Бардина Наталия Юрьевна : другие произведения.

Тувинские рассказы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Три небольших давно написанных рассказа о геологической юности.
   БЕЗУМСТВО ЭТОГО ДНЯ.
   В этот день события были спрессованы так сильно, что и
  тогда казались мне неправдоподобными, хотя вначале всё было,
  как всегда. Совсем мокрые от росы мы с Арабеком выдрались на
  вершину горы, ещё раз помокли там под обильным дождём, потом
  чуточку просохли, и вот теперь идём по острому хребтику по
  направлению к лагерю. Тувинец лениво тычет радиометром в
  серые сланцы, такие же однообразные, как саянские дожди.
  Доходим до места, где хребтик как будто разрезали пилой, и в
  узкой седловинке видим медведицу с медвежонком. До них
  всего-то метров пять вниз, но диспозиция у косолапых много
  лучше нашей, потому, что эта мамаша нас уже давно
  почуяла, успела всё продумать и с противным рыком лезет в
  гору.
   Надо сказать, что сезон, вообще, оказался очень
  урожайным на медведей. К его концу только я одна встретила
  тринадцать штук, а сегодяшний экземпляр был, где-то пятым,
  шестым. Ребята шутили, что все саянские медведи вышли из
  тайги поглядеть на меня: я первый год работала в этом
  "милом" местечке.
   Не знаю, как Арабек, а сама я от себя такой прыти не
  ожидала. Через секунду мы уже кричали, ругались, бросали
  камни и даже запалили костёр. Но это всё, как известно,
  слабые противоядия от медведей. И наша толстушка тоже
  ничего не боялась и всё делала вид, что хочет закусить
  человечинкой. Между делами Арабек ещё успел помолиться всем
  своим тувинским богам.
   И где их только носило!
   От грохота камней, наконец-то, испугался медвежонок и
  убежал; и тут же растаяла медведица, как будто её и не
  бывало. А мы в своей бешенной деятельности не заметили,
  куда они скрылись: налево или направо. А нам нужно -
  налево.
   - Я больше не понесу эту штуку, - сказал Арабек, - с
  ружьём надо ходи!
   - Хорошо, что не было ружья, - подумала я.
   Постояли, отдышались немного и двинули налево, к
  лагерю. Я - впереди, Арабек - за мной. Сначала шли
  крадучись, потом потопали смелее по овражку, заросшему
  длинноногой травой - аксельраткой. Ещё три - четыре
  километра пустого хода, и мы дома. Высушим, наконец, одежду,
  потом будет долгий сухой вечер: рассказы, шутки и теплота
  в глазах.
   И тут на повороте ... Что-то! ... Коричневое! ...
  Громадное!
   " Ма-аа-ма! "- бесславно заорала я на всю тайгу, а
  тувинец сел на землю и опять начал шёпотом советоваться со
  своими богами.
   Это был большой и милый козёл, и очень боюсь, что от
  моего дикого крика он доживал свою жизнь с инфарктом
  миокарда. Отдышались, постояли немного и пошлёпали дальше.
  Я - впереди, Арабек - за мной. Ветерок подул, отогнал
  мошкару, жизнь не так уж плоха. Но что-то слишком сильно
  подул и ... погромыхивает. Ничего, ещё далеко, успеем. Мы -
  на знакомой тропе, почти дома.
   Однако темнеет, тучи неправоподобно быстро закрывают
  небо, блестит и грохочет уже совсем рядом, и почти
  одновременно обрушиваются ливень и страшный треск с
  противным скрежетом: это молния прямо перед нами
  раскалывает мощный дуб. Летят сучья, щепки, ветви , и одна
  из них безобразно сильно стукает меня по голове. Хорошо,
  что ливень быстро смывает кровь и мои горькие слёзы.
   "Медведь не съел, молния убьёт", - слышится сзади. Не
  знаю, как молния, а я его сейчас, точно, прикончу, если не
  замолчит. Арабек умолкает.
   Тащимся дальше, какая разница стоять или идти.
  Налево, направо, вверху и внизу - сплошной мокрый ад. И мы
  топаем по нему дальше: впереди - я, сзади - Арабек. Перед
  лагерем не ищем брода, с ходу бросаясь во взбухшую и тоже
  ошалевшую речку. Переход из одной среды в другую
  практически не ощутим.
   Но это далеко не всё. Впереди ещё семь встреч с
  медведями разного возраста, окраса и темперамента, но они
  произойдут уже в присутствии смешливого девятиклассника
  Алёшки, оказавшегося намного смелее бывалого охотника Арабека,
  напрочь отказавшегося ходить со мной в маршруты.
  
  
  
  
  
   КОНСКАЯ ЛАПША
   Михаил, тувинец, Седой, Чёлка, безымянная коричневая лошадь
  и я отправились в трёхдневный маршрут. Кто бы мог подумать, что
  он растянется на две недели, да ещё так окончится. А ведь судьба
  предупреждала: утром лошади понесли, и молодая сильная кобыла
  сломала ногу. Было так жалко, но пришлось её пристрелить. Я с
  омерзением смотрела, как Михаил отрубил большой кусок конины и
  сунул его в мешок. "Чтоб я ела эту гадость!"
   К вечеру добрались до места, с которого нужно было начинать
  работу, поставили палатки возле небольшого симпатичного ручья, а
  утром проснулись от нудного и такого надоевшего стука мелких
  капель по брезентовой крыше. Дождь. Но я обрадовалась
  вынужденному безделью и, надев плащ, пошла осматривать
  окрестности. Мы стояли высоко в горах, серые тучи были совсем
  рядом, и вид у них был какой - то уж очень беспросветный. У
  ручья обнаружились заросли дикого лука, попробовала,
  понравилось, собрала.
   Потом мы поговорили всласть, проголодались и Михаил сварил
  весьма приличный обед, украшением которого был мой зелёный лук.
  Назавтра опять дождило и, весело болтая и споря, мы сотворили
  конскую лапшу. Оказалось, что сытно и вкусно. А тем временем
  мелкий, но очень шустрый дождь лупил, как заведённый, не меняя
  ритма.
   На следующий день пришлось перенести палатки повыше: ручей
  превратился в широкую бурную речку. Ели конскую лапшу с зелёным
  луком и большим удовольствием.
   И так, представьте себе, десять дней: дождь, переходящий в
  ливень, конская лапша и зелёный лук. Потом, сначала робкое
  солнце, радостная двухдневная работа в быстром темпе, а сегодня
  вечером уже необходимо возвращаться в лагерь. Но никак не
  успеваем, и Михаил нарушает технику безопасности, решившись
  послать меня одну вниз по полуторакилометровому хребту. Сам же
  он спустится по соседнему. Внизу у реки хребты почти
  соединяются, и мы встретимся там, а тувинец с лошадьми будет
  ждать на тропе в километре вверх по течению Амыла.
   Начальник отрезает маленький кусочек с моим хребтом, и я
  весело начинаю маршрут: мраморы, сланцы, точка на карте, замер,
  проба, образец; сланцы, сланцы, сланцы. Вторая, третья точка...
  Пора бы хребту поубавиться, а ему и конца не видно. Отодвигаю
  последнюю точку на карте немного назад и шлепаю дальше: сланцы,
  сланцы, унылые сланцы, проба, комары.
   Села, отдохнула, подумала, ничего не придумалось, пошла
  дальше. Ещё километр-два: хребет не желает кончаться. И тут я
  делаю первую ошибку. Мне до смерти надоел этот динозавр, и я
  сваливаюсь с него в овраг. Идти становиться труднее: курумники,
  трава, кусты. Бреду оврагом километра четыре, хребет тянется
  себе ( после дождя что-ли растёт?), а меня одолевают сомнения и
  комары. Ещё километров пять тащусь рядом с бесконечным хребтом,
  и, наконец, передо мной долгожданная река. Солнце уже клонится
  к горизонту, и я вынимаю карту - соориентироваться. Итак, Амыл
  течёт налево, солнце - запад, север - по компасу. Н-да! Если
  солнце на месте, то речка потекла вспять, если Амыл в порядке,
  то светило садится ...
   Решаю обогнуть хребет, и передо мной раскрывается громадная
  болотистая равнина, и где-то далеко-далеко на самом горизонте
  синеет михаилова гора. Начинаю волноваться, мысли лихорадочно
  скачут, давая интересные зигзаги в разные стороны, но истина не
  просматривается. Снова: карта, компас, река, солнце. Всё-таки
  легче предположить, что беда случилась с рекой (катастрофа не
  такая уж глобальная, чем наоборот).
   Но, конечно больше всего меня волнует совсем другое, как я
  ухитрилась заблудиться? И ещё..., что Михаил будет смеяться надо
  мной. А это для меня, увы, намного важнее, чем солнце,
  заходящее на востоке, которое между тем садиться чёрте-куда и
  уже не высушит мою мокрую одежду. Всё. Закатилось. Ночью идти
  страшно. Среди болотистой поймы я выбираю сухой островок под
  старым одиноким кедром, сажусь на его шершавый тёплый корень,
  поднимаю капюшон рабочего комбинезона - "энцефалитника",
  утепляюсь, и начинаю ждать своего тринадцатого медведя.
   Скрипы, шорохи, знойкая сырость, пряный запах болотных трав
  и блёклый свет луны. Все чувства обострены: слышу движение
  букашки, шорох крыльев ночной бабочки, жалею наших первобытных
  предков и ещё больше - себя.
   Ночь как-то неожиданно быстро сменяет унылый серый рассвет
  с моросящим дождём. Поднимаюсь и проклятый вопрос " что делать?"
  тут же вырастает до небес. Тоскливо взглянув на длинную
  хребтину, тупо лезу в гору, всё иду и иду по её бесконечной спине
  и, наконец, добредаю до того места, где мы расстались с
  Михаилом: вот-окурок, вот - банка от сгущёнки. Сворачиваю на
  его хребет, спускаюсь и выхожу на тропу. Теперь все разбежались
  по своим местам: солнце, что едва угадывается за тучами, река и
  север, но радости нет: двадцать пять километров до лагеря.
  Захотелось есть, пожевала щавеля, голода не утоляет. Дождь
  продолжается , тихий, сонный, и я, тихая с опущенной головой,
  неспешно бреду по тропе. А в голове жужжит только одна мысль:
  "Ну, если кто-нибудь будет смеяться надо мной, я тотчас же
  собираюсь и уезжаю в Москву."
   На часах - пять с половиной, последний поворот, и я вижу,
  как от нашего домика, смешно прихрамывая, бежит ко мне Михаил,
  радостно размахивая руками, и сразу начинает просить прощения,
  что он - дурак, спустил меня на соседний лист карты. Потом они
  искали меня всю ночь и утро, кричали, стреляли, но не нашли ; и
  уже решили вызывать спасателей. "Какое-же счастье, что ты жива",-
  шепчет он, и оказывается его всегда насмешливые глаза могут быть
  такими... Чувствую, что сейчас заплачу, но бегут уже все
  остальные, тормошат меня, обнимают, срывают мокрую одежду,
  засовывают в спальный мешок и приносят... горячую конскую лапшу.
   Я прошу всех уйти, сижу, счастливая, в тепле и сухости, и
  крупные, горячие слёзы капают в миску с лапшой.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ПЕРВЫЕ ШАГИ ЗА РУКУ С ЧЛЕН-КОРРОМ
  
   " Умный в гору не пойдёт, умный гору обойдёт!" - тоненьким
  голоском вскричал член- корреспондент Николай Иванович,
  плюхнувшись на роскошный пень, и вся научная орда, слетевшаяся
  ото всюду послушать большого Рябчикова, стала усаживаться на то,
  что уж Бог послал. Перед нами стояла красавица-гора, укрытая
  кедровым лесом, и только её белая пикообразная вершина была
  обнажена и сверкала на полуденном солнце.
   Как только Рябчиков вступил на тувинскую землю, так сразу
  вокруг него собрался птичий базар: приехал профессор Соловьёв из
  Томского Университета со своим аспирантом Никитой, прилетел
  профессор МГУ Синицын с коллективом научных
  сотрудников-туваведов и множество местных геологов из
  Кызыльского Управления. И собственные его работники - геолог
  Валя Пряхина, аспирант Игорь и двое студенток-практиканток тоже
  рядом - ума набираются.
   Член-корр смотрит на прекрасную вершину и начинает
  импровизировать: "Если там, высоко, мраморизованные известняки с
  остатками археоциатов, то это... Оля, что означает?" - обращается
  он ко мне.
   -- Это - нижний кембрий, Николай Иванович.
   -- Вот, - довольно разводит руками Рябчиков, - и студенту
  ясно. И тогда на этом самом месте в нижнем кембрии было... Что?
  - уже к моей подруге Тане.
   -- Было серое море,- продолжает та.
   -- Вот-вот, - Рябчиков просто счастлив,- было серое-пресерое
  море с пологими и голыми берегами, тихое.
   -- Глубокое? - это уже к университетскому студенту, тоже,
  как и мы , коллектору Юре.
   -- Очень глубокое.
   -- Вот и не угадал! - радуется босс. - Оно было мелким, и в
  нём накапливались известковые осадки и водились эти славные
  зверушки-археоциаты. И тогда, - теперь уже для более зрелых
  геологов, - ситуация в этом районе была аналогична британской.
  Да, начальная стадия прогиба, типа Уэльского, Грампианского,-
  сыплет он названиями английских городов и графств, как будто, сам
  неоднократно там побывал.
   -- А если это кварциты - тогда...? - опять ко мне.
   -- Тогда многозначно.
   -- Прекрасно, прекрасно. И, например ?
   -- Ну, отлагается в море тонкий кварцевый песок, потом
  метаморфизуется, попадая в условия высоких температур и давлений.
   -- Ещё как, Таня?
   -- Или там же, в море, кремнезём, привнесённый горячими
  вулканическими фумаролами, осаждается на дно, а потом, как у Оли.
   -- Ещё? - подмигнув нам , спрашивает Юру.
   -- Ну, быть может, это - вторичные кварциты?
   -- Тогда почему так неуверенно?
   Тот разводит руками.
   -- Таня, помогай!
   -- Не знаю, но вторичные кварциты какие-то бурые, ржавые,
  непохожие на эту красоту.
   -- Gut- gut, - заявляет член-корр; и продолжается яркая
  лекция о том, что если вершина кварцитовая, то это несомненно
  ордовик или силур.
   Потом Рябчиков, недовольно морщась, и как-то тускнея
  произносит.
   -- Правда, возможен ещё один вариант. Это... Игорь?
   -- Верхний протерозой, мраморы.
   -- Да, - говорит член-корр совсем уныло, потому что
  протерозой - не его стихия.
   Тут все встают, понимая, что лекция-перекур закончена и
  направляются к тропе. Я недоумеваю: " Как-же так?" - и говорю
  немного ехидно Рябчикову.
   -- А, может быть, залезем?
   -- Как залезем? - удивляется тот.
   -- Ножками, - объясняю, и решим эту проблему раз и навсегда.
   -- Слазаем, сбегаем, - задумчиво напевает Николай Иванович
  и, наконец, с огромной радостью. - Да - да, ты, Таня и Игорь
  завтра же и полезете, а у нас будет рыбалка!
   Таня и Игорь глядят на меня стаей лютых волков.
   -- Не могла уж помолчать, - рычит аспирант.
   -- Но мы всё-таки сюда не на рыбалку приехали, - огрызаюсь
  я , хотя тоже ужасно расстроена.
   Завтра все будут лежать на песочке, загорать и ловить рыбу,
  а мы, как ишаки, потащимся в гору. И она уже совсем не кажется
  мне красивой. Ну, да дело сделано.
   А у Рябчикова опять солнечное настроение, теперь он
  напевает.
   -- Ручьи, где плещется форель, ручьи, где водится таймень.
  Ремарк или Хемингуэй? Таня, кто из них?
   -- Хемингуэй, Николай Иванович, только первая половинка.
   -- Ольга, а почему не Ремарк?
   Я уже - зло, надоел хуже горькой редьки.
   -- В Германии нет ручьёв, там одни сточные канавы.
   -- Сточные канавы! Это - прелестно, сточные канавы ! Это -
  точно. Но, заметим, конечно, в Западной Германии.
   Я уже не спорю, хотя и не согласна со светилом.
   Мы с Таней с первого курса мечтали поехать на практику в
  Туву. Её только-только присоединили к Союзу, и пошли слухи, что
  это " райский " уголок, совершенно не испорченный
  цивилизованным человеком. Но во всех геологических организациях,
  где мы обивали пороги, нас не взяли. Двое девчонок были не нужны
  никому. И это понятно. Работа коллектора почти не отличается от
  труда вьючного животного: таскать тяжеленные рюкзаки с образцами
  пород, копать канавы, дробить пробы, рубить дрова и многое
  другое, такое же трудное. По одной ещё соглашались взять, но нам
  при нашей необыкновенной дружбе хотелось вместе. И уже
  отчаявшись, мы заглянули в Геологический институт Академии наук
  к Рябчикову, заранее расстраиваясь, что и здесь не случится.
  Самого не было, а Валя Пряхина, начальник партии, посмотрела на
  нас, и мы ей неожиданно понравились. Потом она не раз
  вспоминала: " Одна такая тёмненькая и черноглазая, с толстой
  косой, а другая - светленькая и голубоглазая. И тоже с толстой
  косой! И такие, - всегда с грустью, - молоденькие!" Валя сказала
  сразу, что возьмёт нас, если член-корр не будет возражать. А
  мужчина- коллектор у неё уже есть - великан Костя, студент МГУ.
   Назавтра, сбежав с лекций, мы примчались к Рябчикову. Перед
  нами стоял невысокий, худощавый мужичок. Кепку бы ему на голову
  и топор в руки, ну, настоящий какой-нибудь дядя Ваня - плотник.
  Но и на Владимира Ильича, особенно в представлении нашего
  кинематографа он тоже был похож своей неуёмной живостью. Думаю с
  анкетой у него был полный порядок, и в главной графе -" из
  крестьян."
   -- Николай Иванович, - представился он. - А вы, знаю-знаю,
  Татьяна и Ольга, но окрас наоборот, не пушкинский. Таня, как
  твоя фамилия?
   -- Прокудина.
   -- Прокудина, про Кудина, про какого Кудина? - с
  удовольствием пожевал он Танину фамилию. - А твоя?
   -- Вавилова.
   -- Ольга? А ты, случаем, не дочь академика Вавилова?
   -- Увы, - вздохнула я.
   -- Что ж тут расстраиваться?
   -- Ну, наверное, если бы я была дочкой академика, мне бы
  жилось немного полегче.
   -- Но я тогда бы не взял тогда тебя в наш коллектив.
   И всё-таки, то ли он не поверил мне до конца, подумав о
  какой-нибудь родне в дальнем колене, то ли просто из вредности,
  но с тех пор всё время воспитывал, пытаясь убедить себя и
  окружающих в том, что я - избалованная белоручка. А, может быть,
  Рябчиков просто унюхал, что из меня вылезает отнюдь не
  крестьянское нутро.
   Тува не обманула наших ожиданий. До чего же хороша она была
  в те годы, несмотря на то, что Советская власть уже успела
  проложить дороги, да ещё наши братья и сёстры - геологи нанесли
  этой земле первые раны, прокопав канавы и пробив шурфы на
  месторождениях, которые посыпались здесь, как из шапки
  волшебника. Тува, вообще, очень разная. В центральной её части
  раскинулась полупустыня с жарким и сухим климатом и такими
  необычными, терпкими запахами разогретого сухого воздуха. Со всех
  сторон полупустыня окружена горами, то покрытыми буреломной
  тайгой, то - заповедной парковой, где, как в Раю, гуляли тогда
  величавые лоси, стремительные олени и козлы, хитрые медведи и
  всякая шустрая лесная мелочь: соболи, белки, бурундуки. И всё
  это - в необъятном количестве. А ещё - рябчики,
  перепёлки, глухари, дрофы, кедровки; в реках - хариусы, столетние
  щуки и таймени.
   Два месяца, до приезда Рябчикова, мы вкалывали впятером,
  как каторжники, снимая большой кусок территории в полупустынной
  части. " Снимая", в переводе с геологического, - творя, создавая
  и рисуя геологическую карту региона. Как ни странно, но этого
  тяжкого труда не выдержал самый физически сильный из нас -
  весёлый Костя, боксёр и бегун на длинные дистанции.
   -- Это офигеть можно, сколько Валя берёт образцов, -
  жаловался бедолага.
   -- Но она тоже почти такой же рюкзак тянет, - говорим.
   -- Ну, и дура, с меня хватит! Поеду с родителями на море,
  только вы меня не выдавайте.
   Когда пришла телеграмма, где было о тяжёлой болезни
  Костиной матери, Валя усмехнулась, всё, конечно, поняв. И даже
  пожалела, что уж слишком грузила парнишку. Да и коллектора с
  приездом член-корра были теперь не так нужны. Нам с Танюшкой тоже
  крепко досталось. Мы похудели, почернели и выгорели в этой
  полупустыне, но хотя и было временами невозможно, как-то смогли.
   Рябчиков был доволен нами, поругал для вида за единственный
  маршрут в районе слияния Большого и Малого Енисея, но
  задерживаться не стал, и, конечно, - прямиком в райскую парковую
  тайгу. Я всё смотрела на него и думала: "Какой пропадает
  гениальный завхоз!" Только прибыл, сразу объехал всех своих
  знакомых: староверов, тувинцев, рыбаков; и у нас на столе
  появились пахучее молоко, сметана, которую, действительно,
  резали ножом, баранина, нежная козлятина, вкуснейшая рыба и
  дичь.
   И вот, завтра - эта рыбалка. Думаю, мы заслужили её не
  менее других, но, уж, что сделано, то сделано.
   На следующий день возвращаемся около шести часов в лагерь:
  там веселье, все согрелись под августовским солнышком и снуют,
  как муравьи.
   -- Ну, как рыбалка? - спрашиваем Рябчикова.
   -- Никак, - недовольно машет тот рукой. Но зато! Совсем
  задарма выторговал у рыбаков! Такого ! Тайменя! Пойдёмте, покажу.
   Мне обидно: Рябчикова совсем не интересуют наши труды.
   -- А у нас, - начинаю я...
   -- А у вас, - продолжает член-корр, - верхний протерозой:
  интенсивно метаморфизованные известняки с неопределимыми
  остатками фауны.
   -- А мы... столько образцов с этим неопределимыми ...
  наколотили. - И потом. - Вы? Знали?
   -- Но зачем... тогда?
   -- Пойдём, пойдём, - тормошит меня чуть-чуть смущённый
  член-корр, - щас сфотографируемся. Таймень - бог! Только вас и
  ждали. Вставай здесь. - Волочит рыбу. - Держи за жабры.
   Таймень и правда, хорош. Он уже заснул, но где-то глубоко
  внутри его огромного тела чувствуются слабые толчки. И - великан!
  Держу рыбью морду на уровне своей головы, а хвост волочится по
  земле.
   -- Сколько же ему лет? - спрашиваю.
   -- Не менее ста, - ликует Рябчиков. Затем мне. - Тебе, вот,
  только девятнадцать, а уже такая орясина вымахала!
   Таймень меня умилил, поэтому благодушно.
   -- Не бойтесь, больше не вырасту и до ста лет не проживу.
   -- Конечно не проживёшь, а всё потому, что вредная.
   -- Но не вреднее же вас, - не удерживаюсь я .
   -- Вреднее, вреднее, - уже совсем ласково воркует
  член-корр. - Таня теперь ты держи!
   -- Нет, - в страхе отвечает та.
   Бедная подруга! Она не выносит чешуи, внутренностей и
  резкого рыбного запаха. Лицо её побледнело, а губы посинели.
   -- Мы идём переодеваться, - кричу я Рябчикову. - Устали. А
  Таня рыбу только в тарелке любит.
   -- Устали они, эти дочки академиков в девятнадцать-то лет, -
  ворчит начальник, но дружелюбно.
   Вся огромная научная орава, как ни старалась, осилила
  только половину рыбины. А уникальную фотографию, где мы с нею
  вдвоём, вымолил-выпросил у меня друг и начальник отца, и до самой
  смерти Григория Петровича мы стояли у него на тумбочке возле
  кровати. Потом я ещё попробовала выпросить карточку у вдовы
  обратно. Но фото, видите-ли, бесследно исчезло. Не разобралась
  бедная женщина в ситуации, не поняла, что ревновать надо было не
  ко мне, а к царственной тайменихе.
   Неделю спустя университетские и кызыльские геологи,
  набравшись ума-разума, уезжают. Остаётся только Соловьёв. И лето
  уже кончается: ночью холодает, и кое-где на лиственницах
  проявились первые жёлтые лапки. Два дня добираемся до какого-то
  уникального места, где интересы "зубров" расходятся, и, наконец,
  прибываем. Рябчиков не в настроении. Мы не понимаем отчего, но
  Валя подмигивает нам: "Потом расскажу". Как всегда, собираем
  коряги для костра, уже целую гору натаскали, когда является сам,
  величественно тычет в огромный упавший и уже немного замшелый
  еловый ствол и говорит нам с Таней: " Тащите к костру." Подруга
  ещё что-то изображает, делает вид, перебирая сухие ветви, а я не
  двигаюсь с места.
   -- Ну, а ты, белоручка, академическая поросль, почему не
  выполняешь?
   -- Несите-ка его сами, - говорю спокойно.
   -- Как это сами?
   -- Вы и шофёр. ( Игорь уехал в Кызыл по делам).
   -- Шофёр,- каркает Рябчиков, - два дня вёз вас по буеракам.
  Он устал, как лошадь, как ломовая лошадь. И эта пигалица, дочь
  академика, заставляет ещё его тащить бревно!?
   Добрейший Сергей Петрович бросается на защиту.
   -- Николай Иванович, дров-то полно, а если очень надо,
  давайте и эту лесину отнесём все вместе.
   Тут уж член-корреспондент орёт что-то совсем невообразимое,
  чертовщину какую-то, а через минуту, совершенно разрядившись,
  твёрдо произносит: " Сегодня вечером - партийное собрание.
  Повестка дня: О поведении комсомолки Вавиловой Ольги Юрьевны". В
  коллективе находятся только два члена партии: он сам и Сергей
  Петрович. Рябчиков хочет ещё, что-бы на собрание пришла Клавдия
  Васильевна, как представитель рабочего класса. Но та
  отмахивается, говоря сердито: "Хватит, Иваныч, дурить-то! Совсем
  девку замордовал!"
   Но собрание всё же начинается. Комсомолка Татьяна тоже
  приглашена. Долго-долго Рябчиков перечисляет мои прегрешения,
  которые заканчиваются бревном, а оно полёживает себе довольное,
  что не спалили; и мы на этой тяжёлой улике моего преступления
  сидим. В конце концов член-корр выносит такой приговор: меня и
  образцы ссылают на неделю в кызыльскую шлифовальную мастерскую.
   -- Вот ты там свои благородные пальчики сточишь, посмотрю я
  на тебя, - ехидничает он. - А мы поедем на карбонатиты.
   Расстройству моему нет пределов. Карбонатиты -
  интереснейшие породы с минералами тантала, ниобия и редких
  земель. Они выпирают из земли в виде толстых вертикальных
  столбов - "трубок". И мне так хотелось написать отчёт по
  практике об этих загадочных породах. Между прочим,
  Рябчиков-паршивец тоже в курсе.
   А дело-то, как нам позднее объяснила Валя, было, просто, в
  том, что в газике Соловьёва мы всем кагалом не помещались, а
  нашу машину пора было везти на ремонт. И старшие товарищи, не
  желая никого из нас обижать, кинули жребий. Повезло Тане, а
  член-корру хотелось как-то по другому, вот он и взбесился,
  выкинув очередную гнусность.
   Назавтра с шофёром и поварихой едем в Кызыл, и там мне,
  неожиданно очень нравится. С симпатичной заведующей шлифовальной
  мастерской - Зиночкой, мы изготавливаем шлифы. Маленький кусочек
  породы начинаю обтачивать на вращающемся твердосплавном диске до
  тех пор, пока не возникает хорошо отшлифованная плоскость. Вот,
  как раз, в это время легко сточить свой палец, а то и два ( не
  зря злорадствовал Рябчиков), но я быстро присосабливаюсь к этой
  нехитрой работе. Затем плоской стороной недоделанный ещё шлиф
  приклеивается к предметному стеклу канадским бальзамом, который у
  нас изготавливается из смолы тувинской пихты и быстро
  затвердевает. Когда бальзам подсох, шлиф обтачивают с другой
  стороны, доводя толщину пластинки горной породы до трёх сотых
  долей миллиметра. Работа пошла, сперва я делала грубую доводку, а
  к концу недели - и шлифы целиком, когда прочувствовала кончиками
  пальцев эти три сотые. Повариха готовила нам прекрасные обеды.
  Отработав, мы подолгу засиживались втроём, рассказали друг другу
  свои жизни, такие обычные, но ведь лучших всё равно не будет. И
  тут свалился на голову Рябчиков с коллективом. Сходу к Зине.
   -- Ну, как работала Ольга?
   -- Прекрасно, - говорит та, - оставьте мне её ещё на
  недельку. Мы тогда весь план выполним. Она уже самостоятельно
  гонит продукцию.
   -- Руки покажи, - это уже мне.
   Показала, к воскресенью как раз всё зажило. Недоволен,
  ворчит, в столовой устраивает разгон, заставляя меня разносить
  тарелки с едой. Я ему: "Пусть сама Клавдия Васильевна",- зная,
  что та ревнует, и всё хочет делать по- своему. Рябчиков орёт, и
  мы смиряемся.
   Идиллия в Кызыле ему совсем не нравится, и, конечно, меня
  забирают в поле. Уже совсем холодно, перепархивает первый снежок,
  и уезжать совсем не хочется. Со слезами расстаюсь с Зиной, и мы
  едем на какую-то точку, где сто лет тому назад, ещё при царе
  Горохе, Рябчиков нашёл окаменелого трилобита ( это вымершее
  древнее животное, по виду помесь рака с тараканом), а с тех пор в
  этом самом месте никто ничего найти не может; и нужно доказать
  всему миру и упрямому Соловьеву, что Рябчиков, действительно, с
  трилобитом повстречался.
   Приезжаем: местность славная, в основом задернованная, и
  только на протяжении ста пятидесяти метров тянется острый
  прерывистый хребтик, сложенный мраморизованными известняками, где
  член-корру, если не соврал, удалось первому. Старшие товарищи
  сидят в тёплой палатке. Вот, это у Рябчикова строго. Лагерь
  обустраиваем, как будто, навеки. И "спасибо" ему, - категорически
  запрещал холодные ночёвки. Сам обойдёт и проверит, чтобы лапнику
  было много подложено, столбики по размеру срублены, тент хорошо
  натянут. Не уставал повторять, растирая ноющие коленки:" Один раз
  поспите на холодной земле, и получите, как я, ревматизм." Научил.
  Во всех последующих экспедициях мы с Таней строго выполняли его
  заветы.
   Ну, вот. Сидим мы на холодном ветру, ищем останки
  трилобитов, а научные сотрудники хохочут в тёплой палатке:
  Рябчиков чего-то там "травит". И, представьте себе, я в первый
  же день нахожу парочку хвостов. Радость всеобщая, член-корр
  больше всех доволен, но чтоб похвалить? Ни за что! Спрашивает
  подозрительно, как это мне удалось так быстро повторить его
  подвиг; он-то две недели сидел на этом обнажении. Ну, что мне
  утаивать, пусть член-корр тоже поучиться. Объясняю ему: " Видите
  толстый слой мраморов, белых, чистых, как сахар. Здесь нет смысла
  искать, а пониже тонкий серенький пропласток тех же пород, но
  обогащённых углеродом, то-есть органикой. Скорее всего, условия
  изменились и жизнь расцвела. В сереньком и копаюсь.
   -- Вот хитрая, ну хитрая, - говорит Рябчиков, - с ума сойти
  можно! - Способностей?... Маловато, конечно, а хитрости - пруд
  пруди. - И потом. - Мне эти ваши унылые хвосты ни к чему.
  Плюнуть и растереть. Голова нужна.
   Знаю, нам уже читали на курсе палеонтологии, что
  возраст трилобитов определяется по мельчайшим различиям на
  головных щитах.
   -- Так вот, пока голову не найдёте, отсюда не уедем.
   Два, три дня колотим серый пропласток: нет голов, одни
  хвосты. Холодно, руки и носы посинели. Как на каторге. Тане-то
  за что? Из палатки слышится смех и шлёпанье карт - играют в
  преферанс. Изредка присылают Игоря узнать о головах: "Нет?" Ну и
  опять колотим. Устали. Сидим на хребтике с подошедшим аспирантом
  и придумываем прозвище начальнику: " Рябчиковый ястреб? Рябой
  сокол? Рябчик?"
   -- Нет, - смеётся Таня, - сократим простенько, но со вкусом
  -"корр-рр", как рычание пса.
   -- Тогда уж лучше - "член", - говорю, - чего уж проще.
   Хохочем. И вдруг рядом кто-то, завывая:
  
   "В былое время,
   Чтоб головы вы впредь не задирали,
   Я вам, платя за это сокращенье,
   На голову бы вас укоротил!"
  
   Рябчиков! Но смеёмся и не можем остановиться.
   -- Тэк-с, - говорит он, - а теперь - "дровишки, вестимо".
  Дровишки! И побольше, и Игорь с вами.
   Ну, мы и пошли, он за нами. Хохот не смолкает.
   -- Вы бы, что-ли, чем- нибудь новеньким нас одарили, -
  давлюсь я от смеха. А Игорь также величественно, как начальник.
  
   " Вот и меня покинула удача.
   Диск солнца моего заходит, плача.
   Смерть хуже их ( дровишек ),
   А мы ведь все умрём".
  
   Тут меня, наконец-то, осеняет.
   -- Господи! Ведь это какой-то шекспировский Ричард, второй
  или третий?
   -- Второй, глупышка, второй, а Рябчиков - первый и
  последний.
   Вот, так и закончился диспут в незримом присутствии
  Шекспира.
   На следующий день Рябчикову стучится в голову свежая идея.
  Он на полном серьёзе, но,конечно, ёрничая, заявляет нам, что по
  здравому смыслу головы трилобитов нужно искать выше по
  простиранию пласта: внизу, естественно, хвосты, а выше - головы.
  "Ну, - думаю, - "гигант мысли", просто пытается убрать нас
  подальше от палаток. Сергей Петрович куда-то съездил,
  водку, наверное, привёз.
   А там по простиранию, выше по склону... ещё холоднее! От
  тоскливой и однообразной работы стало нам с Танюхой скучно.
   -- Давай, - говорю, - частушку про Рябчика и трилобитов
  сочиним.
   -- Давай.
   И общими усилиями, весело похохатывая, создаём нечто,
  совсем не шекспировское, но нам, по молодости, смешно.
  
   " Говорят,
   По простиранию пластов
   Вместо слабеньких хвостов
   Надо б ожидать голов.
   Но у некоторых умов
   Не хватает ни хвостов,
   Ни, тем, более голов".
  
   Узнать, о чём весёлый хохот, прибегает Игорь. Мы ему по
  секрету поём, а он нас, уже в который раз, предает. Слышим: и в
  палатке смеются. Ну, как же, частушка социально близка
  крестьянскому нутру Рябчикова. Тем временем, член-корр, как
  тигр, выскакивает из палатки и для вида орёт, грозясь опять
  сослать меня в Кызыл. А я спокойно ему в ответ.
   -- Вот и хорошо. Там тепло и такая уютная Зина, и никто не
  вспоминает про бедного папу - "академика".
   -- Призналась, наконец.
   -- Да он у меня такой же академик, как вы ... - и запнулась
  ( Рябчиков глядит на меня внимательно и зло: ему самому так
  давно хочется побывать академиком, а не пускают)... как вы -
  Господь Бог, - нахожусь я.
   Чего ещё однозначно не мог выносить без пяти минут
  академик - это чтения. И наказывал по высшей мере. Лежи кверху
  пузом, или ещё чем - нибудь, сорок раз мимо пройдёт и ни слова не
  скажет. Но, если читаешь, то всё... А хотелось. Мы и надумали
  "члена" разыграть. К вечеру, очень кстати, солнышко выглянуло,
  обогрело нас; укладываюсь по удобнее на тенте и открываю книгу
  самого с длинным нелепым названием, что-то типа: "Геологический
  очерк центральной и юго-западной части Тувинской котловины".
   Бежит, подпрыгивая.
   -- Читаешь, значит. Сейчас же иди к Клавдии Васильевне
  помогать чистить котёл.
   -- И вас нельзя? - делаю расстроенное лицо.
   -- Меня? Дай-ка. Гм... И меня в рабочее время нельзя! - и ,
  довольный, поскакал дальше, как кузнечик.
   Прихожу к поварихе.
   -- Опять, - говорю, - сослал, теперь на котёл.
   -- За что?
   -- Его труды читала, - и мы обе хохочем.
   -- А я уже вычистила. Ну, сделай вид, вот, здесь ещё потри
  маленько, а потом мы такого чайку заварим, с травками, и этого
  "лешего" позовём. Ему сегодня так плохо было с сердцем, едва
  выкарабкался.
   -- Плохо с сердцем? Никогда бы не подумала! При такой-то
  резвости. Вот, бедолага!
   И тут слышим вертолёт: гости к нам! Это - Салчак Тока. Кто
  он теперь, трудно сказать. Наверное, первый секретарь обкома. В
  общем, самый главный человек в Туве. После смерти его отца в
  1944 году, Сталин уговорил Току на присоединение его страны к
  Советскому Союзу. ( Ох, умел он "уговаривать"). Тока сам сажает
  вертолёт и обнимается с Рябчиковым. Сразу зажигается большой
  костёр, и начинаются разговоры. Тока у нас уже второй раз, и он
  безмерно нравится мне. Мы просим член-корра, чтоб разрешил
  посидеть с ними у костра, тот милостиво позволяет, да и все
  остальные слетаются на огонёк.
   У Токи болит душа: отец устоял, а он дал слабину. Рябчиков
  успокаивает его, находя очень верные слова. Но глаза у Первого,
  всё равно, больные, и всё равно, болит его большая и красивая
  голова, хотя он и радуется тому, что на тувинской земле найдены
  такие нужные стране полезные ископаемые. Член-корр аккуратно
  объясняет Токе, какая беда сопутствует разработке месторождений:
  дороги, грузовики, вырубка леса для штолен, штреков, шахт. Долго
  незаживающие раны на земле: канавы, шурфы, линии электропередач.
  Губится всё живое вокруг: и дичь, и рыба, и звери.
   Чего уж там, я сама видела,как наши работяги подносили
  спичку к кедрам, и в ту же секунду смолистая атмосфера,
  окутывающая этих красавцев, вспыхивала, а потом, конечно,
  занималось и дерево.
   -- А спиливание столетних кедров для того, чтобы скорее
  завладеть шишками? - как-будто, читает мои мысли Николай Иванович.
   -- Ну, почему? - пытается понять Тока. - Ведь мой народ не
  такой, он благороден, хотя и дик.
   -- Цивилизация, - презрительно тянет Рябчиков, и тут же, -
  но сифилис и трахома идут на спад.
   -- Зато пьянству нет границ, - отвечает Тока.
   -- И это тоже ваш народ, - раздумчиво член - корр.
   -- А как ещё отзовутся браки русских с тувинцами? -
  беспокоится Первый.
   Мы слышали, что русским мужикам предоставляются квартиры в
  Кызыле и большие денежные субсидии, если те берут в жёны
  тувинок. И детишки получаются славные: рослые, в отличие от
  чистокровных аборигенов, румяные и очень красивые; но это и не
  тувинская, и не русская красота.
   -- И каково им будет жить в этой стране, - волнуется
  Салчак Калбакхорекович.
   Мы сожалеем, но уверены, что в нашей стране им точно будет
  очень плохо.
   -- А колхозы? Люди ничего не понимают.
   -- Пустое дело, - жёстко говорит Рябчиков.
   Видели мы эти так называемые поля. Наши "мудрые" чиновники
  уже попытались поломать вековой уклад и сделать тувинцев
  осёдлыми. "Дети природы" очень удивились, но раз так надо, -
  посадили картошку, кукурузу и даже капусту. В полупустыне!
  Больно смотреть на это "сельское хозяйство". На громадных
  пространствах, прежде отличных пастбищах, мучаются редкие всходы
  картошки и помидоров. А про то, что надо полоть, поливать,
  удобрять, окучивать, никто и не объяснил. Тувинцы посадили,
  как им велели, поахали, покачали головами и поехали пасти своих
  барашков.
   -- А рыба, птица, звери, ягоды! - возмущается Тока. Всё
  выбивается и выбирается подряд. Мы же не последние, кто будет
  жить на этой земле.
   -- Будут - вороны, тараканы, крысы и мухи, - деревенская
  душа Рябчикова тоже содрогается, - и громадные мусорные свалки -
  города.
   -- Что же делать, что делать, что? - повторяет Тока.
   И нас тоже обжигает эта огромная боль за его народ, за такую
  красивую ещё страну - жаркий цветок полупустыни, оберегаемый
  могучими горами, с которых бурно струятся ручьи и реки, дающие
  начало великому Енисею.
   Грустный это был вечер, безрадостный. Но потом пошли
  разговоры о новых книгах, удачных кинофильмах, и Тока немного
  отогрелся.
   Салчак улетел, а мы опять колотим, мучаем серый пропласток.
  И, наконец, совсем озверев от холода, я нахожу головку трилобита.
  "Миленький, - говорю ему, - спасибо, а то мы уже совсем
  заледенели".
   Смешной трилобит смотрит на меня одним глазом, а второй
  скрыт в породе.
   -- Ура! Ура! - кричим мы с Таней, и все прибегают к нам.
   Трилобита торжественно несут в палатку, рассматривают,
  умиляются.
   -- Кто? - спрашивает Рябчиков.
   -- О-н-н-а, - дрожит от холода Таня.
   Член-корр недоволен. Говорит мне.
   -- Что ж, он такой одноглазый, выколотить получше не могла?
   -- Не надо, Николай Иванович, - прошу я его, - порода такая
  крепкая. Давайте в Москве аккуратно очистим, а то, не дай
  Бог, разобьём.
   Но ему, конечно, подавай сейчас. И я колочу, колочу
  бедняжку, а рядом этот динозавр стоит и ругается. Со зла и
  хряпнула посильнее. И - вдребезги! Что тут было! Он кричал:
  "Навалилась на маленького со всей своей дурацкой силой!"
   Все ползали вокруг нас по земле, отыскивая кусочки мозаики,
  собрали, наконец, эту головку и склеили пластырем. Рябчиков ещё
  требовал, чтобы мы нашли другую, такую же , но Валя твёрдо
  сказала: "Нет, холодает, совсем простудятся девчонки. Завтра с
  утра едем в Кызыл". И он почему-то смирился.
   Потом... в Москве член-корр написал нам с Таней прекрасные
  характеристики, где были все необходимые слова, но и эмоции,
  особенно по поводу дочки "академика": "...глубоко интересующаяся,
  отстаивающая свои мнения, можно положиться, эмоциональная".
   -- Что? Попортила печёнку член-корру? - усмехнулся куратор
  нашей группы, поработавший в своё время коллектором у Рябчикова.
   -- Это у меня теперь от него будет цирроз, как пить дать.
   -- Ну, это он может, мастерски.
   Николай Иванович много раз звонил и приглашал нас обеих на
  следующий сезон. Мы, глупые, решительно отказались. Пришлось нам
  с подругой всё-таки разделиться. Таня отправилась искать золото
  в Забайкалье, а я поехала с Аэрогеологической партией опять в
  Туву, которую полюбила с первого взгляда и навсегда. Она стала
  для меня одним из тех редких мест на Земле, где мне всегда было
  хорошо.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"