коллекций в нашей новорожденной республике.
- Да, Эрнест о них тоже много сокрушался.
- А он уже успел об этом высказаться?
- Ну а как же, ты же знаешь Карамышева. Ни одно крупное событие не обходится без немедленной речи.
- И о чем он говорил? Порицал социалистов, сжегших великое произведение архитектурного искусства? Вместе с картинами?
- Ты удивительно догадлив, - сказал Артур. - Впрочем, угадать нетрудно. Правда, я не понимаю, каким образом они успели это сделать. Пожар начался, когда еще не все люди Эрнеста покинули здание.
- Так может... или...
- Ты знаешь, я во все это особо не вникаю, - сказал Муратов. - И тебе не советую. Ты же собирался заняться литературой, а никак не можешь отделаться от политики.
- Да, ты прав, это затягивает, - ответил Лунин. - Только начни, и опомниться не успеешь, как очутишься в кресле какого-нибудь министра. Особенно в нашем удивительном городе. Я вот уже успел привыкнуть к этому дому, расставаться будет трудно. Кстати, что мы сидим без чая? Перед дорогой надо подкрепиться.
Он встал и поставил медный чайник на огонь. Отблески пламени на его поверхности сразу напомнили ему о вчерашнем.
- На самом деле зрелище было яркое, стоило посмотреть, - сказал Муратов, видимо, последовавший тому же ходу мыслей. - Я до сих пор под впечатлением.
- Самое смешное, что я тоже, - вставил Лунин. - Хоть я этого и не видел.
- Если бы ты остался после сдачи дворца еще на несколько минут, все увидел бы своими глазами. Вы появились на пороге вместе с Карамышевым, потом он ненадолго вернулся во дворец, а когда оттуда вышел, из окон уже текли струйки дыма. И тут он произнес свою речь, прямо на крыльце - одна из лучших его речей, это я точно могу сказать, я большой ценитель.
- М-да, - сказал Лунин. - В общем, всего этого следовало ожидать.
- Конечно, ход весьма предсказуемый. Эрнест не вынес бы в любом случае, если бы кто-то въехал в его любимый дворец. А так... кстати, о чем вы говорили на лестнице?
- Если б я понял, о чем мы говорили... - попробовал отшутиться Лунин. О теме этой беседы ему не хотелось рассказывать. - Лучше расскажи, что еще было в речи. Я тоже большой ценитель - с чисто художественной точки зрения, я имею в виду.
- Хм, на этот раз я тоже ничего не понял. Он говорил о памяти.
- О чем? - воскликнул Лунин. - О какой памяти?
- Да вот и непонятно. Почему я и спросил тебя. Сначала были обычные фразы - "история сделала свой выбор", "мы должны подчиниться ее роковой воле", потом о том, что борьба будет продолжаться, вплоть до самого что ни на есть смертельного исхода - а потом о тебе. Чечетов слушал его с большим вниманием.
- Чечетов там тоже был?
- Да, мы сидели на скамейке напротив дворца. Толпы большой в этот раз не было, только потом начали сбегаться на пожар. Иногда кажется, что в этом городе живут одни сплошные зеваки.
- Так что он обо мне говорил? И при чем тут память?
- О тебе он упомянул вскользь, кстати в очень лестном ключе. Отметил твои высокие заслуги. А потом пошло какое-то темное философствование, как обычно у Эрнеста, когда он забывает, с чего вообще начал. Но насколько можно было понять, тема памяти была связана именно с тобой.
- Да-а... - протянул Лунин. - Вот уж правильно я сделал, что решил убраться отсюда. Здесь меня в покое не оставят, это точно. Насчет заслуг - это очень сильное преувеличение.
- Он говорил о том, как важно иногда вспомнить, а еще важнее бывает забыть, - сообщил Муратов. - И еще о том, что мы живем с огромными пластами вытесненных воспоминаний - я не помню точных выражений, но что-то в этом духе - и без этого жизнь была бы невозможна. Какое отношение это имеет к смене власти и к столбу пламени над крышей, я совершенно не понял.
- Карамышев живо интересуется моим прошлым, - со вздохом сказал Лунин, решив, что раз он все равно покидает Систербек, нет большой разницы, кто и о чем тут узнает. - И не объясняет, почему. Хочет, чтобы я вспомнил сам. Именно об этом он и говорил мне там на лестнице. Только хотел бы я знать, зачем об этом рассказывать всему городу.
- Не переживай, все равно никто ничего не понял. Если бы мне Чечетов не объяснил, что к чему, я бы тоже сидел и гадал.
- М-да, только Чечетова в этой интриге и не хватало. И что же он сказал?
- Чайник закипел, - сказал Муратов.
- Вижу, - ответил Лунин. - Ты давай про Чечетова, не отвлекайся.
Он поставил на стол фарфоровые чашки и заварочный чайник, и залил большую порцию чая кипятком. Все-таки тут было хорошо. Они помолчали немного, чаепитие традиционно требовало особой атмосферы.
- Ты знаешь, я слегка опасаюсь проницательности Чечетова, - сказал Лунин, разливая чай по чашкам. - Мне кажется, его ум проникает глубже в мои дела, чем мне этого хотелось бы.
- Пожалуй, ты прав, - отозвался Артур. - И не только в твои. Когда дворец заволокло дымом, мне стало по-настоящему страшно. Не от пожара, конечно. Вся эта бесконечная петербургская декоративность, которую мы тут унаследовали... От нее так и ждешь, что она в любой момент исчезнет. Хоть она и каменная. Так что дворцом больше, дворцом меньше...
- А от чего же? - спросил Лунин, слегка озадаченный. - От речи Эрнеста?
- Ну да. От сочетания одного и другого. Он был как-то... не в себе. Мне кажется, он уже жалеет о том, что так разговорился. А почему ты не можешь ему прямо рассказать то, что он хочет услышать? Я так понимаю, ты все равно не задержишься в нашем благословенном городе.
- В том-то и дело, что я сам ничего не помню, - сказал Лунин. - Не более чем смутные обрывки. Иногда мне кажется, что мое творчество остановилось именно поэтому. Память, сознание, воображение - все это ведь тесно связано...
- Да, Чечетов говорил что-то очень похожее.
- Прямо там, на скамейке у дворца? Во время пожара?
- Да, и все вместе составило такую любопытную антифонию. Помнишь, были эти бестолковые греческие хоры, которые вроде как комментировали один другой. Прихожане не знали кого слушать.
- С таким вниманием к моей скромной персоне я не удивлюсь, если обо мне и в самом деле скоро начнут петь в церквях псалмы, - пробормотал Лунин. - И посвящать мистерии.
- Ну, это было что-то близкое. Настоящая церковная атмосфера, хоть и под открытым небом.
Они еще немного помолчали. За окном капал мелкий зимний дождь.
- Я так понял, что ты так и не расскажешь мне, что сказал Чечетов, - наконец не выдержав, заметил Лунин.
- Я могу только передать буквально... что это значит, я понять не могу. Он сказал, что ты являешься крупным писателем, там где не можешь писать, и мелким и средним литератором, там где можешь.
- Да? - переспросил Лунин, удивленный этим поворотом темы. - А к чему это было?
- Вот как раз к речи Эрнеста. Тот тоже говорил о литературе. Я от всего этого почему-то напрягся, а Чечетов сидел такой расслабленный и непринужденный, развалившись на скамейке, блестя очками... но слушал внимательно, не пропуская ни слова.
- Хотел бы я знать, с чего он так этим заинтересовался.
- Как раз когда у меня уже начал заходить ум за разум от этого, он глянул на меня и мою физиономию, очевидно недоуменную. И объяснил мне, что вся эта речь была на самом деле посвящена тебе. Не только в той части, в которой ты был представлен как видный деятель империи. Или что у нас было - республика? Тут сам черт ногу сломит.
- Хм-м... - сказал Лунин, отхлебнув чаю, что всегда успокаивало и наводило мысли на правильный лад. - А о причинах этого - почему крупным и почему мелким, и от чего это зависит - он ничего не сказал?
- Ничего. В этот момент дворец обрушился, и мы наблюдали, как обнажился его остов. Сильное было зрелище.
- Да, я это слышал, - сказал Лунин. - На меня это тоже произвело впечатление.
- И еще он рекомендовал тебе меньше заниматься литературой. Почему-то именно сейчас.
- Но... почему? Какая разница между "сейчас" и "потом"?
- Понятия не имею. Ну и позже, когда дворец уже догорал, он сказал еще, что высшие силы не могут умереть, и поэтому не боятся смерти. В этом их торжество, и в этом их ущербность. Как говорится, понимай как знаешь.
- Да уж... понять это непросто, прямо скажем. То есть я с ним согласен, мысль-то здравая, спору нет... Но какое отношение это имеет ко мне?
- Я так понимаю, что на него тоже подействовало это зрелище, - сказал Муратов, ставя на стол пустую чашку. - Ты же знаешь Ивана Павловича, у него воображение - ярче пламени, в котором утопал этот дворец.
- Будем считать это только воображением, - сказал Лунин. - Хотя насчет высших сил, как ни странно, мне кое-что понятно. Я думаю, это относится к последним фразам, сказанным у Карамышева в кабинете перед сдачей власти. Он тоже рассуждал о чем-то подобном.
- Тут не город, а сплошные философы, - заметил Артур. - И при этом никто ничего не пишет. Видно, высшие силы постарались. Читать совершенно нечего. Классику я всю уже наизусть знаю.
Муратов встал и протянул руку для прощания.
- Ты уже уходишь? - спросил Лунин, пожимая ее.
- Да, мне сегодня еще на работу. У меня хоть и свободный график... но надо же иногда появляться. Радовать своей персоной сослуживцев.
- Ты все в том же институте? - спросил Лунин. - Его не закроют теперь, в связи с новыми веяниями?
- Вряд ли, - сказал Артур. - Наш институт пережил все смены власти, и теперь куда денется.
- Чечетову привет передавай, - с легким сарказмом сказал Лунин. - В следующий раз, когда у меня будет творческий ступор, я обязательно к нему обращусь. Надо будет поддерживать с ним связь по переписке.
- Ну, счастливого пути, - напутствовал его Муратов, пропустив мимо ушей последний выпад. - Ты в Петербург сейчас?
- Я еще не решил. Куда глаза глядят. Главное - подальше отсюда.
У выхода Артур обернулся.
- Кстати, - сказал он. - Ты уверен, что с твоими расследованиями покончено?
- Абсолютно, - ответил Лунин сразу. - А что?
- Да так, ничего, - сказал Муратов. - Я, когда сюда шел, крюк небольшой сделал. Хотелось прогуляться, а заодно и на вчерашнее пожарище посмотреть.
- И что? Увидел что-то интересное?
- Более чем. Город был как вымерший - я люблю такие вещи. И вот, представь себе...
- Только не надо рассказывать мне о новом убийстве.
- Да, ты знаешь, похоже. Хотя и не так чтобы совсем.
- Ну давай уже, говори. Не волнуйся, если я чем-то и заинтересуюсь, то только не этим.
- Представь: в двух шагах от дворца, немного по главной улице по направлению к твоему дому, вижу я витрину магазина.
- В этом, я бы сказал, нет ничего необычного, - заметил Лунин.
- В витрине да. Хотя я люблю ее разглядывать: там такие манекены... с совершенно пустыми глазами. Как будто от ужаса. Сразу понимаешь, что если кто-то и отдает себе отчет в том, что происходит в нашем городе - так это они.
- И это все, что ты увидел?
- Не совсем. Я, собственно, проходил по другой стороне улицы, и было еще темно. Поэтому я видел смутно. И вот гляжу и вижу: лежит у самой витрины на земле поверженное тело.
- Тоже не очень необычно для Систербека, особенно в последние дни, - сказал Лунин.
- Ну да. Но это бы ладно еще. Я тоже подумал - ну труп и труп. От боев, наверное, остался. Хотя какие у нас бои... все какое-то опереточное. Но темное пятно под ним было, и даже вроде как растекалось.
- Бр-р... - сказал Лунин. - Казалось бы, и пора уже тут привыкнуть ко всему - а все никак.
- Да, меня тоже как-то пробрало. Но и это было еще не все. Гляжу, сидит на этом трупе мужичонка, и зачем-то держит кусок кирпича в руке. Увесистый такой. И вроде как замахивается.
- Мужичонка?
- Ну как, он молодой был. Насколько я понял. Но вид какой-то потрепанный. Замученный жизнью.
- Ну? - спросил Лунин, несмотря на свое решение не интересоваться более бытовыми городскими подробностями. - И дальше-то что было?
- Я отвернулся, - с чувством сказал Артур. - Зачем мне на это смотреть?
- Ты думаешь, мне стоит взяться за это дело? - после небольшой паузы спросил Лунин, самым язвительным тоном, каким только мог. - Или, не дай бог, мне его поручат?
- Надеюсь, что нет, - сказал Муратов. - И даже если попытаются, надеюсь, что ты улизнешь раньше. Ну пока, удачно тебе выбраться отсюда.
Дверь за ним закрылась, и Лунин остался один. Он посидел немного в задумчивости. Уезжать по-прежнему не хотелось. Ему хотелось продлить ощущение чего-то чудесного, что было вчера на чердаке. Но подниматься туда большого желания не было - кто знает, что за бред, не имеющий никакого отношения к литературе, обнаружился бы там во вчерашних записях.
Медленно и как бы колеблясь, надо ли это делать, он взял из своего открытого чемодана бумагу и ручку, и начал снова что-то писать. Несколько часов пролетело незаметно. Когда Лунин опомнился, за окном уже начинало темнеть.
Он встал и прошелся по комнате. Может, стоит еще потянуть с этим делом? В городе все затихло, как будто там никого и не было. А писалось тут великолепно. Ему даже уже приходили в голову идеи сюжетных конструкций, которым он пока не давал развиться, набрасывая на бумаге только мысли, картинки и впечатления. Но кто знает, во что превратилось бы это чуть дальше.
Лунин чувствовал уже сильный голод, но не в силах бороться с соблазном, сел за стол и сделал еще несколько зарисовок. Он описывал тесную комнату, смятые простыни на постели (неизвестно почему, но это всплывало все время в сознании), темный свет из окна, старомодный оконный переплет в виде креста, кажущийся черным на фоне вечернего неба, и какие-то лица, едва различимые в сумраке - по виду неживые, но движущиеся и даже иногда гримасничающие. Где-то он видел все это, но не мог припомнить, где.
На чердаке послышался стук. Лунин замер и прислушался. Наверное, ветер с шумом захлопнул форточку, подумал он. В доме никого не было, кроме него.
Постояв несколько секунд и прислушиваясь, он поднялся наверх. Форточка была открыта, ветер развевал вокруг нее белые занавески. Это тоже неплохо смотрелось бы в книге. Закрыв плотно форточку и на всякий случай подергав шпингалеты на окне, он спустился вниз, по пути захватив вчерашнюю рукопись. Заглянув в нее еще на лестнице, Лунин понял, что это не так уж и плохо. Работа и в самом деле прекрасно пошла.
В гостиной он понял, что решение принято. Надо было остаться здесь еще на несколько дней. В конце концов, уезжать отсюда с сознанием полного поражения - было совсем не то, что покинуть этот город с приятной мыслью о том, что что-то все-таки получилось. Заодно будет отличный задел на будущее.
Пожалуй, это стоило отпраздновать. Швырнув небрежно свое эссе на стол к тем бумагам, которые там уже лежали, он взял наконец из бара ту бутылку, что грезилась ему еще прошлой ночью. В холодильнике нашлись остатки вкусного блюда, приготовленного им еще в допожарные времена. Наверное, в этом пламени и сгорели все мои творческие трудности, подумал Лунин, накрывая на стол.
Ужин был в самом разгаре, и Лунин размышлял уже было насчет того, чтобы взять еще одну бутылку, как вдруг его остановила одна мысль. В городе было как-то слишком уж тихо.
Ветер успокоился к вечеру, но дело было не в ветре. Обычно с улицы, даже и по ночам, доносились какие-то звуки. Но сейчас все замерло.
Воображение Лунина - наконец-то - работало, он не остыл еще после литературной битвы. Бренные останки его образов лежали на столе, но у него уже не было желания набрасывать что-то еще на бумаге, а хотелось добавить в этот эксперимент немного реальности. Находясь в таком состоянии, было интересно воспринять этот город. Кто знает, какие новые впечатления подарила бы ему судьба.
Выйдя на улицу, он понял, что весь многолюдный Систербек, с друзьями и знакомыми, и врагами, и с Моникой, а также и с чужими людьми - ему снился. В этом городе никто никогда не жил, кроме него.
Еще он понял, что в руке у него оказалась еще одна бутылка вина, причем уже открытая. Высшие силы, таким образом, не оставили ему другого выбора, кроме как сделать из нее изрядный глоток. Иное дело, если бы она была закупорена.
Мертвенный бледный свет луны озарял его путь. Нетвердо ступая, что было вопиющим нарушением законов мироздания после всего одной бутылки, хотя и смешанной с литературой, Лунин прошел несколько сотен шагов. "И каждый шаг дарует наслажденье" - подумал он, запивая эту мысль. Поэтические строчки складывались в голове сами собой. Вот так бы и за письменным столом - и ныне, и завтра, и вовеки веков.
Выйдя из тесного и гнетущего двора, он увидел, что оказался на вчерашнем пожарище. Как ни странно, угли еще тлели. В середине черного остова, как называл это Муратов, горели темно-красные огоньки.
Постояв немного и тщетно пытаясь согреться от почти несуществующего уже огня, он двинулся обратно, по направлению к дому. Дождь постепенно переходил в снег, такой же мокрый и тепловатый.
Пройдя мимо здания, где находился его недавний имперский кабинет, в котором он вряд ли уже когда-то будет работать, Лунин вышел к магазину с витриной, о которой говорил Артур. Содержимое бутылки стремительно уменьшалось, но почему-то это не согревало. Наоборот, его пробирал неприятный озноб.
Только споткнувшись о выступ тротуарной плитки, он вспомнил о трупе, лежавшем на этом месте с утра. Поглядев под ноги рассеянным взглядом, Лунин его там не нашел. И тут он увидел такое, от чего весь его хмель мгновенно улетучился. Даже жаль потраченных усилий, успел подумать Лунин перед тем как сосредоточиться на витрине.
Тротуар перед ней был чистый и пустой, лунный свет то заливал его, то снова пропадал, заслоненный тучами. Но тело не исчезло, или вернее, не совсем исчезло. Каким-то чудом оно переместилось туда, за стекло, и что больше всего поразило Лунина, под ним было то же самое темное пятно, о котором он слышал с утра. Растекалось оно или нет, ему рассмотреть не удалось.
Лунин оглянулся, как бы в поисках помощи. Вокруг никого не было, и помощи - впрочем, равно как и опасности - ждать было неоткуда. Он приблизился к стеклу, стараясь разглядеть получше то, что за ним лежало. Не было полной уверенности, что это не галлюцинация под впечатлением от утреннего рассказа, от начала до конца.
Труп был распростерт на полу, в гротескной неестественной позе. Локоть у него был заломан. Манекены в витрине, окружавшие его, склонились над телом с угрожающим видом. Кажется, днем они тут стояли по-другому. Один из них даже как будто замахивался, но кирпича в руке у него не было. Живых людей за стеклом тоже, насколько можно было судить, не таилось.
На заднем плане этой сцены, за манекенами, валялись смятые простыни - и Лунин увидел, содрогнувшись от ужаса, на них темный крест, тень от оконной рамы. Все последние услышанные рассказы, его собственное творчество, сны, медитации и реальность - слилось тут в одно, и это уже превышало возможности человеческого восприятия. Лунин услышал, как грохнулась на тротуар бутылка, которую он держал в руке.
Несколько мгновений он постоял, ни о чем не думая, пытаясь справиться с омерзительной тошнотой, подступавшей к горлу. Из бутылки вытекала черная жидкость. Свет луны снова вспыхнул - но даже в этом свете струя вина не стала красной, как должна была быть по законам природы. Мысль о природе почему-то успокоила его.
Через минуту или две Лунин почувствовал, что смог восстановить самообладание. Все это было только писательское воображение, плод его творческой работы. Тело за стеклом, однако, казалось реальным: оно все так же лежало ничком, хотя манекены в другом ракурсе выглядели уже менее грозными. И простыни в глубине были теперь скорее похожи на занавес, который висел тут и раньше, он это помнил. Сейчас он был оторван, скомкан и брошен на пол.
До его слуха донеслось тихое пение. Лунин машинально глянул на манекенов, но они не открывали рот. Звук долетал откуда-то со стороны его дома, дальше по главной улице. Бросив еще раз взгляд на витрину, Лунин двинулся туда. Хороший сон в теплой постели - это то, что излечит его от всех недугов.
Пройдя несколько десятков шагов, которые теперь совсем уже не даровали наслаждение, он увидел ярко освещенный дом - один из аристократических домов в этом несчастном городе. Пение и музыка слышались именно отсюда. Через открытые окна до него долетали и обрывки разговоров, и несколько раз ему показалось, что он услышал свою фамилию. Это опять было, наверное, воображение.
И мужчины в смокингах (или фраках, Лунин не разбирался), и дамы в бальных платьях, и слуги с ног до головы в черном - все они были одеты в маски, и все это кружилось, как вихрь. Несколько масок было расцвечено в откровенно кровавые цвета, что выглядело приятным контрастом после той сумеречной картины, которую ему только что довелось наблюдать. В конце зала, едва видная в пламени свечей, размещалась огромная декорация, с ночным небом, горным пейзажем, очертаниями большого замка, и летучими мышами и луной над ним. Настоящая луна с другой стороны в небе была от нее почти неотличима. Вкус довольно пошлый, что там, что там, подумал Лунин, поворачиваясь, чтобы идти домой.
На обратном пути он размышлял о литературе - и почему-то о Монике. Судьба сталкивала его с кем угодно в этом городе, но почему-то только не с ней. Кто знает, может она и была там, в этом зале, под маской. Поверить в это было трудно, потому что для нее это было бы невообразимо глупым поступком, но думать об этом было приятно.
Дома его никто не ждал, кроме пачки исписанной бумаги на столе, на которую Лунин посмотрел почему-то с отвращением. Может, завтра дело пойдет лучше. В этом городе происходили бесконечные революции, но до главной - революции в его творчестве и сознании - дело так и не доходило. Наверное, что-то надо было делать все-таки не так.
Несколько дней Лунин сосредоточенно работал, забыв обо всех витринах в мире, особенно о систербекских. Приливы вдохновения его больше не охватывали, но он исходил из того, что работа как таковая важнее любого божественного наития. Невозможно было, чтобы множество целенаправленных усилий так в конце концов ни к чему и не привели.
Временами, делая перерывы и отдыхая от своего труда, он задумывался над тем, что вызывало этот порыв в первые дни. Его отношение к написанному колебалось, хотя он не заглядывал больше в эти страницы. Однажды, растопив камин в особенно промозглый вечер, он едва удержался от того, чтобы бросить эту пачку в огонь. В другие минуты, особенно на прогулках, он вспоминал некоторые из картинок, явившихся ему в ходе творческой работы, и ему казалось, что это хорошо.
Но творчество постоянно замирало на одних картинках, и это было неправильно. Оно должно было двигаться дальше, превращаться во что-то большее - если не в огромный мир, отдельно существующий на бумаге, то хотя бы в стройные, цельные и развернутые произведения. То, что он делал сейчас, ему вовсе не нравилось, но работа шла. Оставалось надеяться, что она имеет благотворное воздействие на психику, и сама по себе, безотносительно к качеству сделанного, приведет его рано или поздно к настоящему прорыву.
Странные и таинственные события, происходившие в городе, однако, беспокоили его. Нельзя было отвлечься от мысли, что вся его деятельность, в том числе и творческая, привлекает чье-то самое пристальное внимание. Лунин твердо решил считать увиденное в витрине магазина плодом воображения, и не прочь был причислить и разговор с Муратовым по тому же разряду. Но все же совсем так повернуть течение мыслей не удавалось. Как ни презирал он действия как таковые, совсем без действий обойтись было нельзя.
В один сумрачный и тяжелый миг, не в силах более выносить противоречие между своим душевным состоянием и солнечным зимним днем, почти летним, если смотреть через окно, он прогулялся, избрав другой маршрут, чем обычно - не по взморью, а по центру города. При ярком свете страшная витрина, к которой он на этот раз дошел очень быстро, смотрелась по-другому, чем ночью.
Вечерний свет солнца заливал тротуар перед стеклом, и брошенная им в ту ночь бутылка так и валялась тут, поблескивая в его багровых лучах. Манекены стояли снова выпрямившись, никакого тела на полу не было, и занавес висел, как прежде, скучный и обыденный, на заднем плане этой сцены. Кровавое пятно, почудившееся Лунину на бледной руке одной из этих кукол, быстро сползло с него, оказавшись отсветом закатного солнца.
Глаза у манекенов в самом деле были пустые и безумные, Артур был прав. Но ни ужаса, ни угрозы не увидел в них теперь Лунин: это была только бессмысленная механическая жизнь, и даже не жизнь, а ее тень, жалкое пластиковое подобие. Если бы они что-то осознавали, могли бы и пошевелиться, подумал Лунин.
В великой тоске он вернулся домой, но... не остановился у своего дома. Надо было выяснить, что это было, хоть это и не имело отношения к творчеству.
Муратов жил совсем близко, и хотя Лунин старательно обходил его дом в своих прогулках в последние дни, теперь он направился прямо туда. Не очень было понятно, что спрашивать. "Ты уверен, что тело лежало снаружи, а не внутри?" "Не слышал ли ты о случаях, когда трупы проходят сквозь стекла?" И литература, литература. "Как часто твои стихи и картины переходят непосредственно в реальность? Добавляются ли при этом мертвые тела на какое-то время, или обходится без этого?"
Спустившись к реке, над которой горел одинокий фонарь, которых светилось все меньше в этом заброшенном вселенской судьбою городе, Лунин прошел по мосту, мельком взглянув на болотистую трясину с камышовыми зарослями по краям. Окна в доме на берегу сияли, разноцветными огнями, потому что каждая занавеска имела свой цвет. Это напомнило ему о приближающемся Новом годе. Новый год он не очень любил.
Открыв калитку и пройдя к крыльцу, он нажал на кнопку звонка. Звонок не работал, или работал так тихо, что Лунин его не услышал. Приглашения войти изнутри тоже не слышалось.
Недолго думая, он толкнул дверь и прошел внутрь. В кресле у камина с жарко пылающим огнем сидел кто-то, спиной к Лунину. Еще до того, как он повернулся, Лунин понял, что это не Муратов, а совсем другой человек.
- А, ну вот и ты, Мишель, - сказал тот, лениво вставая и его приветствуя. В его голосе Лунину послышался холодок, пока вроде бы ничем не спровоцированный. - А мы всё ждем, когда же ты появишься.
- Срезневский! - воскликнул слегка ошеломленный Лунин, пожимая его руку. - Сто лет не виделись. А где Артур?
- Где-то на заднем дворе, в саду. Подстригает свои цветочки.
- Какие цветочки зимой?.. - спросил Лунин. - И ночью.
- Не знаю, но уходя, он говорил что-то о цветочках. Мы уже здорово набрались. Тебе вина или чаю? Есть еще ром, остатки.
Десять лет назад, в тот самый период времени, которым так интересовался Эрнест Карамышев, они учились вместе. Чечетов как научный руководитель и глава отдела в институте тогда совсем еще не проявлял задатков политического игрока, все интриги ограничивались распределением мест на кафедре. Срезневский наблюдал за этим со стороны, так как не входил в эту группу, но с вниманием. В то романтическое время, или вернее, в том возрасте, в самых простых вещах и в обычных людях виделось что-то большее. Возможно, это было коллективное предвидение.
- Чай с ромом, пожалуйста, - ответил Лунин, с наслаждением растягиваясь в кресле у огня. - Вид у тебя вполне трезвый.
- Я быстро трезвею, когда не хочу напиваться, - сухо сказал Срезневский, протягивая ему стакан в подстаканнике. - И не имею обыкновения смешивать вино с ромом, как Муратов. Он у нас эстет, как ты знаешь.
Из-за стены послышался шум, похожий на звон разбитого стекла.
- Э-э... - сказал Лунин. - Филипп, ты уверен, что с ним все в порядке? Может, ему надо помочь?
- Наверное, пытается войти в оранжерею, - безмятежно сказал Срезневский. - Произведя при этом максимальный эффект. Ничего, он справится. Ты пей чай, а то выбиваешься из нашей компании.
Лунин отхлебнул из стакана и поперхнулся - рому там было больше, чем чая.
- Как твоя творческая работа? - спросил Срезневский, причем Лунин, весьма чувствительный к таким вещам, уловил в его тоне нотку пренебрежения и чуть ли не высокомерия. - Удалось перевернуть мир? Или что-то еще удерживает?
Лунин открыл было рот, чтобы что-то ответить, но в этот момент увидел на столе бокал из-под вина, с красным отпечатком губной помады на краю. В свете огня из камина тонкое стекло переливалось радужными блестками.
- Э, я вижу, алкоголем дело не ограничилось, - сказал он.
- Да, Моника была в гостях, - ответил Филипп, проследив его взгляд. - Вы разминулись на несколько минут.
На улице еще что-то разбилось. Если это был вход в оранжерею, то он давался трудно.
- Хоть я и не эстет, - сказал Срезневский, - но на меня ее появления тоже действуют сильно. А по временам даже и совсем сносит голову. Что уж говорить о слабых душах, как Муратов.
- Да, но оранжерею-то крушить зачем, - пробормотал Лунин. У него это известие вызвало смешанные чувства, отчасти близкие к недовольству и неприятию всего этого мира, любимому настроению Лунина - но не в этом случае. Моника жила своей жизнью, независимой от него, и что-то тут было глубоко неправильно.
Следующий глоток из стакана дался ему уже без малейшего труда.
- А что ей надо было? - спросил Лунин, более резким тоном, чем собирался это сделать. - Я имею в виду, зачем она заходила?
Это вопрос был слишком откровенным, он это почувствовал. В этом городе стоило все таить от всех, у Лунина никогда это не получалось. Его извиняла - подумал он - внезапность этой новости, он сам не ожидал, что она так неприятно на него подействует. Впрочем, дедуктивные способности, унаследованные от недавно оставленной должности главного расследователя империи, подсказали ему, что он сидит в том самом кресле, где только что была Моника, и это его немного утешило.
Филипп вылил остатки рома себе в стакан и некоторое время внимательным взглядом смотрел на Лунина. Тот предпочел бы, чтобы менее внимательным в данном случае.
- Ты вообще в курсе, что сейчас происходит в городе? - наконец спросил он.
- Не имею ни малейшего представления, - сразу ответил Лунин. - Что-то более экстраординарное, чем обычно? В это трудно поверить.
Срезневский выпил содержимое стакана залпом и со стуком поставил его на стол. Вид у него был важный, строгий и отчасти даже торжественный, что все больше раздражало Лунина.
- Счастливые люди вы с Артуром, - сказал Срезневский. - Честно, я завидую. Хотел бы я тоже так.
- Не надо делать из меня дурачка, - проворчал Лунин, допивая чай. И из Муратова тоже.
Они посидели немного в молчании. За окном холодные капли стучали по карнизу. Это создавало в комнате уют, не навеваемый даже ромом, ни с чаем, ни без него. Срезневский сидел, откинувшись на спинку стула, и как будто что-то обдумывал.
- Ну что ж, давай попробуем, - наконец сказал он. - Может, что-то и получится. Ты уверен, что тебе это интересно?
- Честно говоря, не очень, - заметил Лунин. - Но почему бы и не послушать?
- Вот так всегда у тебя - "почему бы". Литература и искусство, искусство и литература, и снова литература и... а весь мир где-то на задворках. И ты называешь это "истинным бытием"... где же тут истина?
- О литературе пропустим, - сказал Лунин. - О бытии и истине тоже. Так что опять случилось? И какое отношение это имеет к Монике? Как она оказалась тут? Она не очень-то охотно ходит по гостям.
- Много ли ты знаешь о Монике и ее истинном бытии? - с насмешкой, слишком даже явственной, спросил Срезневский. - Но ты прав, она была по делу. Мы здесь работаем.
- Над чем?
- Во всяком случае, не над литературой. Есть более насущные вопросы. Более важные - хоть ты этому и не поверишь.
- Какие?
- Хоть ты никогда ничем и не интересуешься, но возможно, слышал о последних событиях. Положение Карамышева пошатнулось. Но он еще очень силен. Этот дом в последние дни превратился в какой-то штаб по его свержению.
- Муратов был, наверное, просто счастлив от этой метаморфозы, - вставил Лунин.
- Его не спрашивали об этом, - ухмыльнувшись, ответил Филипп. - Но он тоже участвует, ты не думай, что он уклоняется. Просьбы Чечетова для него - почти приказы. Тем более что Иван Павлович начальник его и по научной линии.
- Ну разумеется, - сказал Лунин. - Кто бы в этом сомневался. Без Чечетова опять не обошлось.
- Да, - сказал Срезневский. - И даже больше, чем ты думаешь. Но это была, конечно, не его инициатива. Парни из новой власти здорово наломали дров за эти дни. Что называется, дорвались.
- Да, я знаю, тут это напоминает калейдоскоп, - заметил Лунин.
- Он самый. В результате партия Эрнеста распущена, ему грозит арест, а Чечетов возглавил управление имперской безопасности. Не увлекайся только поэзией этого названия - это тот же наш, хорошо знакомый тебе институт, преобразованный.
- Ого, - вырвалось у Лунина. - Представляю, как это понравилось Карамышеву.
- Но это еще не окончательно. Как это у тебя называлось, на твоем клавесине? Который я уже тогда не мог слушать? Беглые импровизации, точно. Теперь все будет по-другому. Может, эти распоряжения отменят.
- Кто?
- Вот это и есть наша главная проблема в настоящий момент, - сказал Срезневский. - Именно поэтому мы и не спим тут ночами.
- Ты знаешь, что я ненавижу в этом городе, - сказал Лунин, начиная терять терпение, - так это вечную манеру всех говорить экивоками и загадочными оборванными фразами. Мне еще при прошлой власти это надоело. Почему не сказать все прямо и как есть?
- Я так думаю, эта манера выработалась из общения с тобой, - неожиданно сказал Срезневский. - Иначе ты вообще не станешь слушать. А потом уже распространилась по всему городу.
- Ну, раз уж все предварительные ритуалы проведены, выкладывай. Я обещаю, что послушаю. Давай.
- Через несколько дней в город приезжает его настоящий хозяин, - продолжил Срезневский. - Мы все в ожидании. Нам надо подготовить... э-э... страну к его приезду. Красить дома вдоль железной дороги, как предлагает Муратов, я не собираюсь, но что-то надо сделать.
- Хозяин - это кто? - спросил Лунин. - Более настоящий хозяин, чем Карамышев?