"...Ради светлого храма демократии...".......................164
Предисловие
Мудрецы говорят, что марксизм, как политическая и экономическая теория, умер.
Говорят довольно долго, слаженно и гладко. Правда, вот незадача: заглянув в очередную работу, предлагающую разоблачение коммуни-стических бредней, основанную якобы на новейших достижениях экономики, социологии, а то и антропологии, находишь практически всегда тезисы родом из девятнадцатого века, суждения, над которыми успели вдоволь посмеяться в своих произведениях еще Каутский и Плеханов. Из девятнадцатого века, например, пришло к нам положение о том, что акционерный капитал, в котором принимают участие, разделяя прибыли и убытки, трудящиеся, способен если не устранить, то сгладить материальное неравенство. В веке двадцатом это открытие превратилось в целую концепцию 'народного капитализма'. Занудные марксисты, конечно, объясняли, что акционерные общества являются не более чем средством перекачивания накоплений 'среднего класса' в карманы крупных воротил, что на практике они лишь увеличивают концентрацию капитала в руках немногих крупных собственников - но какой уважаемый и солидный человек станет слушать марксистов? Стоит ли напоминать, что за последнее столетие в капиталистическом мире неравенство в доходах между богатыми и бедными непрерывно возрастало (недавно был преодолен еще один 'психологический' рубеж - выяснилось, что один процент человечества владеет половиной мирового богатства)? В плане объяснения того, как работает экономика, практические результаты и объективная реальность неизменно оставались на стороне бородатых классиков и их ортодоксальных последователей.
Правда, с былинных времен у антимарксистов появился-таки один относительно новый и достаточно предметный аргумент: это - 'Неудача Коммунистического Эксперимента' двадцатого века. Оставляя за бортом споры о том, насколько 'эксперимент' был коммунистическим на разных своих этапах, надо признать: тысячи преподавателей марксизма-ленинизма, в одну ночь обернувшихся апологетами Мизеса, Хайека, Ивана Ильина, а местами и вовсе какой-нибудь 'Рухнамы' - это неопровержимый исторический факт, и в мешок его, безусловно, не спрячешь. Вот только проблема: за время, прошедшее с крушения 'реального социализма', успели последовательно обанкротиться все сколько-нибудь 'прогрессивные' политические течения, все оттенки социал-реформизма и 'левого' либерализма, которые нам ставили в пример еще при жизни СССР. Демонтаж европейского 'социального государства' западные трудящиеся, честь им и хвала, встречают масштабными забастовками и ожесточенными уличными боями - но, порабощенные 'тиранией бесструктурности', провозглашающие 'деполитизацию' протеста, каждый раз проигрывают и отступают. Демонтаж ближневосточных 'светских диктатур' привел не к торжеству буржуазной демократии (которая, если верить либеральным философам, является единственной соответствующей человеческой природе формой правления), а к торжеству исламизма и разгулу террора. Мультикультурализм, как оказалось, работает настолько плохо, что не в силах интегрировать в европейское общество не только современных беженцев, но даже детей эмигрантов, родившихся и выросших в Париже или Брюсселе (достаточно вспомнить, кто является исполнителями большинства последних терактов в Европе). В итоге все громче становятся голоса тех, для кого уже и либерализм является непростительно 'левым', тех, кто считает, что 'все пошло не так' не в шестьдесят восьмом или семнадцатом году, а в тысяча семьсот восемьдесят девятом. За относительно 'умеренными' правыми популистами типа Ле Пэн и Трампа (готовящегося, между прочим, к прыжку в кресло президента Вселенной) на очереди стоят уже совершенно пещерные мракобесы, слабо отличающиеся от процветающего ныне в Ираке и Сирии Исламского Государства. И в мире социально-политической деградации это еще далеко не дно, от которого можно оттолкнуться...
Именно поэтому признать поражение коммунизма сегодня - значит признать поражение человеческой цивилизации. И единственным вы-ходом из планетарного кризиса может стать новая пролетарская революция. Именно этому, наилучшему для нас исходу, посвящены рассказы Александра Рубера ('Последнее слово') и Ии Корецкой ('Ход конем'). А Велимир Долоев в своей повести 'Цветы прорастают сквозь кости' описывает мир первых десятилетий после революции, мир, в котором человеческая солидарность и братство распространяются за пределы собственно человечества - хотя далеко еще не все опасности и проблемы, унаследованные от прошлого, полностью устранены.
В разделе переводов впервые на русском языке представлен рассказ классика арабоязычной научной фантастики, сирийского ученого и писателя Талеба Омрана 'На Луне не бывает бедных' - о том, как перед лицом всеобщей гибели человечества, в условиях предательского бегства всей 'элиты' с Земли, люди обнаружили, что другой мир, без богачей и господ, вполне возможен. Мы надеемся в своих поисках еще не раз выходить за рамки евроамериканской культуры, расширяя как свой собственный кругозор, так и горизонты наших читателей.
В разделе критики Александра Голикова рассказывает о творчестве британской писательницы Фрэнсис Хардинг; Евгений Кондаков на примере нового романа Питера Уоттса 'Эхопраксия' показывает, как честный, но не способный выйти за рамки буржуазного мировоззрения писатель приходит к идее банкротства не только человеческой цивилизации в целом, но и человечества как биологического вида; Велимир Долоев рассматривает сборник 'антитоталитарной' фантастики 'Нежные объятия железной девы' - обнаруживая, как легко сближаются в войне против общего врага ярые 'либералы' с не менее ярыми 'охранителями'.
Мир грядущий не будет лишен ни проблем, ни противоречий. Однако тот, кто учит, что история движется по кругу, что менять мир бессмысленно и опасно, может привести нас только в пещеры. И чтобы инопланетяне, которые посетят нашу планету лет этак через двести, не нашли здесь безжизненную пустыню, взорванный мост и скелет фашиста, прикованный к пулемету, нам придется разорвать еще очень много заколдованных кругов и разрубить массу гордиевых узлов. Сумеем ли мы это? Должны.
Просто потому что иначе не стоило и затевать в далеком плейстоцене всю эту возню с антропогенезом.
ПРОЗА
Ия Корецкая
Ход конем
Третьи сутки напролет мировые биржи трясло. Известия о массовых убийствах неверных в Казани, выходе Мальты из европейского содружества и перевороте на независимых островах Джерси вызвали целую лавину. Соленскому некогда было даже переключиться на миелофон и заказать вегетарианскую пиццу.
Взяв у выхода спальный номер, он опрокинулся сходу в крошечную кабинку энергодуша, где сведенные от напряжения мышцы массировала и разминала воздушно-капельная струя. Через полчаса влажный туман рассеялся, кабинка ушла в стену, и вместо нее выдвинулся кухонный блок с линией доставки. Со вздохом облегчения Глеб щелкнул по привычному коду белого чая из провинции Шандунь, добавил салат из рукколы с двумя ломтиками искусственной индюшатины и нашарил на столике девайс.
Их команда, собравшая лучших асов в разных концах мира, уверенно выигрывала у Альянса. Сен-Мар, замечательный тактик, и на этот раз не подвел! Целых три сеттинга Глеб, подключившись, удерживал превосходящие силы противника на узком плацдарме третьего континента Му. Эскадра Чжоу прочесывала подземный лабиринт, а Рори тем временем налаживал логистику и снабжение. Где-то в недрах шарового скопления разворачивались эскадренные крейсера осьмоглавцев, чья лояльность могла смениться в любой момент. Карима умело нейтрализовала чужую разведывательную сеть, так что силы Юниона могли перегруппироваться и подготовиться к наступлению. Чистая победа по очкам!
Ясная беспримесная эйфория омывала душу Соленского, убравшего столик и рухнувшего на открывшуюся взамен постель перед новым трудовым днем.
До конца недели пришлось работать сверхурочно. Акции нового частного спейс-консорциума резко пошли вверх после долгожданного успеха запуска исследовательского робота на Фобос. Вряд ли кто-нибудь мог определить, какую пользу или свежую научную информацию принесет человечеству робот, но все коллеги Глеба от души радовались очередному рывку прогресса. Сам босс демократично спустился в общий зал торгов, лично открыл бутылку безалкогольного шампанского из высокогорного непальского виноградника за двести тысяч евро и пошутил о будущих репродуктивных успехах своего карликового бегемота на выставке в Рио.
В созвездии Змееносца, тем временем, дела шли ни шатко ни валко. Куда-то пропал Рори, да и Чжоу против обыкновения не блистал, ограничиваясь патрулированием. Потрепанные было противники ободрились и стянули резервы. Осталась надежда на долгожданный отпуск, в течение которого Соленский сумеет наконец-то сосредоточиться и вывести ребят в финал.
К субботе обрушился сингапурский валютный рынок, сикхи запустили по позициям правительственных войск ракету с ядерной боеголовкой, а белорусы заключили таможенный союз с киргизами.
Но Глебу на это уже было плевать. Пробежавшись по бутикам Милана и хорошо оттянувшись в арльском бистро, он погрузился в беспилотный убер-джет до Мальдив. Там его обслуживали по вышему разряду миниатюрные филиппинки, вежливый голландский дайвер прокладывал подводный маршрут у коралловых островов, и, выпив настоящего мохито от гениального сальвадорского сомелье, совершенно невозможно было понять, кому и для чего нужны эти демонстрации, столкновения и конфликты.
Удар был нанесен в самое сердце Альянса. От струй раскаленной плазмы корчились и испарялись бесследно наземные конструкции, плавились, схлопываясь внутрь самих себя, бункеры высшей защиты и бесшумно взрывались стратосферные спутники. Фейерверк победных залпов уступил место торжественному хоралу радиомолчания, и Соленский поймал себя на том, что вытирает слезы счастья тыльной стороной ладони.
Дверь открылась, и в номер вошла девчушка в синей гостиничной униформе.
- Да, - сказала она, - в последний момент успели.
- Вы кто?
- Я из нашей команды, Глеб.
Соленский вспомнил, что мельком видел эту девушку со скромным хвостиком выбеленных волос на ресепшене. Что-то с ней сегодня было не то. Точно, волосы другие - розовые с фиолетовым.
- Ты прическу сменила?
- Ну да, решила отметить. День-то сегодня какой!
- Ты здесь работаешь, что ли? Вот это встреча! Как же ты, извини... играла? Тут Ивентиум нужен!
- У нас у всех Каприхорды. Джонни достал.
- Джонни?
- Он, типа, Джон Голт у нас. Техником на Майкросвифте работал.
- Не понял.
- Не бери в голову. Нет больше Джонни. Ты его все равно не знал. Это еще до Керима было. Ну, который Карима.
- Тоже из наших, да?
- Можно и так сказать.
- Мы же победили! Вместе! Давай праздновать!
- Я, собственно, и зашла тебя поблагодарить за помощь. Думаю, так правильно. Хотя ты не сознавал, что помогаешь, конечно. Все равно спасибо.
- Ты бургонское какого года предпочитаешь?.. Извини, прослушал, за что? Вам спасибо всем, ребята, мы же одна команда! Следующий сезон против кого пойдем?
- Вряд ли я дальше буду играть. Да и ты тоже.
- Почему?
- Дел прибавится.
- И не говори, от работы этой никакой жизни, - Глеб ловко откупорил пришедшее по пневматичке вино.
- Не переживай, работу сменишь.
- Это почему?
- Так ведь каюк твоей бирже, Глеб. Всем биржам, электронным расчетам, банкам. Ты выйди в Сеть.
- Что-то я не понимаю...
- Мы все биткойны обнулили. Ты нам и помог, когда в игру со своего планшета входил. Помнишь, в сентябре два раза? Джонни у нас был компьютерный гений, настоящий. Все коды подобрал. Ему только хаб показать надо было.
Не говоря ни слова, с крепнущим дурным предчувствием, Соленский щелканул по девайсу. Через три минуты волосы его поднялись дыбом.
- Ты что? Вы кто такие? Вы, это самое, террористы?
- Какие же мы террористы, Глеб. Мы мирных жителей не взрываем и не мучаем. Ничего не взрывали, кроме этих складов.
- К-к-каких складов?
- Оружия. Арсеналы мы заблокировали так, что никто не доберется, а склады разбомбили. Ты же и взрывал, только думал, что это игра. На экране, конечно, была система Тау Кита, а на самом деле - военные базы всякие.
- Биржи! Это же кровь мировой экономики! Сейчас воцарится полный хаос! Что вы натворили?!
- А то у нас до этого полный парадиз был, - усмехнулась девушка. - Кому такая экономика нужна? Кровососам и паразитам? У твоего шефа четыре яхты! Это значит, что тысячи людей никогда не воспользуются ни катером морским, ни бесплатным пляжем.
- Работать надо было, а не ныть. Я же вот пользуюсь!
- Неужели ты думаешь, что все как ты живут? Знаешь, в каких условиях твой шандуньский чай собирают? И кто? Безработные за миску риса, оплачивают рабским трудом социальный пай. Моя мама так на плантации и умерла, потому что не было медицинской карточки. А кто клепает ваши джеты, миелофоны, роботов?
- Ты из этого, как его, айсис? Против прогресса, что ли?
- Мы всецело за прогресс, Глеб. В первую очередь социальный прогресс. Вот накормим всех и выучим, подлечим на морских курортах - тогда и на Фобос можно слетать. А то при капитализме от этого прогресса только больше ракет с автоматами заводится для айсисов. Плавали, знаем. Ты на игру эту долбаную посмотри. Неужели ты хочешь, чтоб и в космосе так: все эти империи, альянсы, войны, сепаратизмы - вечно?
- И что же будет теперь... - простонал Соленский. - Что делать?
- Найдется что! Тебе твое место нравилось? Продавать, покупать, фантики перекладывать? Ты ведь нормальный парень. Одного жилья сколько построить нужно!
- Какого жилья? Сейчас власть захватят банды... маргиналы! Кто строить будет?
- Люди сами и будут. Если бедные, так, по-твоему, обязательно бандиты и воры, значит? Чжоу сейчас, кстати, народную милицию создает. Знаешь, сколько записалось? Выборы скоро пройдут в советы, рабочие комитеты.
- А Сен-Мар тоже... он что делает?
- В Сети выступает, разъясняет положение. Прирожденный агитатор! Когда два года сидел за беспорядки, так ячейку создал не только из заключенных, но из самих надзирателей. Побег устроил и всем документы сменил. Вот какая у нас команда! Это тебе не континент Му зачищать.
- Подожди, а ты кто такая?.. Как тебя зовут?
- Рори. Ну, полное имя - Аврора.
Велимир Долоев
Цветы прорастают сквозь кости
Последнее, что сегодня собирался сделать Тадеуш, это обезвредить бомбу - тот самый тщательно запечатанный в чертежном тубусе адский снаряд, который он получил от представителя ЦК позавчера. Для его замысла это было, в общем-то, не принципиально, но раз уж бомба не в деле - зачем рисковать случайным подрывом в тесной толпе? Пусть даже толпа эта состоит более чем наполовину из штатных сотрудников охранки - роскошь сторонних жертв организация себе давно уже не может позволить.
Когда через пять минут ударный взрыватель был уже в его руках, Тадеуш разогнул спину... и едва не уронил хрупкую ампулу, натолкнувшись на взгляд стоящей в дверях Али. Взгляд без единого намека на укор, просто усталый и непонимающий, но оттого не становящийся менее обжигающим. В простом черном платье, со стянутыми на затылке в пучок волосами цвета воронова крыла, с дешевой папироской в тонких пожелтевших пальцах, она выглядела куда старше своих лет. Тадеуш не раз прозрачно намекал, что не с ее здоровьем смолить такую дрянь, но Аля только смеялась, и было в этом смехе что-то жутковатое - как будто вам удалось развеселить Смерть с картин Мальчевского. В самом деле, что может быть нелепее, чем забота о здоровье смертников? Покойники на каникулах, затянувшихся по недоразумению, но всего лишь каникулах - вот кто мы, думал Тадеуш. С этим непросто смириться, но это, в конце концов, очень удобная позиция для той борьбы, что ведет организация. С точки зрения голой целесообраз-ности - практически идеальная.
- Ты просил меня ничего не спрашивать, - Аля устало прислонилась к дверному косяку. - До самого последнего момента. Мне кажется, дальше тянуть уже некуда. Рассказывай.
- Ты права, - Тадеуш отложил ампулу. - Этим я и собирался заняться. Тем более что главная и единственная моя надежда - ты.
- Надежда на что? - спросила Аля.
- В организации предатель, - невпопад ответил Тадеуш. - В самом ее сердце.
- Кто?
- Это совершенно неважно. Важно только то, что наша попытка была изначально обречена. За нами следили от самого Липецка - очень аккуратно, я и то обнаружил по дороге далеко не всех. Следят и теперь, так что к окну без надобности лучше не подходить. Впрочем, арестовывать нас пока тоже никто не собирается.
- Думаешь, цесаревича хотят убрать на самом верху? - Аля присела рядом, рассеянно стряхнула пепел прямо себе на платье.
- Напротив. Это как раз нашему дорогому наследничку, пес его морду лизал, надо устроить эффектное покушение на себя со счастливым концом. Со всеми необходимыми главными героями - жидами да полячишками в роли государственных изменников. Будет разыгран масштабный спектакль: погром остатков организации, сенсационные расследования, очередная ра-зоблачительная статья господина Мамонтова в 'Московских ведомостях', - Тадеуш задумался на секунду, невесело улыбнулся. - 'Физиология террора' или что-то в этом роде. Господин Мамонтов любит научную терминологию. Дальше - показательный процесс в духе нечаевского. Революционные бесы - смертельная угроза вере, отечеству и доходам Russian General Oil Corporation. Что может всему этому противопоставить наше движение? Ничего.
Тадеуш встал, прошелся по комнате, освещаемой лишь последними лучами заходящего солнца. Совсем скоро наступят долгие летние сумерки, за которыми придет, наверное, последняя в их жизни ночь. Это, впрочем, неважно. Главное, чтобы ночь оказалась последней для него, будущего тирана, достойного наследника всей трехвековой династии душегубов и кровопийц.
- Мы уже давным-давно разбиты, - продолжал Тадеуш. - Разбиты всем этим взрывом холуйского патриотизма. 'Радуйся, Маш: Царьград наш, Эрзерум наш, и турку - шабаш'. Какой позор: каторжане с двадцатилетним стажем шлют поздравительные адреса в Зимний Дворец! Опаснейшие террористы, матерые безбожники пишут слезливые стишки про православный крест над Святой Софией! Теоретики социализма и анархизма за рубежом публикуют длинные статьи, в которых русский царь объявляется вождем революционного движения! Хорошо, что никто из настоящих не дожил до этого. 'Славянское единство', 'православный мир', 'общая историческая судьба' - как же! Единство общего ярма и общей плети - вот что они получат, кретины.
- Это все понятно, - Аля взяла со стола взрыватель, сфокусировала взгляд на стеклянной поверхности, пытаясь поймать хоть намек на собственное отражение в полутьме. - Только что нам делать теперь? Здесь и сейчас?
- Как что? Действовать по плану. Лично я буду завтра в двадцать минут одиннадцатого аккурат на перекрестке Императорской и Магистратской. Нехорошо огорчать господ из Охранного отделения - меня там будут ждать с нетерпением.
- Погибнешь ведь напрасно.
- А это зависит от тебя.
- То есть?
Тадеуш присел рядом с Алей.
- Наш милый и прогрессивно настроенный присяжный поверенный - провокатор. Завтра утром он должен умереть.
На этот раз - никаких вопросов, только сухой кивок и отрешенный взгляд были ему ответом.
...Пять лет назад Аля поступила на вновь открывшиеся в Петербурге высшие женские медицинские курсы. Ее мечтой тогда было стать врачом, причем не просто врачом - хирургом, пробив таким образом дорогу сотням, тысячам молодых целеустремленных девушек, которым и в самые либеральные времена в сфере медицины вряд ли светило что-то лучше профессии акушерки. Учебу все равно предстояло продолжить за границей, для чего требовалось солидное состояние, но питерские курсы в любом случае были хорошим началом пути в Цюрих или Лозанну. Целый год до черных кругов под глазами Аля корпела над учебниками и пособиями, но вскоре министерством народного просвещения был издан печально известный 'циркуляр о бородатой женщине'. Новый министр искренне считал, что у девушек, предающихся ученым занятиям, перестает расти грудь и, напротив, начинает расти борода, а бородатые женщины - это европейская зараза и подрыв устоев православной империи. Таким образом, женщинам необходимо запретить получать высшее образование. Медицинские курсы были ликвидированы, как и множество других подобных учреждений по всей стране. Все попытки сопротивления были подавлены полицией, да их и не было в сущности, за исключением четырех-пяти студенческих 'историй' в обеих столицах. Организация, конечно, пополнила после этого свои ряды множеством озлобленных молодых девушек, но и для нее ситуация обернулась скорее проигрышем, лишний раз показавшим бессилие революционеров.
Бывшая курсистка Аля примкнула к террористическому крылу партии, считавшему, что сегодня, в условиях исчезновения массового рабочего движения образца начала века, необходимо возвращаться к методам 'Народной воли', бомбой отвоевывая базовые политические свободы. И здесь она стала человеком крайне полезным и в некотором роде незаменимым. Когда в Москве был раскрыт провокатор, на совести которого оказались десятки повешенных и отправленных на каторгу борцов, именно Аля вызвалась его казнить, чем потрясла своих товарищей. Но куда больше на следующий день их потряс способ казни - стилетом в основание черепа. Так Аля стала партийным палачом, и не просто палачом - палачом-теоретиком. Хорошее знание человеческой анатомии и физиологии давало ей все новые и новые идеи в области ликвидации разоблаченных врагов, и анонимная брошюра 'Механика убийства', распространявшаяся среди членов организации, пользовалась такой же популярностью, как и теоретические работы выдающихся социалистов Европы...
- ...Он должен умереть. Но - не раньше прибытия поезда. То есть в десять часов примерно. До этого ты должна будешь сидеть на телефоне. Несколько звонков по не имеющим отношения к делу номерам, 'кодовые фразы' типа 'передайте Александру Михайловичу, что мы с Лизой благополучно вернулись из Бирюча' - это все заставит филеров побегать и приведет их в некоторую растерянность. Номера и примерное содержание бесед мы с тобой выучим сегодня. А теперь самое главное - слева на чер-даке, за деревянным сундуком, который у местных жителей называется, кажется, 'скрыней', ты найдешь своего старого друга - винтовку братьев Маузеров.
- Подожди, какую винтовку? Ту самую, из Старой Руссы? - Аля была потрясена. - Но как? Она же...
- Настоящий фокусник не имеет права раскрывать свои секреты, - Тадеуш позволил себе улыбнуться. - Знаешь, меня очень сильно заняла твоя идея насчет использования снайперской стрельбы в деле террора. В самом деле, ведь еще штуцеры времен Крымской войны теоретически позволяли вышибать дух из власть имущих без особой опасности для убийц. Но нет - револьвер и бомба были вне конкуренции что у европейских анархистов, что у наших народовольцев. И хорошо еще, если бомба: Крав-чинский и вовсе заколол Мезенцова кинжалом, словно какой-нибудь Равальяк - Генриха Четвертого. И это называется конец девятнадцатого века! Инерция человеческого сознания представляла убийство царя или жандарма как некий религиозный акт, в ходе которого и сам террорист обязан погибнуть - и почти всегда погибал. Идея о том, что убийство это можно поставить на поток, что можно отстреливать царей и президентов, словно бешеных собак, была для революционеров старой закалки совершенно крамольной. Даже бурская война ничему никого не научила.
Однако все случается когда-нибудь в первый раз. Наш любезный хозяин примечателен не только своим многолетним сотрудничеством с охранкой, но и тем, что с чердака его дома открывается роскошный вид на известный нам перекресток. На это наша надежда. И еще на твою меткость.
- Я не держала винтовку в руках полгода. И у меня будет всего одна попытка, верно?
- Если этот выстрел удастся, он опрокинет существующий миропорядок. Я уверен, наш метод возьмут на вооружение революционеры всего мира. Мы загоним хозяев жизни в их дворцы, так что они носа не посмеют высунуть на открытое пространство. Мы наведем на них такой страх, что любой буржуа будет выходить на улицу разве что окруженный охраной с пуленепробиваемыми щитами в руках. Мы унизим их, превратив в дичь, в живые мишени, в зайцев и куропаток...
- ...Но жить будем по-прежнему при царе. Романовы плодовиты, всех не перестреляешь, - грустно вздохнула Аля.
- Наследника убить необходимо. Ему сейчас прочат роль то ли второго Петра, то ли второго Наполеона, то ли земского царя из грез Бакунина. Откуда взялся этакий гений в вырождающейся семейке алкоголиков и сумасшедших - не знаю, но что время просвещенных и прогрессивных тиранов ушло - это факт. Он утопит в крови полмира ради своих амбиций, и даже если сумеет победить англичанку с Дядей Сэмом, построенная им империя обвалится внутрь себя, словно гнилой гроб. И когда это случится - все окраинные племена, от киргизов и маньчжуров до поляков и финнов, придут сюда, в Россию, чтобы вернуть накопившиеся в рабстве долги, чтобы мстить и уничтожать все живое. Я ненавижу гольштейн-готторпскую нечисть, я ненавижу всю эту русскую крепостническую свору, всех ваших нуворишей-мироедов, но русский народ я люблю. И русскую культуру тоже. Нам с вами нечего делить. Поэтому завтра ты должна его убить.
- Надеюсь, казнить нас будут вместе? - Аля позволила себе улыбнуться.
- У тебя будет шанс уйти! - Тадеуш взволнованно схватил ее за руку. - Какое-то время они будут совершенно парализованы неожиданностью. Ты должна, слышишь, ты обязана попробовать скрыться!
Часы в соседней комнате пробили одиннадцать. Аля извлекла свою руку из ладоней Тадеуша.
- Скоро вернется наш хозяин. Зря ты мне не сказал о нем сразу, я быстро привыкаю к людям, и теперь будет сложнее настроиться на убийство. И да - у меня есть еще уйма вопросов, нельзя было так вот сразу вываливать свой план на мою несчастную голову...
Ненавижу взрывы в замкнутом пространстве.
Я вообще не люблю, когда что-то бабахает у меня прямо под боком - еще с Воронежа об этом остались неприятные воспоминания. Ну а если в узком коридоре происходит взрыв, а ты не успеваешь даже раскрыть рот, и звуковая волна хлопает тебя с двух сторон по барабанным перепонкам, оставляя уши заполненными ватой, - тут невольно поворачиваешься к миру не самой, признаться, привлекательной стороной своей личности. Ничего не поделаешь, военные психотравмы, синдромы и комплексы не исчезают волшебным образом с достижением пенсионного возраста.
В общем, когда медленно едущий в пятнадцати метрах впереди нас робот-сапер исчез в снопе взрыва - я не глядя поймала плечо Ясмины правой рукой и буквально швырнула беднягу за угол (откуда только сила в такие моменты появляется?), а затем и сама отпрыгнула туда же, на ходу хватая и вытягивая из-за спины карабин.
Как только пальцы сомкнулись на рукоятке оружия, на правый глаз сразу же была выведена прицельная сетка. Я переключилась на вид 'от ствола', высунула этот самый ствол из-за угла и приготовилась открыть огонь по любой пакости, которая может появиться из созданной взрывом пылевой завесы. Случившееся с группой Фернандеса в Памире не повторится, пока я здесь отвечаю за безопасность, следовательно, отвечать придется по полной программе.
- ...Назад все, кому говорят! - я и сама, по правде говоря, не слышала, что кричу. Самая большая сложность в наших исследованиях - никогда не знаешь, какой сюрприз может тебя ждать на очередном объекте. До происшествия с киберзомби, которые три года назад растерзали Фернандеса и его товарищей, никто в 'Интерсерче' вообще не думал о возможности боестолкновений и необходимости носить оружие. Вряд ли кто-то мог представить себе, что примитивные ужастики эпохи позднего капитализма могут получить вполне реальное воплощение.
- ...Мама, что там у вас?! Мама, ответь! - первым до меня пробился голос Ю. Неудивительно - ее я слышу через имплантированные в слуховой канал динамики, а сама малышка находится на поверхности, метров на пять выше нас, в списанном и переделанном под наши нужды австрийском бронеавтомобиле. И именно потому, что она там, наверху, в безопасности - каждый инцидент здесь бьет ей по нервам сильнее всего.
...В чем я сразу же убедилась, обернувшись. Естественно, моя непуганая команда не очень-то встревожилась по поводу взрыва. Лу успела поймать летящую прямо в нее Ясмину и в данный момент пыталась поставить ее на ноги. Токо вообще никак не отреагировала на произошедшее, больше интересуясь содержимым планшета, с которого она управляла роботом, чем окружающей обстановкой. Только Мика схватился было за автомат, да так и застыл в нерешительности.
Секунд двадцать прошло, не больше.
- Что, расслабились? - набрав побольше воздуху в легкие, гаркнула я. Ощущение ваты в ушах постепенно пропадало, сменяясь стабильным звоном на высоких частотах.
- Мам, ну ты даешь, - Ясмина приняла, наконец, стабильное вертикальное положение, запустила руку в дреды, пару раз повернула голову влево-вправо, прислушиваясь к воображаемому хрусту позвонков. - Это что было - боевое безумие? Если ты так со своими на войне обходилась - что же ты с имперцами вытворяла?
- А нечего соваться вперед старших, - сердито буркнула я. Вообще, конечно, это мне нечего было вылезать из-за угла - какая-нибудь пакость направленного действия с шариками пятимиллиметрового диаметра вдоль по коридору вряд ли оставила бы от меня что-то большее, чем мокрое место.
Понятное дело, признавать свой промах перед молодежью было никак не возможно, но когда я вскинула правую руку, чтобы обвиняющим перстом ткнуть в направлении бритоголовой африканки Токо, отвечавшей в нашей команде за саперные работы, - плечо пронзила резкая боль, вынудившая меня прошипеть что-то безадресно-непечатное вместо длинной речи с разбором случившегося. Заработала растяжение во время своего 'боевого безумия', чего и стоило ожидать. Пока Лу и Мика оказывали первую помощь, Ю засыпала меня гневными сообщениями в личку о том, что я уже не девочка и должна себя беречь (это нервное, обычно она воздерживается от напоминаний о моем возрасте). После очередного ее текстового излияния, изобилующего открывающими скобками и восклицательными знаками, я, не выдержав, в голос расхохоталась. Лу, ощупывающая плечо, чтобы узнать, где болит, вздрогнула от неожиданности:
- Ты чего, мам? Щекотно?
- Да нет, - замотала я головой. - Просто вспомнила старый фантастический рассказ, эпохи еще той, первой революции. Там дело происходит лет через полсотни после крушения капитализма. И вот сидят в пансионе для престарелых ветераны классовых боев семнадцатого года, а вокруг них суетятся маленькие детишки и спрашивают, спрашивают: 'Бабушка, а что такое деньги? Дедушка, а что такое полиция? Что такое голод и война? Кто такие воры?'. А старики сидят себе в креслах-качалках и вспоминают, вспоминают... Самое смешное, когда-то я думала, что так все примерно и закончится...
- А что помешало? - Мика помогал Лу зафиксировать руку, одновременно, судя по бликам в киберочках, усиленно роясь в своих архивах. - Ну, пансиону, креслам-качалкам и вот этому всему?
- А что тебе мешает выбросить эти свои окуляры и вставить нормальные линзы? - вопрос получился резковатым, но Мика лишь улыбнулся смущенно, дотронувшись до дужки очков.
- У меня линзофобия.
- Тогда спроси у Токо, зачем она бродит со своей железной ногой с самого детства, хотя сейчас вырастить новую - не проблема?
- Это как раз очень просто, - Токо оторвалась, наконец, от планшета, задрала штанину. - Вопрос функционала. Вот в этот пенал можно поместить электроотвертку. Или маахонький флакон с виски. Или толовую шашку - семьдесят пять граммов которая. Вам, людям из плоти и крови, не понять.
- Мааам, я тоже такую хочу, - присев рядом с Токо на корточки, заявила Ясмина. - И еще руку со встроенным пулеметом.
- Будешь лезть в непроверенные коридоры - ты и протез головы себе заработаешь, - едко заметила Ю.
- А, что такое, голоса у меня в мозгу, я схожу с ума? - Ясмина в притворном ужасе схватилась за голову. Старая шутка, но все улыбнулись.
- Привыкай, - обратилась я к Мике. - От нас за последний год третий штатный психотерапевт сбежал - рекорд по Восточному полушарию. Что там с роботом, кстати?
- Жить будет, не дождетесь, - ответила Токо. - Мина слабенькая, рассчитана на случайных гостей, похоже. Но ездить пока точно не сможет.
- Не нравится мне это, - настороженно осматривая окружающую обстановку, заявила Лу. - Нетипичный какой-то объект. Вообще на объект не похожий
Я поняла, о чем она. Натыкались ли мы в поиске на законсервированную военную лабораторию, секретный информцентр или заурядный схрон боеприпасов сорокалетней давности - везде в интерьере этих памятников последней войны соблюдалась эстетика простоты, упорядоченности и той особой армейской 'правильности', что предполагает выкрашенные в защитные цвета клумбы, сугробы с набитым по веревочке кантиком и бирки с фамилией-званием на каждом предмете личного имущества. Здесь же все было совсем не так. Начиная с позолоченных электронных замков на дверях и заканчивая сегментированным освещением в коридорах (это когда источником света в помещении являются стены и потолок - жутко модная во времена моей молодости штука) - все говорило о непричастности к объекту построссийских государственных структур. Впрочем, создатель и владелец нашего бункера, похоже, крепко держал в своих руках и Временную Администрацию Крымской области, и имперскую армию, и даже Охранное агентство. В эпоху, когда денежные мешки управляли государством практически напрямую, ничего удивительного в этом не было.
- Так что будем делать? Идем дальше? - спросила Токо.
- Робота мы потеряли, но теперь хотя бы знаем, чего ожидать, верно? - Мика вопросительно поглядел на меня - и оробел от неожиданной реакции окружающих. Лу сморщилась, словно услышав невыносимо фальшивую ноту, Ясмина скривила гримасу отвращения, Токо осуждающе покачала головой, а Ю озвучила все это вслух:
- Ты, конечно, новенький и еще не в курсе, но запомни: мы никогда не знаем, чего ожидать на объекте, пока не пройдем его полностью и не свалим домой. Хочешь жить - никогда не думай, что ты все предусмотрел и от всего застрахован.
- Ничего, ничего, - я похлопала ободряюще по плечу сконфузившегося парня левой рукой. - Я вот старая тетка, и то от них в свое время нотаций наслушалась. Всерьез это воспринимать не стоит, кстати: осознание своей никчемности еще никому никогда не спасло жизнь.
- Так мы дальше идем? До следующей двери всего ничего осталось, можно и без робота обойтись, - снова спросила Токо.
- А может, бросить все к чертовой матери, вызвать армейских саперов, пускай расковыряют тут все? - подумала я вслух и сразу же ощутила, как мои названые дочери напряглись. Да, по инструкции я, как ответственная за безопасность, могла в любой момент без объяснения причин свернуть все работы на объекте и отправить команду отдыхать. Разумеется, мне этого не простят. Разумеется, я и сама не сделаю такого без самых веских оснований. Разумеется, они об этом знают - и все равно нервничают.
- Мам, ну не надо так, - Токо перешла на просительный тон. - Честное слово, я могу пройти сама. Ну что я, ловушек этих не видела, что ли?
- А если подорвешься?
- Ну тогда можешь наказать меня по полной программе. Строгий выговор там и оставить без обеда. А армейских тут не надо. Это ж позорище просто будет - на фига тогда нужен 'Интерсерч' вообще?
Я не ответила. Строго говоря, последней реплики Токо я и не услышала, погрузившись в мучительные воспоминания, навеянные знакомым, периодически нагоняющим меня ощущением.
Середина июля сорок восьмого года, где-то две недели после революции. Дряхлый пазик защитного цвета с открытыми дверями, набитый вооруженными людьми, несется через северные окраины Белгорода. Мне пятнадцать полных лет, и я - боец районного отряда рабочей милиции. Вообще это было не совсем законно - к участию в вооруженной защите революции по закону допускались только достигшие шестнадцатилетнего возраста, хотя совершеннолетие в остальном наступало с четырнадцати. К счастью или к сожалению, в городском комитете Ревмолодежи командиром сидел парень, учившийся когда-то в нашей школе, и поэтому мне легче, чем многим другим, удалось убедить его, что в моем конкретном случае на паспортный возраст можно закрыть глаза.
На мне синий журналистский бронежилет с замазанными буквами TV и темными пятнами крови на груди. Его сняли с трупа, похоже, где-то возле областного УВД - там был самый жесткий замес. Жилет очень удобный, в самый раз мне по фигуре - его владелица была, похоже, достаточно миниатюрной женщиной, но меня все равно иногда передергивает, когда начинаю представлять ее смерть. В первый день, когда командир по прозвищу Ваня-контрабас раздавал нам амуницию, я наотрез отказалась щеголять в шмотке с мертвецкого плеча. Дядя Ваня, как ни странно, не стал материться, а только положил рядом армейский доспех, в который можно было засунуть пятерых таких как я: выбирай, мол, у тебя всегда есть альтернатива. Сами понимаете, деваться было некуда. Пятна крови мы с мамой выводили дня два, да так до конца и не вывели. Мама, кстати, была изначально против моего вступления в милицию. Не помог даже тот аргумент, что нас дважды в день бесплатно кормили в перерывах между занятиями и дежурствами, - голод еще не схватил страну за горло достаточно цепко. Сошлись мы с ней на том, что служба революции - это только до первого сентября, а осенью я обязательно пойду в школу заканчивать одиннадцатый класс. Я дала это обещание тем более легко, что понимала: так просто все не заканчивается. Какая к черту школа, какие логарифмы и интегралы, когда классовая война на дворе?
Я еще не знала, что в школу смогу вернуться только четыре года спустя, когда не будет ни мамы, ни большинства моих одноклассников, ни самой школы, да и от города, каким я его помнила, останется не так уж много. Но пока я ехала в автобусе, набитом вооруженными рабочими, студентами и типами совсем неопределенного классового положения, которые были в этом городе единственной вооруженной защитой новой народной власти.
На самой окраине города находилась в то время одна оптовая база Виктора Орлова - отставного полковника внутренних войск и по совместительству местного фюрера 'Черных крестов'. Господин этот был объявлен вне закона буквально на следующий день после революции, а его имущество было сразу же национализировано. Национализация выразилась в том, что к складам, забитым бытовой техникой, приставили охрану, да и забыли про них до поры до времени - холодильники, в отличие от банков и заводов, вовсе не просят немедленного внимания к своим проблемам. Однако Орлов ничего не забыл, и одним прекрасным утром десяток боевиков нагрянули на базу, расстреляли милиционеров и спокойно, не торопясь, стали загружать самый ценный товар в две подогнанные фуры, планируя сжечь все остальное. Мы об этом, разумеется, тогда не знали, просто реагировали на сигнал - нападение неустановленного числа бандитов с автоматическим оружием. И вот, когда мы миновали ротонду, свернув налево, в частный сектор, меня накрыло с головой чувство недоумения и обиды. Я смотрела вокруг себя - и видела как попало экипированных и чем попало вооруженных вчерашних мирных граждан, которые считали себя революционной властью и вооруженным народом. И я сама, Гериева Марьям Зауровна, тридцать третьего года рождения, школьница, взяла на себя вселенскую ответственность, которая даже профессиональным и книжным героям не всегда по плечу. Ответственность - вселенская, но убивать и умирать через несколько минут я должна буду по такому ничтожному поводу, как судьба нескольких десятков микроволновок и холодильников. Где, спрашивается, логика? Тягостно и странно это все...
Размышления мои прервала прошившая лобовое стекло автоматная очередь. Нас ждали, разумеется, хотя и не так быстро и не в таком количестве. Орлова погубила уверенность в том, что в городе по-прежнему продолжает твориться анархия в обывательском понимании этого термина. Хотя нет - его погубила мстительная жадность: умный враг не стал бы цепляться за 'кровно заработанный' кусок, а подался бы на юг, в Ростов или Севастополь, где собирались силы контрреволюции под имперскими флагами, - чтобы вернуть свою собственность уже с процентами. В результате и произошла эта нелепая и кровавая перестрелка, вошедшая в историю города как 'битва за холодильники'.
Что было дальше? В упор не помню, честное слово. В Сети есть с полдюжины видео по теме - как с камер наблюдения, так и от любопытных гражданских. На некоторых роликах можно даже распознать меня. Но я смотрела их с тем же интересом, что и любой сторонний наблюдатель, - подробности боя начисто стерлись из памяти. Поэтому самым ярким ощущением того дня осталось то тягостное чувство в автобусе - желание куда-нибудь деться от ответственности, обязанностей и необходимости что-либо решать. Стыдное чувство, очень стыдное. Стыдное для революционерки, коммунистки и бойца, но всплывающее периодически в самый неподходящий момент. Этот стыд я пронесла сквозь всю жизнь, и вот теперь девчонки, родившиеся через несколько лет после крушения капитализма, неосознанно, но вполне удачно этим моим стыдом манипулируют. 'Если бы ты повернул назад - кто бы пошел вперед?', как написано в одной старой книжке. Или - 'на слабо фраеров ловят', как гласит древняя и совсем не книжная мудрость.
Меня, впрочем, и ловить особо не надо.
Железнодорожный состав Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича выглядел, разумеется, куда скромнее императорского поезда - всего лишь девять вагонов, из которых два были заняты электростанцией и сверхсовременным узлом связи, включающим радиотелефон и беспроводной факсимильный аппарат, круглые сутки распечатывающий свежие европейские газеты, а еще один приходился на гараж. В остальном же наследник престола Михаил Георгиевич мог похвастаться изрядным аскетизмом - сведенный к необходимому минимуму штат прислуги и охраны, скромно отделанные кабинет и столовая, в которых были сделаны сотни фотоснимков 'для истории'. Впрочем, один вагон для фотографирования с самого первого дня был закрыт. Опочивальня цесаревича с роскошнейшей, совсем не железнодорожного формата кроватью, на которой спокойно поместились бы три преображенца в полном обмундировании, со стенами и потолком, расписанными эротическими сценами в античном и восточном антураже, была сердцем всего поезда. Именно здесь принимались многие судьбоносные для страны решения последнего года. Вот и сегодня государственная политика творилась на шелковой французской простыне. Творилась, прямо скажем, туго и со скрипом.
- Ваше Высочество, - фаворитка цесаревича, m-lle Sophie, она же госпожа Аделинг, начинала терять терпение. - Есть ценности, которые нельзя подвергать сомнению. Ценности Родины. Ценности семьи. Ценности сословия. Ценности религии, в конце концов! - метресса с такой страстью нацелила правый палец вверх, к небесам, что упругие груди колыхнулись в такт эмоциональной жестикуляции.
Полулежащий цесаревич скользнул взглядом по ее фигуре, воздел глаза вверх, чтобы увидеть, куда же указывает перст истины... и наткнулся, разумеется, на чудную картину в стиле Поля Авриля, иллюстрирующую сцену из 'Путешествий Синдбада', которую вряд ли можно обнаружить в каком-нибудь академическом издании. Не выдержав, Михаил Георгиевич расхохотался, изрядно смутив госпожу Аделинг. Ее можно было понять - проповедовать традиционную мораль в одних чулках, да еще в столь враж-дебном окружении, конечно, нелегко. Однако она не имела права отступать даже в заведомо невыгодных условиях. Тем более в ситуации, когда наследник императорского престола хочет опрокинуть вековые традиции семейной жизни и престолонаследия.
M-lle Sophie была из того редкого типа метресс, которые являются не только любовницами или фаворитками молодых монархов, не только наперсницами, но и наставницами, в некотором роде даже учительницами жизни. Во всяком случае, она искренне пыталась быть таковой с тех пор, как тринадцатилетний, не по годам развитый мальчишка впервые появился в ее будуаре. К своим обязанностям она относилась с ответственностью горячей русской патриотки и искренней, нелицемерной христианки. С одной стороны, она радовалась, когда после требования дядюшек цесаревича удалить от наследника ставшую ненужной и даже компрометирующей тридцатилетнюю куртизанку Мишель неожиданно показал характер, совсем не соответствующий возрасту. Радовалась, когда он начал обретать самостоятельность и политическую волю, становясь ключевой фигурой в государстве еще при живом отце, слабовольном и жалком алкоголике. Когда же для цесаревича наступил триумфальный, звездный час во время Дарданелльского кризиса - не было во всей стране более счастливой женщины. И тем не менее, многое в поведении Мишеля фаворитку коробило. Его цинизм в сакральных вопросах, например. Когда в честь возвращения Константинополя в христианский мир в Москве было решено установить исполинских размеров статую Софии, Премудрости Божией, - цесаревич предложил именно ей стать моделью для этого памятника. Михаилу Георгиевичу показалось забавным совпадение имен, и еще он искренне желал таким образом высказать своей Sophie благодарность за годы, проведенные рядом с ним. Возмущению госпожи Аделинг не было предела: подобное кощунство граничило бы с хулой на Духа Святого! Когда же Мишель, искренне не понимающий, в чем дело, стал приводить ей примеры византийских и западноевропейских проституток, бывших моделями для вошедших в историю икон и религиозных полотен, это привело к самой крупной размолвке за все время их знакомства. 'Вы можете считать меня падшей женщиной, но у меня есть честь, и есть убеждения' - таков был ответ метрессы. Нравственным ориентиром для фаворитки наследника являлась Сонечка Мармеладова, а миссию свою она видела в том, чтобы грехом малым ограждать цесаревича от бездны разврата, вопиющего к небесам.
И вот теперь, когда Михаил Георгиевич высказал свою безумную идею отказаться от вековечной практики женитьбы Романовых на немецких принцессах, да и вообще от сословных ограничений в матримониальных отношениях, она отчаянно пыталась отговорить его от этого. Самым ужасным было то, что цесаревич действительно был способен сломать двухсотлетнюю традицию, поставив легитимность и сакральность русской монархии под вопрос. Смерть старого императора была вопросом двух-трех лет, а уж дальше Мишель, показавший уже свою волю и страсть к преобразованиям, повторил бы все кощунства Петра, ломая страну через колено...
- Поймите же, Sophie, - вещал наследник. - Дело даже не том, что эти принцессы отвратительно тощие и ведут себя в постели подобно доске. Вопрос в вырождении. Близкородственное скрещивание противопоказано даже скоту - что уж говорить о членах царствующих домов? Если где-то аристократы еще не превратились в урожденных уродов с букетом наследственных болезней, то говорить спасибо надо их конюхам и кучерам. И если матушка Екатерина Алексеевна прижила-таки сына от богатырей Орловых, а не от полоумного голштинца, - спасибо ей скажу первым именно я. Не нужно возмущаться и гримасничать: монархия, может, и свята, однако среди монархов святых куда меньше, чем среди их подданных. По Европе сегодня гуляет гемофилия. Вы знаете, что такое гемофилия, Sophie? Она прикончит любую династию быстрее батальона анархистов с бомбами. И вы предлагаете мне играть в кости на будущее своих детей? Нет уж, спасибо.
А что касается традиций - отчего бы не вспомнить допетровские смотры невест? Вот вам хороший обычай родом из православного Царьграда. Мне наплевать на генеалогическое древо будущей невесты, если она не способна пройти заурядный медицинский осмотр...
Госпожа Аделинг, разумеется, догадывалась, что цесаревич ее поддразнивает. Однако... С такой же точно улыбкой он доказывал адмиралу Фрэзеру в Чанаккале благотворность новой мировой войны для здоровья белой расы. Чем развитее и культурнее цивилизация - тем обильнее должно быть кровопускание. Первая мировая уничтожила миллионы, жертвами второй мировой станут десятки миллионов, ну а в третьей погибнут уже сотни миллионов человек. И чем дальше - тем сильнее фаворитка убеждалась в том, что это был вовсе не блеф.
- Разрэшите, Ваше Высочество? - фраза, произнесенная с характерным акцентом, прервала пустопорожнюю дискуссию. Впрочем, обладатель акцента не дожидался разрешения, в доли секунды проникнув в опочивальню и аккуратно закрыв за собой дверь. Совершенно непримечательный внешне человечек. Голубой мундир жандармского полковника, пенсне, лысина, совиное выражение лица, коричневая папка в руках.
- А, Лаврэнтий, - цесаревич произнес имя полковника с тем же акцентом. - Ты уже зашел, но все равно разрешаю. Что пишут из Питера господа физики?
Госпожа Аделинг не стала, разумеется визжать и неловко прикрываться. С неудовольствием поежившись, словно от неожиданного сквозняка, она встала, неторопливо надела пеньюар, вопросительно взглянула на Михаила, прочла в его глазах позволение остаться и снова устроилась на кровати.
- Результаты вкратце здесь, - полковник протянул цесаревичу папку.
- К черту подробности, - отмахнулся цесаревич. - У меня сегодня будет тяжелый день, не хочу перегружать мозг. Что с плутонием? Есть успехи?
- Никак нет, Ваше Высочество, - развел руками жандарм.
Госпожа Аделинг некогда лично присутствовала при странном знакомстве цесаревича и безвестного жандармского офицера в Сухуме, но так и не поняла, что же произошло. Когда во время церемонии представления местного начальства Михаил Георгиевич наткнулся взглядом на офицера в пенсне, неожиданно подошел к нему и спросил фамилию, а растерявшийся ротмистр ответил, что фамилия его - Берия, наследник просто коротко хохотнул, словно услышав анекдот, смысл которого во всем мире понимал лишь он один. Но когда через пару месяцев человечек в пенсне всплыл в Петербурге в совсем другом звании и стал ближайшим помощником цесаревича - это поразило наповал всех в его окружении. Никто понятия не имел, зачем Михаилу Георгиевичу понадобился недалекий провинциальный ротмистр, да и сам он был порядком удивлен, став начальником охраны наследника и заодно шефом одного из утопических научных проектов по разработке взрывчатки в миллион раз мощнее динамита. В столичных салонах жандарма с совиным лицом обсуждали даже более оживленно, чем очередные перестановки в Комитете Министров: смена караула в Зимнем дворце была делом ближайшего времени, и фавориты наследника становились совершенно естественным образом хозяевами империи.
- Хорошо, тогда пробуем так, - цесаревич сел на кровати. - Собираем всех причастных к проекту в каком-нибудь маленьком городке на Волге. Строим научный центр за семью заборами, где все они должны будут трудиться безвылазно. И туда же - все мыслимые удовольствия: девок, хорошую выпивку, кокаин, театр какой-нибудь небольшой устроить, что там еще ученые любят? Ах да: еще ставим жесткие сроки по результатам, и если не уложатся - всех расстрелять. То есть расстреливать не будем, конечно, но надо, чтобы они поверили. Ядерные бомбы необходимы неотложно, пять лет - крайний срок.
- Ваше Высочество, - впечатленный Лаврентий снял пенсне, проморгался, протер стекла, нацепил обратно. - Для этого нужны другие, совсем другие полномочия. И мне, и...
- Ваше высокоблагородие, побойтесь бога! - в притворном ужасе перебил его цесаревич, весело подмигивая госпоже Аделинг. - Мы не на Балканах, в конце концов, а в Петербурге табакерки и шарфы уж сто лет как вышли из моды. Впрочем, это дело завтрашнего дня. Что у нас с торжественным приемом - все готово? Мой верный народ горит желанием поприветствовать меня как следует? А что там с террористами? Не протянут они свою кровавую лапу к моей августейшей особе?
- Это кабинетный разговор, ваше высочество, а не... - на пару секунд Лаврентий запнулся, - ... опочивальный.
И в этот момент госпожу Аделинг посетило очень скверное предчувствие. Не потому что ее еще ни разу не выставляли за дверь при серьезном разговоре (разговоры особо секретные при ней цесаревич попросту не начинал). И не потому что от голубых мундиров несло мерзостью и предательством за версту. Просто - отчетливое ощущение, что хорошим этот день не закончится, и при этом предельно ясное понимание, что повлиять она ни на что не способна. Чувство не только страшное, но и до слез обидное и досадное.
Тем не менее, Sophie сдерживала слезы до тех пор, пока одевшийся цесаревич и жандарм не закрыли за собой дверь.
- Так, и что это у нас? - Ясмина приложила ухо к массивной стальной плите и стукнула кулаком. - Тоооолстая, - внушительно заметила она.
- Да что ты говоришь, удивительно прямо, - саркастично отозвалась Ю. - А мы думали - это просто кусок жести кто-то прилепил для виду.
- Так это вообще дверь? - я тоже не удержалась, провела здоровой рукой по стыку между плитой и стеной. Подогнано идеально, да. А так - несколько разочаровывающий результат. После позолоченных замков, мин-ловушек, после загадочных документов из архивов Временной администрации, в которых упоминался таинственный 'объект три-полста-четыре', мы в итоге пришли к здоровенной металлической двери размером где-то два на полтора, примечательной полным отсутствием видимых запорных механизмов.
- Дверь, да, - отозвалась Лу, подкатывая тележку с оборудованием. - Правда, открыть ее можно только изнутри. Что больше всего и напрягает.
Я в это время пальцем чертила на пыльной поверхности знак биологической угрозы. По инструкции, увидев малейшие признаки связи объекта с разработкой оружия массового уничтожения, нам следовало свернуть все работы и немедленно уведомить местные власти.
- Это вряд ли, - Лу подошла и бесцеремонно крест-накрест перечеркнула мое творчество. - Ты не заметила, мам, что здесь напрочь отсутствуют какие-либо надписи? Не то что указатели для идиотов - даже в щитовой на кнопках ни единой буквы.
- И? - потребовала я продолжения.
- Понятия не имею, что это может означать. Либо что-то до смерти ужасное, либо что-то ужасно тривиальное.
- Большая, ну большая, признайся, что ты растерялась, - Ясмина ткнула Лу в бок. С таким же успехом она, впрочем, могла бы стучать по стальной плите.
Из этих двоих получился бы неплохой комический дуэт. Высокая, под метр восемьдесят пять, спортивная шведка с мужским разворотом плеч и приличной мускулатурой, с ежиком коротко стриженых обесцвеченных волос и с неизменной благожелательной улыбкой сытой белой медведицы. А партнером у нее - парижанка с манерами гамена старых времен, с копной ярко-красных дредов и проколотыми по всему периметру ушными раковинами, ростом чуть выше полутора метров, но благодаря своей подвижности в каждый момент времени занимающая втрое больше пространства, чем положено при ее скромных габаритах. Настоящее имя Лу было Анна-Ловиса, или Анна-Луиза, как произносят в Западной Европе. Ясмина при первом же знакомстве заявила ей, что от этого имени невыносимо пахнет кринолинами, и она как убежденная плебейка не может так обзывать свою напарницу и подругу. Так и появилась на свет Лу. Я в свое время пыталась выяснить у Ясмины, что же она подразумевала под 'пахнет кринолинами', но та неизменно отвечала, что кринолины - это что-то типа дорогих духов. Дразнится, конечно же, кто ей поверит? Все-таки парижанка останется парижанкой, даже с биографией и ухватками Гавроша.
- ...Так мы взрываем? - вторую тележку с оборудованием подкатил Мика.
- Лимит бабахов на сегодня исчерпан, - нервно и категорично отозвалась Ю.
- Взорвать можно, конечно, - Токо оценивающе взглянула вверх, под потолок. - Только своды рухнут следом. Да и вообще, нас уже за это шпыняли не раз. Так что - режьте.
- Сначала обедать, - не терпящим возражений тоном заявила Лу. - Я с утра толком не поела из-за вашего энтузиазма.
- Точно! Будем есть новые сухпайки! - заявила Ясмина, доставая и распаковывая наш аварийный рацион. - Нам их сказали протестировать в полевых условиях? Будем тестировать!
- Эй, не дурите! - возмутилась Ю, которой явно не улыбалась перспектива обедать одной на поверхности. - Вылезайте на поверхность, нормально поедим!
- Лу, скажи, - дернула Ясмина подругу за рукав. Та лишь развела руками, показывая, что она совсем не против сухпайков.
- А давайте, - согласилась Токо. - Даже если потом животами станем маяться - ничего, вентиляция тут нормальная.
- Присоединяюсь к большинству, - тут же подал голос Мика.
- Мам? - в голосе Ю чувствовалась детская совершенно обида.
- Я не могу их покинуть. По инструкции не могу.
Ясмина в это время яростно трясла саморазогревающиеся контейнеры с горячими блюдами.
- Кому макароны с фрикадельками?
- А что еще есть?
- Есть фрикадельки с макаронами.
- Маму надо будет с ложечки кормить.
- Поговори у меня! Я вас тут всех одной левой переем, дети сытой эпохи!
- Мам, а у вас в милиции сухпайки вкусные были? - мы все расселись на своих рюкзаках, а Ясмина устроилась у Лу на коленях, перехватывая каждую вторую вилку у безропотно сносящей эту наглость шведки.
Вкусные? Мне вспомнился сентябрь сорок восьмого, село на границе с Воронежской областью, где наш батальон разместился на ночевку. Минуты две я медитировала над банкой с тушенкой, пока не осознала, что она старше меня ровно на пять месяцев, судя по дате изготовления. Кто-то из товарищей это тоже заметил, и, разумеется, не обошлось без предложений 'схарчить Марьяшку' вместо консервов из другой геологической эпохи. В тот период мы еще умели относиться ко всему с юмором. Это позже стало как-то совсем не смешно.
'Мам, зря ты позволяешь этим хулиганкам на голову себе садиться, - пришло сообщение от Ю. - Тебе же неудобно'.
Я едва не выронила из левой руки вилку, которой неловко ковырялась в макаронах.
'Опять подглядываешь через мои глаза?! Ну-ка отключайся!'
'По инструкции не могу отключиться', - парировала Ю, и это было правдой. Хорошо, что линзы, по крайней мере, можно снять. Впрочем, линзы - это явно вчерашний день. С некоторыми технологиями сегодня откровенно не знают что делать на государственном и международном уровне. Месяц назад в Карачи были расстреляны несколько ученых и инженеров, занимавшихся опытами по внедрению в человеческий мозг элементов компьютерного управления. Проще говоря - эти ребята превращали людей в киберзомби, работая на местную мафию. Группу наших товарищей, исследовавших заброшенные тренировочные лагеря исламистов в Памире, убили именно их творения. Разработка подобных технологий давно уже приравнена к преступлениям против человечества, но это никак не может отменить факта их существования и возможности использования всякой сволочью.
- Коллонтай, - из режима воспоминаний меня вывел на этот раз Мика.
- Что? - не поняла я.
- Рассказ написала Коллонтай. Про пансион и кресла-качалки который. А называется - 'Скоро!'. Угадал?
- Надо же, а я уже и забыть успела. Думала, из большевиков фантастикой кроме Богданова никто и не баловался. - Отложив контейнер с остатками макарон в сторону, я нацелила указательный палец левой руки Мике в переносицу. - Ладно, раз ты меня посадил в лужу, встречный вопрос: что главное в устройстве коммунистического общества?
- Движение вперед, - и на полсекунды не задумавшись, выпалил Мика. Ай да молодец!
Я пошарила в карманах жилета, и, разумеется, нашла в одном из них яблоко.
- Держи витаминку, порадовал старушку. Может, ты уже догадался, что у нас по ту сторону двери?
- Совсем легко, - улыбнулся парень. - Взорванный мост и скелет фашиста, прикованный к пулемету.
- Лу, ты слышишь? - возмутилась Ясмина. - Эти русские снова что-то затевают. Опять шифровками обмениваются...
- Мир хотят опять захватить? - отозвалась шведка. - От них ничего другого ожидать не стоит.
Как ни парадоксально, сейчас шутки на национальную тему приобрели определенную популярность. Это как с протезом Токо, потерявшей ногу на минном поле еще в детстве, - тридцать лет назад протез был символом и результатом тяжелого физического увечья, а такие увечья были для шуток закономерно табуированы. Сегодня механический протез - скорее признак некой причуды или выпендрежа, и носитель его не больший калека, чем обладатель цветных волос.
В нашем же случае дополнительный юмор ситуации заключался в том, что мы с Микой на двоих не имели и четверти славянской крови. Он - чистокровный финн, родившийся и выросший в Северной Коммуне, я - азербайджано-украино-чеченка (кажется, в таком порядке), заставшая еще старую Россию, и во всех анкетах в графе 'национальность' пишущая - коммунарка. А вот поди ж ты - обзываются русскими. В детстве я такого и во сне представить не могла. В те времена русский мир, воплощенный в виде должностного лица, разговаривал со мной примерно так:
- Да, Гериева, у нас светское государство. Но у нас к тому же и православная страна, культуру которой вы ОБЯЗАНЫ знать. Поэтому вы будете посещать эти уроки, хотите вы того или нет...
Или так, на бытовом уровне:
- Отойди от моей дочери, ты, террористка малолетняя! Расплодились тут как тараканы...
Или совсем уж грубо, между нами, детьми:
- Заткнись, ты, чурка! Мой батя сейчас ТАМ, дрючит в жопы ваших дагов сраных! А вернется домой - и за вас примется!
Это не носило, конечно, всеобщего характера - иначе никакой революции просто не было бы. Но это не являлось и набором частных случаев - иначе не было бы многолетней ожесточенной гражданской войны.
'Яблоко, между прочим, я тебе положила, а не кому-нибудь', - с укором отозвалась Ю. Надо, кстати, пошарить по карманам разгрузки насчет растаявших шоколадок и мятых высококалорийных батончиков. Иногда я перестаю понимать, кто, собственно, в нашей уютной компании настоящая Мама.
Компания тем временем окончила обеденный перерыв и потихоньку начала готовить оборудование - собирать портативную плазморезку, монтировать под нее вытяжку и так далее. Я со своей рукой на перевязи была тут практически бесполезна, так что Лу, неожиданно обнаружившая в своей тележке маленький туристический стульчик, передала его мне, не упустив случая пошутить про кресло-качалку, в котором так сладко предаваться воспоминаниям о первых годах революции.
Воспоминания... Если бы все, что кажется сегодня прошлым, являлось таковым на самом деле, жить было бы куда проще.
Всего три года назад мне казалось, что я обрела не то чтобы душевный покой, но определенную... стабильность, что ли, жизненную? Работа кладовщицы на машиностроительном заводе - занятие вполне уважаемое, ее, кладовщицы, общественная полезность вряд ли станет в ближайшее время поводом для политических дискуссий, и уж точно можно гарантировать, что никаких особых опасностей и конфликтов такая профессия не несет. Ну, если не считать наших раздолбаев-электриков, которые третий день делают вид, что с тельфером на четвертом пролете все нормально. А так - в принципе, поводов для недовольства нет. Отработав свои шесть часов, многие даже к проходной не всегда спешат: прямо на территории завода расположен небольшой сферокинотеатр, само собой, спортзал с бассейном и тиром, в административном корпусе отвоевали себе пол-этажа под кружки и секции общественники. В прошлом году к нам прямо на завод приезжали Red Terror Machine, я их последний раз вживую на фронте еще видела, представляете? Выступали в четвертом, недостроенном цехе, и жгли так, будто тридцать лет где-то по дороге уронили. Я, впрочем, тоже вспомнила тогда про свой возраст только на следующее утро...
Словом, жизнь моя в последние годы была хоть и спокойной, но насыщенной. Вечерами, после спортзала, я усиленно поглощала пропущенные в свое время книжки и фильмы. Смешно сказать - я и до культового 'Бронепоезда Предреввоенсовета' добралась только после отставки (средненький фильм, в общем-то, сразу после войны это, конечно, было открытие, но теперь мы стали куда более привередливыми и утонченными). Еще я начала заботиться о своем здоровье - ну, на элементарном уровне: не есть после шести, ложиться спать не позднее одиннадцати и так далее. Если свобода - это осознанная необходимость, то чертовски приятно осознавать отсутствие необходимости полночи прокручивать события прошедшего дня, ища зацепки к очередному гнусному делу, а потом в четыре утра подрываться по звонку и лететь на другой конец города, а потом полдня общаться с персонажами, которых по совести надо бы пустить в расход без разговоров, а по революционным законам даже пальцем тронуть невозможно.
Так что вряд ли можно сказать, что я была недовольна своей жизнью - тихой, однообразной и предсказуемой. Именно поэтому в погожий весенний день, когда мы с Колей и Авророй вышли с проходной и направились в столовую, меня так ударило по нервам звуком знакомого голоса, раздавшегося со стороны электробусной остановки. Так ударило, что я резко остановилась на месте, из-за чего приотставшая Аврора едва не врезалась мне в спину.
- Марьям, ты чего? - спросил Коля, настороженно осматривая человека, окликнувшего меня по имени. Пожилой, лет под шестьдесят, седина в волосах, джинсы, дутая синтепоновая куртка, из-под ворота которой торчит расшитый под куфию шерстяной шарф - это в солнечный апрельский день! Патологический какой-то мерзляк, вообще не изменился за прошедшие годы.
- Идите без меня, я потом, может, подойду, - я встретилась глазами со старым знакомым, чтобы угадать, с чем он пожаловал.
- Марьям, ты уверена? - Коля серьезно забеспокоился. Черт возьми, его можно понять - киношная совершенно ситуация, а в кино после такого, собственно, и начинаются самые интересные вещи.
- Пошли, пошли, - Аврора, кажется, ткнула его кулачком под бок и поволокла за собой, потом вдруг остановилась. - Тебе поднос брать?
- Не надо, - я уже не отрывала взгляда от приближающегося бывшего коллеги и соратника - приближающегося с той же скоростью, с какой Аврора и Коля уходили к столовой.
- Ну здравствуй, Оса, - позывной мой, принесенный с фронта, был, если честно, неоригинален. Если у мужчин позывные были крайне разнообразными, зачастую смешными и нелепыми, то женский набор оказывался куда менее широким. Прямо скажем: не было в милиции ни одной роты, где не имелась бы своя Гюрза и Багира - это те, кому при раздаче не досталось 'революционное' имечко типа Клары или Розы. В непростом смешанном коллективе, отягощенном не до конца изжитыми патриархальными предрассудками, женщина просто не может себе позволить самоиронию, и зачастую линия поведения в духе 'не подходи - укушу' оказывается единственно верной. Что и отражалось в пафосно-'опасных' прозвищах.
- Какого хрена ты сюда приперся, а, старый провокатор? - спросила я, стараясь сохранять ровный тон.
- Я тоже очень рад тебя видеть, - невозмутимо ответил Матрос. - Как дела, как работа? С личной жизнью что?
- Во времена моей молодости порядочные девушки за такие вопросы в морду били.
- Я знаю, что ты готова броситься мне на шею от радости, но давай лучше ограничимся рукопожатием, - он протянул мне руку. Я огляделась по сторонам в поисках знакомых, хлопнула его по ладони и настороженно предупредила:
- Я вообще-то есть хочу, так что...
- Не поверишь, я тоже! У вас как, можно за койны пообедать или только своих пускают?
- Ты из какого леса выскочил? - я, наконец, позволила себе улыбнуться. - Тут уже лет пять бесплатная столовая для всех. Окраина города, так что вроде никто пока завод не объел.
- Ну надо же, победивший коммунизм as is, - мы зашли в здание столовой, сняли верхнюю одежду, повесили ее здесь же, на стоящих без особого присмотра вешалках. - Поесть дают бесплатно, и даже куртки в гардеробе не воруют... Не воруют же? - настороженно переспросил он, остановившись.
- Какой сумасшедший позарится на твой тулуп в апреле месяце? - не выдержала я.
Где-то лет за семь до революции Матрос служил срочку на Северном флоте, в береговой части. Тогда как раз по частям прокатилась волна голодных бунтов из-за продовольственного кризиса в стране - солдаты, бывало, месяцами ели пустой суп без какого-либо намека на картошку. И вот молодой интеллигентный мальчик туманно-анархических убеждений стал агитировать сослуживцев устроить 'военную стачку' к приезду в часть командующего флотом. Больших результатов не достиг, но, когда на него стуканули, случился крупный скандал, незадачливому анархисту приписали ни много ни мало - организацию теракта и вооруженного мятежа и в итоге посадили на пятнадцать лет. В тюрьме он прочитал кучу революционной классики, но, кажется, самый главный вывод, который из нее вынес, - о важности массовых расстрелов в деле построения справедливого общества.
Когда революция его освободила, он весьма энергично включился в политическую деятельность и вскоре оказался полномочным представителем Совета Коммун в Воронеже. В конце лета, когда начались публичные казни в Ростове, революционное правительство засыпали требованиями брать заложников и отвечать террором на террор. С разделением властных функций в те первые месяцы у нас было совсем плохо, так что суд и расправу творили зачастую по месту жительства. Пользуясь авторитетом центральной власти, Матрос успел расстрелять около сорока человек, родственников и членов семей бежавших на Юг бизнесменов и офицеров, пока не связалась с Москвой и не тормознула его местная милиция. После этого его самого едва не поставили к стенке, спас лишь авторитет старого 'политзэка'. С началом войны незадачливого комиссара отправили рядовым бойцом на фронт с первым же рабочим батальоном. Говорили, что и там его едва не казнили за жестокое обращение с пленными, но в этом я точно не могу быть уверена. О своих похождениях на фронте Матрос рассказывал в такой манере, что сложно было понять, когда он издевается, а когда говорит всерьез.
Набрав поесть, мы сели за один из удачно расположенных глубоко в углу обеденного зала столиков. Мои коллеги расположились вообще возле окна, в другом конце, однако все-таки нас заметили, удивленно переглянувшись. Надо будет придумать для них какое-нибудь уместное объяснение происходящего, хотя я и сама не очень-то понимала пока ситуацию, а Матрос совсем не спешил объясниться.
Пока занимались супом, по вмонтированному в потолок старому стереовизору шли новости - текущая политическая хроника. Я даже отвлеклась, услышав о том, что председатель Совета Коммун, Юлия Смирнова, посетила с официальным визитом Азанию, и уже у трапа самолета была торжественно встречена самим Первым Пожизненным Президентом Азании, Лидером Африканской Революции, Кавалером трех Бриллиантовых Звезд, Героем Народа и прочая, прочая, короче - легендарным Товарищем Тэ. Встреча двух миров практически. Смирнова была в той же самой своей затертой до неприличия кожанке (которую она очень скоро, измучившись на жаре, наверняка снимет и завяжет на поясе), в выцветших камуфляжных штанах, по-армейски заправленных в берцы, и в тряпичной кепке-'фидельке'. Стиль этот, родом из сорок восьмого, закрепился и сохранился до нашего времени в основном за неимением лучшего: было бы стыдно и недостойно рабочего государства обезьянничать, вводя 'социалистические' фраки, смокинги, вицмундиры и ордена с лентами к ним.
И вопиющий контраст этому образу высокой гостьи являла собой встречающая сторона, начиная с ковровой дорожки, на которую председатель вступила с такой же осторожностью, с какой она входила тридцать лет назад в нашпигованные минами-ловушками подземные коммуникации под Керчью. Почетный караул в ослепительно белых мундирах в этот момент синхронно произвел цирковые совершенно манипуляции с карабинами, стукнул каблуками о бетон, дружно рявкнул какое-то односложное слово и застыл, задрав подбородки вверх и держа оружие прямо перед собой. Товарищ Тэ, высокий, седовласый, в мундире бригадного генерала, с орденской планкой величиной в две мужские ладони, в эмоциональном порыве сорвал с головы фуражку с неприлично задранным вверх околышем и двинулся прямо на Смирнову с явным намерением заключить ее в объятия. В какой-то момент она, кажется, потеряла контроль над своим лицом - выражение, промельк-нувшее на нем за доли секунды, сложно было назвать приветливым или дипломатичным. Однако председатель быстро овладела собой, протянув азанийскому лидеру руку, которую тот, разумеется, пожал, словно так и было задумано. На обнажившемся во время рукопожатия запястье Смирновой как раз в этот момент остановилась камера, запечатлев старую наколку - красную звезду с черной каймой и такой же квадратик.
- А что, ты ведь тоже могла бы быть сейчас на ее месте, а? - Матрос заметил это и указал ложкой на мою правую руку, где была вытатуирована такая же звезда, только вместо квадратика рядом с ней алел треугольник. - Она ведь всего на четыре года тебя старше.
Нарукавные, точнее, напульсные знаки различия были введены в начале войны с целью максимальной демократизации наших вооруженных сил: увидеть подобный знак можно было, только если его носитель выполнит рот-фронтовское приветствие. С одной стороны, командиров приучали к революционной вежливости, с другой - отучали от старорежимного козыряния. Но в первое же военное лето вышла с этими знаками незадача: по жаре все закатывали рукава, так что узнать командира становилось при всем желании невозможно. Пока штабные изобретатели придумывали, что делать, на местах народ решал эту проблему по-разному: рисовали командирские треугольнички и квадратики прямо на коже маркером, делали самодельные напульсники, наконец, особо упоротые били татуировки. Последнее даже пытались официально запретить: беловские казаки и 'черные кре-сты' отчего-то считали, что такой наколкой может себя метить только гей или лесбиянка, так что попавшего с ней в плен ждала очень страшная смерть. Тем не менее, обычай закрепился - возможно, потому что бойцов многих подразделений в плен никто и не брал.
- У меня аллергия на большое начальство, - ответила я. - И вообще, я безответственная и эгоистичная, легко поддаюсь чужому влиянию, склонна к нарушениям революционной законности...
- До сих пор обижаешься? - вкрадчиво спросил Матрос. Я понимала, что он меня 'прощупывает', однако выглядело это настолько прямолинейно и пошло, что даже возникали сомнения: может, и в самом деле этот визит ничего не означает? Просто скучающий пенсионер решил повидать старую знакомую, ну там - бойцы вспоминают минувшие дни и тому подобное. Невольно хотелось косить под дурочку в ответ.
- Ну на кого мне обижаться-то, кроме себя? Те, кто нас втянул во все это дерьмо, - они уже свое получили. А нам с тобой радоваться надо, что живем не в двадцатом веке. Тогда разговор куда короче был...